Нинка покосилась на ветки стоящей поблизости березы. Они свисали тонкими плетями. Солнце поигрывало сквозь маленькие листья. Было красиво. – Это же ты у нас со справкой? А кора у дерева была неожиданно темной, вывернутой, словно испачканной. Солнечный свет в ней тонул. Вот бывает же так – в одном месте красиво, а другом – мимо. – Эй! Ты меня слышишь? Козлова! – Я, – кивнула Нинка. – Ты можешь сказать, как все было на самом деле? Теперь и ветки были некрасивые. Самые обыкновенные. А солнце осталось. Скоро обед. – Он все специально подстроил. Ходит и постоянно всякую чушь про меня говорит. Что я черного человека вызываю. – Какого черного человека? – напрягся старший. – Ты пригласила в лагерь взрослого? Стало лучше. Вот прямо заметно получшело, и бабочки залетали в животе, защекотали своими крылышками. К горлу подкатило счастье. – Из первого, ну, который Сережа, сначала ко мне подваливал, мол, нравлюсь, а когда я его отшила, стал гадости говорить. Обещал закопать. И специально все с этой кудрявой девчонкой подстроил, чтобы на меня подумали. Мелких подговорил. Спросите кого угодно в отряде. Он уже всех у нас достал. Его Максим от нашей палаты гонял несколько раз. – Максим? – Вожатый первого. Ваш Сережа ведь из первого? Вы у Максима спросите. Он вчера весь тихий час около нашей палаты простоял, чтобы этого не пустить. Сутулый старший наморщился. В целом-то он был симпатичным парнем. И звали его Володя. Мягкие черты лица, темные глаза, ресницы длинные. Но он умел ухмыляться. Смеяться не умел. Дергал уголком рта. Неприятно. От этого все его обаяние улетучивалось. А когда морщился, так вообще становился похожим на старушку. Вот даже не жалко его сейчас было ни разу. – Так… хорошо… – протянул сутулый старший. Замечательное слово «так». Все в нем есть. А если чего нет, легко додумывается. – Не ходи пока никуда, – приказал старший. – Посиди где-нибудь. – Он оглянулся и тоже увидел березу. Нинка сразу представила себя сидящей в развилке веток, над головой летают птички, она отмахивается одуванчиком. Но старший разрушил иллюзию. – Пойдем со мной, в изоляторе до вечера побудешь. Не надо мне, чтобы с вами кто-то еще говорил. Мне и так тут криков хватает. Этого идиота из первого вожатые восьмого чуть не убили. Прямо суд Линча какой-то. Про Линча Нинка не слышала, но заранее решила, что мужик был неплохой. Сутулый старший повел Нинку к административному корпусу. Навстречу им уже бежала-катилась полная медичка. – Что же я раньше не видела? – взмахивала она руками, но не взлетала. Даже пятки от земли не отрывала. – И правда, есть справка. Что ж ты сама-то молчала? Ты же Козлова? Нинка прошла мимо. Как по ней, так за последнее время она даже очень много чего говорила. А чего не говорила, того и не надо было. – Но у нее же общая группа здоровья, я и отложила ко всем, – продолжала свои попытки взлететь врач. – Всего лишь повышенная нервозность. Что он там нес про каких-то братьев? Я звонила ее родителям. У нее действительно есть три брата, но они сначала ушли в армию, а потом уехали. Может, это с мальчиком что-то не так? Хорошо, что Нинка уже прошла мимо и никто не видел ее лица. Потому что она широко улыбалась. Это всегда приятно, когда вот так. Как надо. И прямо красота вокруг разлилась. Сказочная. Теперь так всегда будет. Только хорошее. С ней потом, конечно, поговорили. Про жестокость подростков, про необдуманность поступков и последствия. Нинка молчала. Ветром принесло информацию, что кудрявая, и правда, уезжает. Что вопрос с Тинтином решается. Оказалось, что его зовут Сережа Нелаев. Нинка пожалела, что узнала его фамилию. Тинтином он был интересней. А потом у нее от всего этого разболелась голова, и уже в изолятор она пришла с единственным желанием – уснуть. Говорили, что в соседней палате спит в ожидании папы кудрявая. А Тинтина куда-то увели. Не увидятся они больше. – На-ка, выпей! Перед Нинкой появился стакан. Держала его пухлая рука в старческих крапинках. – Зачем? – Успокаивающее. – Врачиха улыбалась. Лучше бы она этого не делала. Получалось жутковато. – А то вы все как чумные. Лето только начинается, а уже пол-лагеря на ушах ходит. Пей! Дожить бы с вами до конца дня. Нинка разгладила простыню. Белая и холодная. На удивление – очень холодная. Словно из холодильника. Почему? На улице тепло. – Я не хочу пить, – наконец