– Я не могу больше терпеть. У меня там болит, понимаешь… – Знаю. Поверь, мне тоже невыносимо… Он выскользнул на волю и зашагал к Поттерам. Дверь открыла Фредерика и тут же возвестила театральным шепотом: – Назревает дикий скандал… По моим расчетам, вот-вот рванет. Последнее время мои родственники положительно невыносимы. – Тогда, наверное, мне лучше уйти… – Ну уж нет. – Фредерика закрыла дверь, отступать было поздно. Все семейство сидело в гостиной. Со светом что-то случилось: он был мутноват и необычно холоден. Билл предложил Александру шерри, налил немного себе и ему, потом, подумав, капнул Уинифред. Никто, кажется, не стремился начать разговор, кроме Фредерики, неостановимо стрекотавшей Александру о том, как хорошо играла миссис Перри в «Она не должна быть сожжена». Дальше она, разумеется, сообщила о своем желании стать профессиональной актрисой. Видит Бог, она не намерена засесть в семейном гнездышке и расточить к дьяволу свои таланты. С тех пор как пришло письмо от Лоджа, предлагавшего ей роль Елизаветы до коронации, Фредерика пребывала в эмпиреях (за исключением неприятного случая в «Четтери») и повадилась уснащать свою речь клятвами и проклятиями, не то чтобы устаревшими, но явно восходящими к известной ругательнице Елизавете. Одно это было достаточным испытанием для окружающих. Александр попытался охладить ее жар статистикой безработицы среди актрис. Билл сказал, что она поступит в университет, получит хороший диплом, как Стефани, и тогда сможет выбрать себе нормальную профессию. – Как Стефани, – передразнила Фредерика. – Да, как Стефани. Хотя, должен заметить, тебе весьма не хватает ее самодисциплины и уважения к правде. – Если Стефани все сделала, как ты хотел, значит ее карьера тебя устраивает? – Она могла бы найти место получше. И найдет. Блесфорд для нее только этап. – Ничего ты не знаешь ни о ней, ни о ее планах. Ты понятия не имеешь, чего она хочет, чего мы все хотим. И что ты с нами со всеми сделал… – Фредерика, постой, – краснея, вмешалась Стефани. Александр взглянул на нее с любопытством и подумал, что Фредерика так точно предсказала скандал, потому что сама же намеревалась его разжечь. – Я знаю, – сказал Билл, – что Стефани хочет слишком малого. Я ей все время говорю, что она напрасно тратит себя в этой своей школе. Вы, Александр, я уверен, со мной согласны. Александр растерялся, но его невольно выручила Уинифред, раздраженная Фредерикиным дивертисментом и потому утратившая осмотрительность: – Все это глупости! Стефани, скажи, у тебя что-то случилось? – Ровно ничего не случилось. Просто я выхожу замуж. Но я не хотела пока об этом говорить. – Все это она произнесла, почему-то обращаясь к Александру, и лицо у нее сделалось несчастное. – Позволь спросить – не из желания, ибо его нет, а из чувства долга – за кого? – поинтересовался Билл. По-прежнему глядя на Александра, она ответила: – За Дэниела Ортона. – И кто же этот Дэниел Ортон? Совершенно неясно было, что это: забывчивость или высшая степень сарказма. Фредерика не замедлила с ответом: – Это курат. Ну, тот, что к нам ходит. Тот, что приходил насчет котят. – Невозможно, – сказал Билл. – Поздравляю, – оторопело проговорил Александр. – Ты, наверно, спятила. – Я все обдумала. Я хочу за него замуж. И он хочет, чтобы мы поженились. Такие вещи каждый решает сам за себя. Билл презрительно фыркнул. – Папа, не начинай, пожалуйста. Прошу тебя. Это серьезно. И это моя жизнь. Не начинай. – Твоя жизнь. И какую же жизнь ты рисуешь себе с этим чертовым куратом? Пустопорожние беседы, коленопреклонения, герлскауты, материнские союзы, рождественские ярмарки? Ты совершенно не приспособлена к этому благостному бытию. А верней сказать – небытию! Это – скаковую лошадь запрячь в телегу! Ты в первую неделю с ума сойдешь. Хотя, кажется, ты уже сошла. И он должен быть сумасшедшим, чтобы этого от тебя ожидать. Или не иметь воображения. Это, кажется, вероятнее. – Папа… – А главное – он верующий. В наши дни это не много значит, но все же. Надеюсь, ты не уверовала по его примеру. Надеюсь, хоть до этого не дошло. – Нет, но… – Что «но»?! – Он работает, и работает для людей. Я это уважаю. – Эта работа не для