Вадим Нинку ненавидел, поэтому раз за разом его рассказы становились все страшнее и страшнее. Он старался особенно. Витек с Валеркой такой фантазией не обладали. Да и времени у них на Нинку почти не было. Нинка тянула одеяло на голову, затыкала уши. Вадим не останавливался. Он продолжал говорить, и, в конце концов, его слова проникали в Нинку. Про смерть. Что она живет в каждом доме. И что если прислушаться, то почувствуешь – она рядом. Скрипнул паркет. Это добрая подружка Смерть идет по коридору. Шаркают тапки, вздыхает старый линолеум под ногой. Старуха заглядывает тебе в лицо красными глазами, улыбается. И всегда поет песенку. Тихую ласковую песенку. «Тили-тили-тили-бом…» Нинка закутывалась в кокон одеяла, упирала лицо в подушку. Если не видеть, то ничего нет. Если не слышать, то пройдет мимо. Поначалу помогало, а потом перестало помогать. Потому что ужасы больше не уходили, они все остались в Нинке. Собрались и стояли под окном или около кровати. А на горизонте был лес. Он ждал. Его не было видно из окон городской квартиры, но где-то же он был. Оттуда когда-нибудь за ней должен был прийти серенький волчок и увести в свое царство. Туда, где ее ждало главное Чудовище. У него было склизкое тело, редкие белые волосики, всю голову занимал один огромный рот. Каждую ночь ему надо было есть. Страх, отчаяние, слезы. А когда этого не доставало, то нужны были дети. И для этого волчок отправлялся в город. Тихий, серенький, незаметный, с большими грустными глазами, ушки домиком, над бровками собрались складочки. «Что, разве вы не пойдете со мной? Конечно, пойдете. Я ведь вам песенку спаю. А пойдем мы по мягкой листве, по шуршащей траве, по веселому солнышку». И поведет по ухабам и колючкам, через кусты и елки. А ты даже и глаз не откроешь. Так в пасть и провалишься. В отместку этим историям Нинка придумала человека с черным взглядом. Он должен был приходить и забирать братьев. Всех. Красть их. Если волчок стоял под дверью и ждал, то и братьев кто-то должен был ждать. Волчок с ними уже не справился бы – большие. А человек в черной шляпе с черным взглядом и зелеными кишками – в самый раз. От одной его улыбки все должны были каменеть. Но если волчок приходит с доброй ласковой песенкой, то человек будет появляться бесшумно. В тишине самый страх. И даже следов не будет оставлять. Как пришел – никто не заметил. Только видно, что ушел. Ушел и увел. Навсегда. Куда – это Нинку не волновало. Главное, что становилось спокойней и на одного мучителя меньше. Так и происходило. Братья исчезали один за другим. Сначала Витек, через год Валерка. Настала очередь Вадима. Он не хотел. Он пытался спрятаться. Что-то требовал от матери, грозил сбежать. Нинке тогда приходилось особенно тяжело. Вадим стал съедать всю еду, не оставляя ничего Нинке, выключать свет в туалете, закрывать замки в дверях так, что Нинка не могла войти. И тогда она сказала, что он все равно обречен. За ним уже вышел человек в черной шляпе. Вадим рассмеялся, прожег на ее новых джинсах сигаретой дыру и пообещал отправить этого монстра к Нинке. Это было вранье, потому что человек в черной шляпе приходил только за мальчиками. За злыми плохими мальчиками, которые обижали Нинку. Нинка, наконец-то, осталась одна. Это был кайф. Первое время Нинка не знала, что с собой делать, как использовать свалившуюся свободу. А потом заметила, что как прежде накручивает одеяло вокруг себя, когда ложится спать, кладет голову на подушку так, чтобы плотнее прижималось ухо. И еще она стала прислушиваться. Прислушиваться и слышать. Как кто-то ходит по коридору, протаскивая старые тапки по паркету, как ведет рукой по шершавым обоям, как вздыхает прямо за дверь. «Тили-тили-тили-бом…» Она не могла вспомнить, откуда была эта страшная псенка, но от первого звука голову накрывало ватным одеялом ужаса. Перед глазами все начинало полыхать и взрываться. Кто-то кричал, падал и уже больше не вставал. И вот тогда она увидела следы. Два следа от ботинок. Они были четко под их окном. Кто-то здесь стоял, смотрел на окна ее комнаты и ждал. Он не пришел, не ушел – другие следы не остались. Он