Теперь Ластик уперся и затылком, и плечами, закряхтел. Тяжелый люк медленно двигался. Когда отверстие открылось до половины, Ластик высунулся наружу. Вскрикнул. Потер глаза. Тихонько прошептал: «Ура!» Прямо перед глазами был серый асфальт. Чуть подальше — бровка тротуара. Стена дома. Одним словом — родная московская улица самой что ни на есть правильной, Ластиковой эпохи! Растроганно шмыгая носом, он смотрел на припаркованные автомобили, на фонари и водосточные трубы. Какой чудесный пейзаж! И какой вкусный, истинно майский воздух! Судя по мягкому солнечному свету, по тишине, стояло очень раннее утро. Город еще спал. Жмурясь, Ластик выбрался из дыры (теперь было видно, что это самый обыкновенный водопроводный колодец) и запрыгал на одной ножке: во-первых, от радости, а во-вторых, чтобы согреться. Какое счастье оказаться в современности после тринадцати месяцев, проведенных в семнадцатом столетии! Как чисто вокруг, как красиво! Интересно, что это за год? Судя по машинам, по рекламе «Пепси» на крыше, не слишком отдаленный от 2006-го. Может быть, даже он самый. Если на дворе двадцатое мая, это значит все летние каникулы еще впереди. Здорово! Даже если попал на несколько лет раньше или позже, тоже не трагедия. Солнце светило ярко, погода была чудесная, и Ластик довольно скоро согрелся, тем более что шел очень быстрым шагом, по временам даже скакал вприпрыжку. Впереди показалась знакомая улица — Лубянка. Он повернул направо, в сторону дома. Чудно, что мимо до сих пор не проехало ни одного автомобиля. Улица-то большая, тут и ночью машины ездят, тем более утром. Что-то в этом было странное. Даже тревожное. Ни звука, ни шороха, и как-то очень уж чисто, прямо-таки чересчур. Но светофор работает. И — слава богу! — перед ним замерли три машины, ждут зеленый свет. Ластик вздохнул с облегчением и выругал себя за излишнюю впечатлительность. Конечно, по сравнению с 1605 годом даже весьма относительная московская чистота может показаться невероятной. Светофор мигнул желтым, переключился на зеленый. Но машины не тронулись с места. Ластик вгляделся с тротуара и не поверил своим глазам: внутри автомобилей никого не было. Ему снова сделалось не по себе. Он побежал дальше и вскоре уже был на широкой Лубянской площади. Да что же это? Машины стояли и на самой площади, и на проспекте. Но не двигались. И были пусты, все до единой. Он подбежал к одной, другой. Заглянул — никого. А еще вокруг не было ни голубей, ни воробьев. На тротуаре чернели деревья, но совсем голые, без единого листочка. Это двадцатого-то мая? Напротив высился параллелепипед (тьфу, проклятая геометрия!) Политехнического музея. Если побежать в том направлении, через десять минут будешь дома. Но вдруг там тоже… Ластик представил себе пустой двор, пустой подъезд. Откроешь дверь квартиры — а там тоже пусто! И струсил, не побежал к Солянке. Решил, что лучше сходить к Кремлю. Уж там-то наверняка кто-нибудь да будет, все-таки главная площадь страны. Он шел по Никольской улице, вертел головой. Эти места Ластик знал очень хорошо. Тут почти ничего не изменилось, только кое-где появились другие вывески на магазинах. Например, вот этого маленького супермаркета с объявлением над дверью «Мы открыты 24 часа в сутки» в 2006 году здесь не было. Ластик осторожно потянул дверь — она распахнулась. В самом деле открыто? Но внутри никого не было. Ни души. Проходя мимо полок с товарами, Ластик вдруг увидел пакеты с соком, и так захотелось апельсинового — после малинового взвара да кислого кваса. Схватил коробку — в ней пусто. Взял другую, с ананасовым соком, — то же самое. Тогда, охваченный ужасом, попятился к выходу. До ГУМа несся со всех ног. Неужто и там никого? Так не бывает! Но и ГУМ оказался вымершим. Ластик шел по центральной линии, сквозь стеклянный купол безмятежно голубело небо. У отдела компьютерных игр, где они с папой, бывало, проводили по нескольку часов, Ластик на секунду остановился. Всхлипнул, зашагал дальше. В самом центре универмага, возле равнодушно журчащего фонтана, ему померещился какой-то звук, похожий на слабое жужжание. Ластик замер, прислушался. Правда жужжит! Со стороны Красной площади. Ага, там кто-то есть! Он так и знал! Выбежал через боковой выход, стал озираться. Жужжание вроде бы стало слышнее, но на площади всё было неподвижно. Нет! Тронулась минутная стрелка часов на Спасской башне. Куранты пробили шесть раз — по контрасту с безмолвием показалось, что весь мир наполнился звоном. Когда звон стих, жужжание усилилось. Кажется, оно доносилось откуда-то сверху. Задрав голову, Ластик шел по площади, пока не оказался на самой ее середине. Поднялся легкий ветерок, очень быстро набиравший силу. Дул он не так, как дуют обычные ветры, а снизу вверх. Под ногами взвихрилась пыль, завилась столбом, понеслась к небу. А сора не было — ни бумажек, ни листьев. Отросшие волосы на голове у Ластика тоже поднялись кверху. Очень возможно — от ужаса. И тут из-за башенок Исторического музея выплыл странный летательный аппарат, похожий на огромный пылесос. От него-то жужжание и исходило — теперь это стало ясно. Остолбенев, Ластик смотрел на чудо-пылесос. А тот долетел до центра площади и завис прямо над головой. Инопланетяне! — прошибло Ластика. Это они всех забрали! Сейчас и его утащат! Похоже, догадка была верной. Ветер вдруг стих. От пылесоса вниз протянулся голубоватый луч и окутал Ластика мерцающим сиянием. Он поднял руку, чтобы прикрыть глаза, и затрепетал — рука просвечивала насквозь, так что было видно все кости. Опустил глаза — сквозь одежду, сделавшуюся прозрачной, просматривался контур ребер, позвоночника. И стало Ластику так страшно, что он сел на брусчатку, зажал руками уши и зажмурился, чтоб больше ничего не слышать и не видеть. Но всё равно услышал. Вялый, задумчивый голос сказал… Нет, не сказал — словно прозвучал внутри самого Ластика: Майский дождик — Ка-ак неверояятно интереесно. Живой ребенок. Голубоватый свет погас. Аппарат опустился на брусчатку и мягко закачался на упругих колесиках. Не убежать ли? — пронеслось в голове у Ластика. Но куда? В пустой ГУМ? Лучше уж узнать, что всё это означает. Из брюха летающей тарелки (вернее, летающего пылесоса) вниз опустилась прозрачная кабинка, в которой сидел — нет, не инопланетянин с какими-нибудь там присосками на голове, а обыкновенный человек. И если судить по виду, совсем нестрашный: мягкое, чуть одутловатое лицо в мелких морщинках, желтовато-седоватые волосы до плеч, пухлые руки мирно сложены на груди. Одет человек был в просторный балахон. В общем, мужчина или женщина — непонятно.