тебя! Идиотка! Там не нужен твой талант, зато нужно кое-что, чего у тебя нет. Он, наверно, вообще ни о чем не думал, раз с тобой связался. Его викарий ни за что не допустит… Господи, Стефани, ты что, серьезно хочешь вступить в организацию, которая на женщину смотрит глазами апостола Павла? У них там наверняка пунктик насчет «плодитесь и размножайтесь». Святость ежегодного отёла. Стефани, ты превратишься в корову! В корову, в рабыню, в развалину, в подавальщицу чая! Ты не можешь так с собой поступить. – Перестань. Ты Дэниела не знаешь, а делаешь из него монстра. Это непорядочно. Билл картинно повернулся к Александру: – Это я виноват, конечно. Я. Я что-то упустил. Всем моим детям не хватает характера. Характера и упорства. Они боятся настоящих испытаний. Они ускользают. Мой сын – дурак не от мира сего, а дочь собралась замуж за шарлатана, за карикатуру, решила погубить свой единственный талант… – Да, ты виноват, – вмешалась Фредерика. – Ты всю жизнь делаешь то же, что сейчас. А потом удивляешься, что мы тебя не слушаем. Да как тут слушать, если ты своими рацеями убиваешь любую мысль? Она, наверно, и за курата идет тебе назло, чтобы больше поучений твоих не слушать. Ты же у нас всегда прав… – Фредерика, помолчи, – сказала Уинифред. – И ты тоже, Билл. Хватит. Вы сейчас натворите такого, что потом не исправить будет. – Я вот и стараюсь, чтобы она не натворила. Ты что, хочешь, чтобы она вышла за этого жирного ханжу? – Не хочу. Но наши желания тут не в счет. Это ее решение, и я ее поддержу. – Только благодарности не жди. Она намерена нас основательно унизить. – Нет, – твердо и холодно сказала Стефани. – Вы с Фредерикой можете воображать что угодно, но к вам это отношения не имеет. Я его люблю. И мне непросто. А вы все делаете еще сложней. Но вы ничего не измените, поэтому, пожалуйста: не продолжайте. Билл взял стопку книг, увенчанную пепельницей, и швырнул в дочь. Стефани уклонилась. Книги, глухо стуча и трепеща листочками, рассыпались вокруг нее. Пепельница попала в маленькую настольную лампу. Полетели осколки, запахло горелым. Стефани нагнулась и подобрала две книги. Руки у нее тряслись. Александр заметил на губах у Билла засыхающую полоску пены. Он отвел глаза и произнес: – Я думаю, сейчас всем нужно замолчать. Мне здесь, конечно, не место. А Стефани очень расстроена. – Расстроена, – сказал Билл. – Расстроена. И правильно! И я расстроен. Но будь по-вашему: я умолкаю. Больше к этой теме не вернусь. Никогда. Ты, Стефани, можешь поступать, как хочешь, только меня от участия уволь. И будь добра больше со мной об этом не говорить. Он обвел всех гневным взглядом, коротко кивнул Александру и вышел, яростно хлопнув дверью. Уинифред, с ничего не выражающим лицом, вышла вслед за ним. – Я предупреждала, что будет ужас, – сказала Фредерика. – От твоих штучек легче не стало, – ответила Стефани. – Я хотела, как лучше. – Сомневаюсь, – сказал Александр. Стефани сидела, обхватив себя руками. Ее трясло. Александр пересел к ней: – Как вы? – Средне. Меня тошнит. – Не стоит так всерьез принимать чужие эмоции. – Нас так воспитали. – Сомневаюсь. – Напрасно. Нас учили верить в разум, доверять людям, быть человечными, терпимыми. Научить ведь можно чему угодно и как угодно. Я теперь уже не смогу к нему по-прежнему относиться. Она говорила тихим, каким-то детским голосом. У Александра мелькнула нехорошая мысль, что, возможно, речь сейчас не о Билле, а о Дэниеле, что это к нему Стефани не сможет относиться по-прежнему. – Он потом остынет, – нарочито бодро заверила Фредерика. – С ним всегда так. – Остынет, и получится, что я все эти гадости выслушала зря. Я же еще должна буду притворяться, что ничего не произошло. Он всегда так делает, всегда. В итоге получается, что он ничего такого в виду не имел, зато мы все злопамятные и нехорошие. Он свои гадости отменяет, а ты виновата, что не можешь сразу все забыть и начать плясать. – Не стоит тратить себя на такой абсурд. – Не стоит, – очень холодно повторила она. – Стефани, ступайте и поговорите с Дэниелом. Как можно скорее. Сейчас. – С ним? Как я ему об этом расскажу? Это ужасно, я не смогу… – Теперь это его дело, – мягко сказал Александр.