был. Человек в черной шляпе и с черным взглядом. Появился на своем месте в ожидании новой жертвы. От него нельзя было ни убежать, ни спрятаться. Вадька пробовал – у него не получилось. Нинке оставалось либо подчиниться, либо победить. Она решила победить. Вышла красивая могила для ее кошмара. Теперь он отлипнет от Нинки. Потому что это раньше она была плохая, обманывала и устраивала злые розыгрыши. Ей было скучно, и людей она считала глупыми. А теперь стала хорошей. Настоящей. Вот прямо с этой минуты. И ничего плохого больше к ней не привяжется. Ничего плохого больше с ней не случится. Никогда. Подбирая простыню, она пошла к кустам с лазом. Надо было, конечно, кругом идти. Но слишком долгое утро выключило логику. Вот ее и поймали. Около клуба. Сутулый старший вожатый. – Чего происходит? – накинулся он. – Чего? – Нинка резко пожалела, что не пошла кругом. Еще простыня эта в руках мешалась. – Это была твоя идея? – Какая идея? Старший округлил глаза. Это у него хорошо получалось – то ничего-ничего, а то вдруг раз – и глаза в пол-лица, еще и резко наклоняется, чтобы от твоего мира только эти глаза остались. – Башки нет? – заорали эти глаза. – Она сидит в кабинете, икает от ужаса! Рассказывает, что ты ее закопать хотела. Во кудрявая дает! Уже заикала. А уходила с песнями, венок плела. Чего это ее вдруг так перевернуло? А! Лана. Добрая Лана объяснила кудрявой, что произошло. Взрослые всегда отличались повышенной сообразительностью. – Я тут при чем? – Нинка подпустила в голос обиду. – Я пришла, смотрю, копаются. Думала, грибы ищут. Сутулый старший задумался. – А простыня откуда? – Они у меня ее стащили. Этот, который из первого. Отомстить хотел. Спать-то мне теперь на чем? Сутулый старший не ответил. На лице у него нарисовались все скорби мира. Утро только, а он выглядел жутко уставшим. Как будто перед этим всю ночь бандитов искал. Кожа на лице собралась складками и обвисла. – Сережа сказал, что это была твоя идея. – Старший смотрел вдаль. – Таня подтвердила. – Ничего больше Сережа не сказал? – с тихой злобой спросила Нинка. Сережа, это, вероятно, Тинтин. – Или, может, припомнил, что я летаю на метле и вызываю духов? – Нинка раздраженно скомкала простыню. – Он три дня про меня муру всякую несет. У кого угодно спросите. Сутулый старший еще больше ссутулился. – Что ж вы все кривые-то такие… – пробормотал он. – Иди в палату. – Он осмотрел Нинку. – А простыню выброси. Скажешь кастелянше, что я велел новую дать. Нинка усмехнулась. Но только в душе´. Это была почти победа. Тинтин сам несколько дней нарывался. Прошла несколько шагов и почувствовала, что радость улетучилась. Опять стало тяжело. Бросила простыню. Но рукам легче не стало. Они наливались свинцовой неподъемностью, тянули плечи, выгибали шею. Нинка чувствовала, как будто вернулась в старую страшную сказку. Никого из братьев давно нет, никто больше не устраивает засады, не выливает чай ей в постель, не закапывает в песочнице, почему же она до сих пор живет с ожиданием подвоха, что все это еще вернется? Почему человек с черным взглядом приходит? Весь лагерь был на речке. В корпусе нянечка водила шваброй по скрипучему полу. Это была молодая тетка-хохотушка, постоянно кокетничающая с Максимом. Работала она сейчас у палат первого отряда. Нинка прошла к себе незамеченной, села на кровать и стала смотреть на руки. Шварк, шварк. Скрип. Шаг тяжелый, с пришаркиванием, подволакиванием тапок. Такой шаг не мог быть у молодой. Он мог быть только у старой. Из тех, что торопятся, но быстрее не могут. Не дожидаясь, пока страшная старуха дойдет до ее палаты, Нинка сорвалась с места, руками врезалась в раму двери своей палаты, прошмыгнула через холл – только не смотреть, только не смотреть – налетела на дверь корпуса. Она не открывалась. Нинка билась в нее телом, слыша за спиной шварканье и скрип. Старуха приближалась. Старуха Смерть нашла ее. Нинка билась и билась. Но тут дверь неожиданно распахнулась сама. Нинка выпала на улицу и врезалась в вожатую своего отряда Кристину. – Ты что, с ума сошла? – сходу заорала вожатая. – Вас чего тут всех – на солнце перегрело? Ты