— Идет. Я со своей стороны освобожу от оков и обвинений Дюбрайна сразу, как Двуединые примут наши клятвы. Также обещаю не причинять Дюбрайну вреда ни сейчас, ни позже. И не причинять вреда Каетано Суардису. — Никому из Суардисов. Никогда. — Никому из Суардисов, никогда, — повторил Люкрес. — Видишь, как легко со мной договориться, моя прелестная Гюрза. На этом все? Все? О боги. Все… она выйдет замуж за чудовище. Возможно, прямо сегодня. Злые боги. Нет. Не думать об этом. Она должна спасти Дайма, а с Люкресом… в конце концов, он же ничего ей не сделает. Не сможет. Да. Надо это сказать, обязательно! — Нет. Ты клянешься не причинять вреда мне. И мы оба — оставить трон империи одновременно. Если ты умрешь раньше, я сниму корону. Если я умру, то ты снимешь корону и передашь наследнику. Чтобы ты не боялся, что я захочу остаться молодой вдовой на троне. — Что ж, это разумно, моя прелесть. Ты нравишься мне все больше и больше. Скрепим наш договор поцелуем? Шу опять внутренне передернулась — и опять кинула взгляд на Дайма. Очень короткий. И очень виноватый. Но успела прочитать по искусанным, потрескавшимся губам: нет! Не клянись ему, никогда и ни в чем! — Прости. Я не хочу, чтобы ты умер, Дюбрайн, — тихо сказала она и обернулась к Люкресу. — Да. Скрепим. Чего не сделаешь ради короны империи, не так ли? — О нет, целую я тебя не ради короны, моя прелестная Гюрза. А потому что я тебя хочу. — После свадьбы — получишь, — холодно пообещала она, страшась снова взглянуть на Дайма. Ничего не ответив, Люкрес приблизился к ней, взял одной рукой за шею и поцеловал. Жадно, грубо проникая ей в рот языком, почти насилуя. Шу затошнило. От его запаха, от его вкуса, отдающего болотом и гнилью, так не похожего на Дайма. Она еле удержалась, чтобы в ответ не укусить Люкреса. Помогло удержать лишь то, что ощутить его кровь на языке она хотела еще меньше, чем терпеть поцелуй. — Сладкая Лея, — усмехнулся Люкрес. — Ты будешь моей лучшей женой. Поверь, мы будем счастливы. — Я обязательно буду счастлива, — зло скривила губы Шу. — Мы договорились. Видят Двуединые. — Сделка. Видят Двуединые, — повторил Люкрес. Короткая вспышка Света и Тьмы мигнула словно нехотя. А может быть, Шу просто уже слишком устала для ярких ощущений. И хорошо. Иначе бы ее сейчас стошнило от страха и омерзения. Зато Люкресу явно было хорошо. Слишком хорошо. Подойдя к зеркальному барьеру, он громко, внятно сказал: — Все обвинения с тебя сняты, полковник Дюбрайн. Бастерхази, убери оковы. — Слушаюсь, сир, — едва слышно ответил тот. Бросил на едва держащуюся на ногах Шу нечитаемый, но совершенно точно не добрый и не благодарный взгляд, и освободил руки Дайма от цепей и наручников. Тут же блеснула светлая аура, истончившаяся, едва заметная, но все еще живая! Шу покачнулась от облегчения. Она успела. Она смогла!.. Темный шер тем временем бережно уложил Дайма на помост израненной спиной вверх. На мгновение задержал ладонь на его плече, раздул ноздри — впитывая боль. Отошел на шаг. А Шу, едва сдерживая слезы, бросилась к Дайму — помочь, исцелить, наполнить умирающее тело светом и жизнью… Ведь в нем дара почти не осталось, как и крови, он не сможет восстановиться сам! И наткнулась на зеркальный барьер. Недоуменно оглянулась на Люкреса. — Люка, в чем дело? — Голос дрожал, но ей уже было наплевать, что Люкрес видит ее слабость. Он уже получил свои клятвы, будь он проклят. — Убери барьер или прикажи… Бастерхази, убери барьер! — Не Бастерхази его ставил, моя прелесть. — Ширхабом драный кронпринц с ухмылкой покачал головой. — Он не может. — А кто? — Дюбрайн. Ты же видишь, это светлая сила. Нельзя же быть такой глупенькой, Гюрза. — Люка… — нахмурилась Шу, не отрывая ладоней от барьера. — Я не понимаю, зачем… что ты делаешь? — Учу тебя, маленькая. Ты станешь императрицей. Ты должна понимать, как все это работает. — Он сделал неопределенный жест рукой и улыбнулся еще светлее. — И как же это работает? — Очень просто. Бастерхази, убери кровь, выйди из-за барьера и останься рядом. Темный шер, кинув нечитаемый взгляд теперь уже на Дайма, воздушным потоком убрал с эшафота двенадцать полных волшебной крови колб и перешел мерцающую границу. Остановился в нескольких шагах поодаль. — Видишь, выйти оттуда можно. А попасть внутрь — нельзя, пока барьер не снят. — Вижу, — стараясь, чтобы голос не сорвался, ответила Шу. — Это