сказала Нинка. Вид у врачихи был какой-то недобрый. Куда она парня с коленкой дела? Съела? – Давай, давай! Ты мне еще будешь капризничать! И так дел по горло. А тут еще истерики. Пей и ложись спать. Чтобы я ни звука не слышала. Нинка взяла стаканчик. Жидкость масляно колыхнулась в пластиковых границах. Выпила. Это была вода. Просто вода. Свежая. Словно из бутылки, а не из чайника, как у них в столовой. – А этот… с коленкой из второго? Уже выписался? Вдруг подумалось, что докторша может оказаться вампиром. Все, кто с открытыми ранами попадают сюда, никогда уже не выходят. – Не могу же я вас всех держать вечно. Докторша ушла. Дверь с ребристой стеклянной вставкой, перетянутой тонкими проволочками, звякнула. Долго дрожало стекло. Коридор за ним ломался и дробился. Фигура докторши расползлась и разошлась в разные стороны. И правда, поспать надо. Встала рано, бегала много. Скоро все равно в палату идти. Нинка вытянулась на кровати. Белоснежная простыня, а она вся такая грязная. Даже руки вымыть не успела. Было боязно шевелиться. Простыня крахмально похрустывала. Крахмал… откуда-то Нинка это слово знала. Никто никогда в ее семье ничего не крахмалил. Но вот в книгах про это говорилось. У героев был крахмальный жесткий воротничок. Он упирался в подбородок, натирал. Наверное, если Нинка шевельнется, то острый загиб тоже упрется, и станет больно. Нинка успела уснуть, потому что движение рукой ее разбудило. Во сне она испугалась, что порежется о простыню, и выпала из дремы в действительность. По голове пробежали мурашки, руки-ноги похолодели. На мгновение показалось, что она не чувствует пальцев на ногах, но это сразу прошло. Тело ее слушалось. Сон ушел, но открывать глаза все еще не хотелось. А потом появился звук. «Баю-баюшки баю… не ложися на краю…» Нинка крутанулась. Песенка звучала, как будто со стен. Стены были белые. Никакие. Просто стены. Просто покрашены. Неплохо даже. Ровненько так. «Я стою за спиной… я дую тебе в затылок…» В затылок не дули, но волосы как будто зашевелились. Нинка быстро провела по волосам. Глупости! Здесь никого нет. И окна закрыты. И двери. Неоткуда дуть. Если только отдушина? «Смерть идет…» Отдушины не было. Ровная стена. И эта стена как будто покачнулась. Сам цвет дернулся и пошел волнами. Нинка подняла руку, и на мгновение ей показалось, что рука растворилась в белом. «Придет серенький волчок…» Окно. Точно. Оттуда. Тинтин развлекается. Мстит, комикс недорисованный. Это он зря. Это она его тогда в печке сожжет. Нинка подкралась к окну. Вряд ли Тинтина пустили в изолятор. На улице он. За окном было крыльцо. За крыльцом дорожка. Деревья, деревья. И где-то там прятался клуб. Действительность запульсировала, резко приблизилась, бросила Нинку на стекло, потом назад и ударила об пол. Сердце колотилось в горле, дышать было тяжело. Она втягивала воздух, а он не проходил, рождая страшные хрипы. Словно не она. Словно не с ней. Поймала себя на том, что сидит и покачивается. Белая стена ближе-дальше. Подоконник опасно приближается к макушке. Посмотрела на свои руки. «Не ложися на краю…» Нинка медленно повернула голову. Кровать. Она тут была одна. Узкий пенал палаты и по центру у стены кровать. Ножки прикручены к полу. Надо бежать! Нинка резко вздернула себя на ноги, руками уперлась о подоконник. Окно было закрыто. Она водила пальцами по гладким рамам, ища ручку. Они были даже не сняты. Они тут вообще не были запланированы. «Тили-тили-тили-бом… Кто-то ходит за окном…» На дорожку вышел человек. Черное длинное пальто или плащ. Лето – конечно, плащ. И шляпа. Черная шляпа с большими полями. Человек поднял голову. Черные глаза. Улыбка, показывающая зеленые зубы. Ужас шарахнул Нинку к двери. Перегородка опять зазвенела своей дурацкой вставкой. Коридор светел и пуст. А ведь здесь где-то кудрявая. Гулко отдаются шаги. Ударяют прямо в голову, перебивают дыхание. «Не ложися на краю…» Любимый старший брат. Они все были старшие. И все уехали из дома. Нинка их всех мысленно похоронила. Но они остались у нее в голове. Особенно Вадим. С его дурацкими песенками про волчка и смерть. Нинка бросилась по коридору к лестнице. Направо. Она точно помнила. Затормозила, вписываясь в поворот. Лестницы не было. Коридор продолжался. Она перепутала. Лестница налево. Побежала обратно. «Тили-тили-тили-бом… Гостем он пришел в твой дом…»