хочешь, чтобы меня посадили? Ты почему не со всеми на речке? Где ты была, когда мы собирались? Это что за история с похоронами? Мне звонит Володя, говорит, что ты закопала девчонку из восьмого отряда! Голова твоя где? Скучаешь? Занятие найти не можешь? В какое-то мгновение звук выключился. Это было очень удобно. Кристина кричала, краснела лицом, щурила глаза. Она была испугана. По дорожке к корпусу подтягивался народ. Все были наспех собранные, с мокрыми волосами. И тоже злые. И тоже хотели что-то сказать. – Да пошли вы, – прошептала Нинка. – Что? – округлила рот и глаза Кристина. – А ну, стой! Нинка успела сделать несколько шагов. Голова была ватная, ничего хорошего в ней не рождалось. – Меня к директору вызвали, – бросила она через плечо. А потом все-таки добавила: – И вообще это не я. Это из первого. Тот, что в изоляторе лежал. Его там уколами накачали, вот голова и поехала. А я просто мимо проходила. Можно было добавить, что ей скучно. Да, очень скучно. А утром было весело. Впервые. Не стала говорить. Зачем людей расстраивать? Утренняя история была из тех, что никогда не повторятся, о которых никто не напомнит, не станет вместе с тобой пересказывать, наперегонки накидывая самые яркие моменты. Эта была из таких. Вспоминать о ней будет потом некому. Если только Тинтин вдруг не превратится в писателя и не напишет об этом книгу. Этот был способен на все. По дорожке брел потерянный Пося. Нинка подумывала шагнуть в сторону, но остановилась. – Опять ругать будут? – шмыгнул носом Пося. – С чего вдруг? Про тебя вообще никто не знает. – Лана всегда ругает, – вздохнул Пося. Нинка покрутила на языке имя вожатой. Оно больше не казалось ни мягким, ни круглым. Оно быстро таяло, оставляя неприятное шипение газировки. – Тогда чего бояться? Поругает, поругает, устанет и спать пойдет. Ты главное всем своим расскажи, что если у них появятся враги, то они могут сходить за клуб и что-нибудь пожелать там. А если в могилу еще и прикопать что съедобное – шоколадку или яблоко, – то верняк исполнится. Твое желание исполнилось – все изменилось. Танька тоже теперь красивая. Про ее шрам никто и не вспомнит. Сама-то она как? – Плачет. – А чего плачет? Довольная же уходила. – Да ее Лана убедила, что все это плохо, что теперь она должна всего бояться и не спать по ночам, вот она и заплакала. – Пося встал на цыпочки, потянувшись к Нинкиному уху. – У директора говорили, что за Танькой отец приедет и увезет. Нинка понимающе покивала головой. Вот, что бывает, когда люди лезут в дело, не разобравшись. – Видишь, все твои беды и разрешились, – похлопала мелкого по плечу Нинка. – А как же ты? – взгляд у Поси был жалостливый. Эдакая вселенская скорбь и готовность спасти последнего муравья. – Если ты не станешь никому трепать о нашем разговоре, то все будет хорошо. – А накажут? Танька все рассказала. – Она рассказала свою версию, а ты гни свою. Вы чего пришли-то туда? Танька предупредила? – Ее Лана искать начала – все же на речку шли. Девчонки и рассказали, что она наряжалась после завтрака. Мы пошли искать, и вдруг крик. Тинтина за явление надо будет убить отдельно. А кудрявой респект и уважуха – никому не сказала, куда идет. Может, оно и правильно, растрепала бы, что идет преображаться, за ней толпа халявщиков увязалась бы. На всех могил бы не хватило. А так ей одной досталось. – Значит, все случайно вышло, ты тут ни при чем. Мелкий глядел на Нинку с восторгом. Видать, прессанули его в отряде по полной, а тут такая надежда. Нинке даже стало немного совестно – какой-то наивный оказался этот Пося. – Тебя-то как зовут? – спросила Нинка, сбивая пафос момента. От вопроса Пося засопел, сунул руки в карманы, словно приготовился к новой порции ругани. – Я Паша. Павел. – А Пося тут при чем? От фамилии? – От имени. Получается Пося. У Нинки этого не получалось, но Пося убежал, и все это стало неважным. – Ты почему опять не в отряде? – неожиданно вырулил на нее сутулый старший. – Я не понимаю, твои вожатые собираются думать о безопасности детей или нет? – Они только о ней и думают, – убедительно соврала Нинка. – Ты же у нас Козлова?