странно. — Ничего странного, барьер анизотропный. Я тебе потом покажу структуру. Что ты так удивляешься, маленькая? Или ты думаешь — если Двуединые обделили меня силой, то я неуч и тупица? Что качаешь головой, не веришь? Зря. Я мог бы преподавать в Магадемии, если бы мне пришла такая блажь. У меня три докторские диссертации. На одну больше, чем у моего дорогого друга Бастерхази, и на три — чем у моего ублюдочного братца. Чистого практика. — Люкрес презрительно скривился. — Три докторские. Я восхищена. И мне очень интересно изучить структуру барьера. А теперь можно его снять? — Нельзя, моя прелесть. Его может снять только тот, кто поставил. Либо барьер сам упадет с его смертью. — Тогда… Дайм, сними барьер, — чувствуя себя так, словно провалилась из одного кошмара в другой, попросила Шу. И почти не удивилась, когда Дайм одними губами ответил: — Нет. Опять — боль, вина, сожаление, горечь. Боги, да что же происходит? — Почему? Скажи мне, трижды доктор Люка, почему Дюбрайн не может снять барьер, который он же и поставил? — Потому что мой брат — цепной пес. Раб. Он делает только то, что я прикажу ему. Не так ли, Дюбрайн? — Так, — через силу, словно слова жги ему горло, шепнул Дайм. Шу неверяще зажмурилась и тихо-тихо попросила: — Люка, пожалуйста, ты же обещал… никогда… ты клялся перед Двуедиными! — Я всегда выполняю обещанное, моя прелесть. Я не причиню вреда ублюдку. Поэтому… иди сюда. Ко мне. Ты же моя невеста, не так ли? — Так, — выдавила Шу, нехотя открывая глаза и чувствуя, как ее охватывает отчаяние. Проклятый Люкрес переиграл ее. Переиграл всех. — Я хочу, чтобы ты любила меня, моя девочка. Всем сердцем. И ради тебя я буду милосерден. Ты будешь меня любить? — Я… я постараюсь. Люка, пожалуйста! Он умирает! Пусти меня к нему! — Потом, милая. Когда ты полюбишь меня. А пока… Полковник Дюбрайн, убери барьер и убирайся сам с глаз моих… в Хмирну! Сейчас же. Не оборачиваясь. Не останавливаясь. Пока не пересечешь границу Хмирны, ни с кем не разговаривать и не пытаться связаться ни с МБ, ни с Конвентом. Приблизишься к моей невесте меньше чем на десять локтей, или она к тебе — сдохнешь. Приказ ясен? — Ясен, — почти беззвучно ответил Дайм. Одними губами, белыми. И так же тихо шепнул: — Прости, Шу. — Он же умрет без целителя, Люка! Ты же не всерьез! Пожалуйста… я прошу тебя! — Едва преодолевая выворачивающую наизнанку тошноту, Шу обернулась к Люкресу, шагнула к нему. — Ты обещал быть милосердным!.. — Сир, я слушаюсь вас, — одновременно с ней подал голос Бастерхази. На сей раз — не равнодушный и не пустой. Темный шер своим «я слушаюсь вас» напоминал и требовал. Платы. — А, Бастерхази, — «вспомнил» о нем Люкрес. — Действительно, ты был послушен и заслуживаешь награды. Чуть позже, друг мой. — Да, сир, — сказал Бастерхази, но прозвучало это как «нет, сир, сейчас же». Если бы Шу могла, она бы восхитилась тем, как темный шер играет интонациями. И задумалась бы, почему его словарный запас сегодня ограничивается только «да, сир» и «слушаюсь, сир». Но какое значение имеет Бастерхази, когда Дайм умирает, а она ничего не может сделать?! — Я милосерден, моя прелесть, — проигнорировав Бастерхази, Люкрес самодовольно улыбнулся Шуалейде. — Поэтому я поручаю шеру Бастерхази позаботиться об ублюдке. Забирай его… — Люка! Не надо в Хмирну, прошу тебя! Люка! — Надо, милая. Но так уж и быть, я позволю ему ехать завтра на рассвете… Стой, моя прелесть. Подойдешь к нему ближе или попробуешь лечить — убьешь его. — Но… Люка, если не я… — Прекрати лить слезы по ублюдку! Я и так слишком добр к нему! — нахмурился Люкрес. — Бастерхази, забирай Дюбрайна сейчас же. И помни, моя невеста желает, чтобы ублюдок остался жив. — Слушаюсь, сир. Шу не успела ничего сказать, как плац озарила ало-фиолетовая вспышка, с треском открылся портал, и оба, Бастерхази и Дюбрайн, исчезли. А у Шу подкосились колени, закружилась голова — и она с трудом выдавила из себя: — Ублюдок — это ты, Брайнон. Я сделаю все, что обещала, но ты об этом пожалеешь. — Не думаю, моя прелесть. Не думаю. Ступай, готовься к нашей завтрашней свадьбе. Я хочу, чтобы моя невеста была ослепительна. — Не ослепни сам, — прошипела Шуалейда, мечтая вцепиться ногтями и зубами в ненавистное лицо, разодрать его до крови, растоптать, уничтожить… и чувствуя, как в глазах закипают бессильные слезы, а она сама падает, падает…