Не слушая его, Марина приблизилась к самой решетке. — Князь Василий Иванович! Ты на моей свадьбе тысяцким был! Руку мне целовал! Называл ясновельможной царицей! — Ты и есть царица! — откликнулся откуда-то снизу, из укрытия, Шуйский. — А что по ошибке за самозванца вышла — не твоя вина. Он и тебя обдурил, как нас. Не бойся, Марина Юрьевна, мы тебе зла не содеем. Отпустим с почетом в Польшу, и все самозванцевы дары при тебе останутся: меха, каменья драгоценные, золото. На том крест целую, во имя Отца, Сына и Свята-Духа! И поляков резать не станем! Нам только одна голова нужна, Отрепьева, а с королем Жигмонтом нам ссориться не к чему! Как ловко подкатывается, как мягко стелет, покачал головой Ластик. Легонько отодвинув царицу, Басманов просунул руку с пистолем между прутьев, выстрелил. — Ах, увертлив, змей! Сызнова не попал! Поговори-ка с ним еще, матушка, а я перезаряжусь. Воевода присел на корточки. Сыпанул из рожка пороху, забил в дуло пулю, проверил, не сбилось ли кресало. Пистоль у Басманова был самоновейший, кремневого боя. — Сволочь какая Шуйский, — озабоченно сказал Ластик царице. — Это он клин между Дмитрием и поляками вбивает. Марина рассеянно улыбнулась, не глядя на него. Сделала два маленьких шажка назад. И вдруг сделала вот что: приложила свой пистоль к воеводиному затылку да спустила курок. Полыхнул огонь, оглушительно ударил выстрел, и здоровяк Басманов, наверное, так и не поняв, что произошло, ткнулся лицом в пол. Резко запахло паленым волосом. Ластик задохнулся. Сошла с ума! Только это и пришло ему в голову. — Гляди, князь Василий, ты перед всеми крест целовал! — звонко крикнула Марина. Отшвырнула пистоль, схватилась обеими руками за рычаг, дернула — и решетка поползла вверх. По лестнице с ревом и топотом бежала толпа. Смела с дороги растерявшихся немцев, Ластика отшвырнула в сторону. — Бей вора! Лови самозванца! — вопила сотня глоток. Вжавшись в пол за богатырским телом убитого воеводы, Ластик видел, как последним поднялся Шуйский — в остроконечном шлеме, в полированном панцире. — Царицу увести! — зычно крикнул боярин. — Девок ее не трогать! Кто порешит самозванца — тыщу рублей даю! Живой он нам не надобен! И тут, впервые в жизни, Ластику захотелось убить человека. Он вынул из безжизненной руки Басманова заряженный пистоль. Стрелять умел — Юрка показывал. Всего-то и надо отвести курок, да спустить. С такого расстояния Шуйского и доспех не спасет. А потом будь что будет. Пускай хоть на части разорвут. А Камень? — спросил Ластика строгий голос, донесшийся не извне — изнутри. Если тебя на части разорвут, что будет с алмазом? Помочь другу ты теперь ничем не можешь. Беги, спасай Россию. Ластик всхлипнул, сунул оружие за пояс, поднялся на четвереньки. Кое-как выполз на пустую лестницу, там поднялся на ноги и побежал выручать несчастное отечество. По Кремлю носились осатаневшие люди с налитыми кровью глазами. На мальчишку с пистолем внимания никто не обращал, только один стрелец остановился и дал затрещину: — Кыш отсюда, малец, пока не прибили сгоряча! Неча тебе тут делать! Хорошо все-таки, что у них тут нет телевидения — не то признал бы кто-нибудь князь-ангела Солянского, самозванцева брата. Ластик бежал к Боровицкой башне, размазывая по лицу слезы. Юрка парень лихой, его так просто не возьмешь, нашептывала дура-надежда. Может, как-нибудь вырвется. Но Маринка-то, Маринка! Головой в омут Как проскочил через никем не охраняемые Боровицкие ворота, как поднимался на Ваганьковский холм, Ластик не запомнил. Просто бежал себе, задыхался, хлюпал носом — и вдруг оказался у знакомого бревенчатого тына. Плана действий никакого не выработал. Времени не было, да и после всех потрясений голова совсем не работала. Может, как до дела дойдет, само придумается? Протиснулся в щель, шмыгнул во двор — а там Соломка. На том самом месте, до которого проводила его час назад, когда он убегал спасать Юрку. Ждала, значит. Никуда не уходила. Но встретила не радостно — сердито. — Как есть дурной! Так и знала я! — зашипела боярышня. — Сказано же — нельзя тебе сюда! Не пущу! И руки растопырила. Но, разглядев заплаканное лицо князь-ангела, охнула, прикрыла рот ладонью. — Не знаю. Плохо. — А коли плохо, то уноси ноги, Христом-Богом молю! Искать тебя будут. Вот. — Она стала совать ему какой-то сверток. — Платьишко, у своей Парашки взяла. Девчонкой переоблачись, авось не признают. В узелке мед, тот самый… Ластик узелок не взял. — Заберу свой алмаз. И Книгу. Тогда уйду, — хмуро сказал он. — А Шарафудин? — У меня вон что, — показал Ластик басмановский пистоль. — Ну, застрелишь одного, а их там двое. Да слуги на пальбу сбегутся. — Соломка задумалась — на пару секунд, не больше. — Нет, не так надо. Давай за мной! Он послушно побежал за ней через двор, на кухню. Там Соломка цапнула со стола небольшую, но увесистую колотушку, окованную медью. — Держи-кось. Это топтуша, чем клюкву-смородину на кисель топчут. — На что она мне? — удивился он. Они уже неслись к красному крыльцу. Во дворе было темно и пусто — почти всех слуг Шуйский увел с собой. — Встанешь за дверью, на скамью. Я Ондрейку выманю, а ты лупи что есть силы по темечку. Сделаешь? — С большим удовольствием, — кровожадно пообещал Ластик, взвешивая в руке тяжелую топтушу. Выходит, прав он был. План построился сам собой. Теперь главное — ни о чем не задумываться, иначе испугаешься. С тем, чтобы не задумываться, у Ластика было все в порядке, ступор еще не прошел. Он пододвинул к двери думной каморы скамью, влез на нее, взял топтушу обеими руками, поднял повыше. — Давай! Соломка заколотила кулаком в дверь: — Ондрей Тимофеич! Посыльный к тебе! От батюшки! И встала так, чтобы Шарафудин, выйдя, повернулся к скамье спиной. На «раз» делаю вдох, на «два» луплю со всей силы, на «три» он падает, сказал себе Ластик. И очень просто. Но вышло не совсем так. Дверь открылась, однако Ондрейка не вышел — лишь высунул голову. — Где посыльный, боярышня? Ластик засомневался — бить, не бить? Тянуться было далековато, но Шарафудин завертел башкой, высматривая посыльного — того и гляди, обернется. «Раз» — глубокий вдох. «Два!» — перегнувшись, Ластик со всего размаху хряснул нехорошего человека по макушке. На счет «три» упали оба: Ондрейка носом в доски пола, Ластик со скамейки — не удержал равновесия. — Ты мой Илья-Муромец! — восхищенно прошептала Соломка, помогая ему подняться.