Обрубать связь с еще спящим Роне было больнее, чем отрезать себе руку. Дайм точно это знал, приходилось как-то. Но доверять Бастерхази он больше не мог. Хотел бы. Больше всего на свете Дайм хотел бы поверить, что вчерашний день ему приснился, что Роне не продуло чердак, он не попытался подчинить Шуалейду и не сказал тех самых слов, смертельных для Дайма. Но таких высот самообмана полковник Дюбрайн еще не достиг. — Я благодарен тебе, Бастерхази, за твой отказ. За оба отказа, — не глядя на бывшего возлюбленного, проснувшегося от той же боли разорванной по живому связи, сказал Дайм. Чтобы не смотреть, ему пришлось отвернуться к окну. И все равно видел его — седину, морщинки, тени под глазами, заострившиеся смуглые скулы, истончившиеся губы и бездонную черноту глаз. Почти ощущал ладонями острое плечо, биение синей жилки на шее. Очень быстрое биение. Такое же, как у самого Дайма. Их сердца все еще бились в такт. — Не стоит, мой свет, — ответил темный шер идеально ровно. Ни намека на боль, сожаление или горе. Только мертвая тишина ментальных щитов. С обеих сторон. — Я не могу вернуть то, что уже сделано. Я просто хочу, чтобы ты знал: я сожалею, и мое обещание в силе. Дайм невольно поморщился. Вчера Бастерхази дал весьма неосторожную и размытую клятву. Воспользоваться ею как оружием против него — раз плюнуть. И… честно говоря, очень хочется. Разом разрубить шисов узел. Избавиться от опасности для себя и для Шуалейды. Никогда больше не бояться удара в спину. Удара, который нет никакой возможности отразить. Никогда больше не почувствовать божественную тьму, сливающуюся с его светом. Никогда больше не увидеть доверчивой и счастливой улыбки, не услышать: мой свет, я люблю тебя. Никогда не стать целым — потому что, раз ощутив это почти единение, невозможно его забыть. Проклятье. Проклятье, какой же он идиот! Поставил на кон все — и проиграл. — Я не использую его без необходимости, — так же ровно, не оборачиваясь к разворошенной постели, пообещал Дайм. Скорее себе, чем Бастерхази. — Я знаю, мой свет, — совсем тихо прозвучало за спиной. Дайм знал, кожей чувствовал — Бастерхази хочет очень многое ему сказать. Объяснить. Оправдаться. Просить прощения. И знал — не станет. Потому что бесполезно. Роне переступил грань, за которой прощение возможно, а вот доверие — нет. Никогда. Никогда. Это слово Дайм ненавидел даже сильнее, чем собственную память и здравый рассудок. Почти так же сильно, как лживое порождение Ургаша, темного шера Бастерхази. Ненавидеть его — чуть-чуть менее опасно, чем есть себя-идиота заживо. Дает лишних полшанса выжить. Особенно если повезет… если повезло, и Шуалейда после инициации Линзы не стала темной. Могла. Должна была. На эмоциях, после предательства Роне… В памяти мелькнула еще одна картинка — и Дайм не удержался, зажмурился и застонал сквозь зубы. Все же он помнил не все. Момент, когда он был почти мертв, стерся из памяти, а минуты, когда оживал, помнились крайне смутно. И одна из этих минут… Шуалейда. Она приходила в башню Рассвета. Она видела их с Роне. Проклятье! Наверняка она подумала, что Дайм тоже ее предал. И ведь в чем-то она была права. Чтобы выжить, Дайм забыл все, что могло бы ему помешать. Забыл ее, свою любимую. Ту, ради кого пожертвовал жизнью. Парадокс. — Дюбрайн? — спросили его тихо. — Я ненавижу тебя, Бастерхази, — не оборачиваясь, устало сказал Дайм. — Ты… теперь мне придется убеждать Шуалейду, что я ей не враг. Что я не предал ее. — Ничего, Дюбрайн. Покажешь ей, как героически встал на пути чудовища, и она тебя простит. Даже полюбит еще сильнее. Юные девы обожают, когда их спасают от чудовищ. — Ты издеваешься, Бастерхази? Дайм резко обернулся к темному шеру, давно покинувшему постель. Встретился взглядом с насмешливыми черными глазами. Оценил кипенно-белое жабо, элегантный камзол и вызывающий черно-алый плащ. И ментальные щиты. О да. Защита, достойная императорской сокровищницы. — Разве я бы посмел издеваться над Магбезопасностью? Просто я не сомневаюсь в твоем выборе, Дюбрайн. И вчера не сомневался. Между темным шером с подмоченной репутацией и сумрачной наследницей короны любой нормальный шер выберет наследницу. — Ты… — От обиды и несправедливости его слов Дайм на мгновение потерял дар речи. — Да, Дюбрайн, я — дурак. Я сам упустил свой шанс. Был бы умнее пятнадцать лет назад, и все повернулось бы иначе. Никто не заставлял меня дожидаться, пока между нами встанет эта девчонка. — Ты — дурак, Бастерхази. Она не вставала между нами. Это мы ее втянули, и без нее не было бы никаких «нас». — Были бы, Дюбрайн. Мы — были бы. Если бы не она. — У тебя на чердаке полный сквозняк, Бастерхази. Ты только послушай себя, а? Шер-менталист второй категории и восьми десятков лет от роду обвиняет едва совершеннолетнюю девочку в собственной паранойе и мерзком характере! Самому-то не смешно? — Мне не смешно, Дюбрайн. Ты отдал жизнь ради нее. И сейчас… ты… — Внезапно Бастерхази осекся, полыхающая в его глазах ненависть погасла, сменилась болью и растерянностью. — Ты любишь ее, мой свет. Ты прощаешь ей все: и паранойю, и дурь, и что угодно. А мне… я… мне больно, Дайм. От меня оторвали половину, и эта половина меня ненавидит. — Роне безнадежно покачал головой. — Я не знаю, что мне сделать, чтобы ты простил меня. — Ничего, Бастерхази. Если ты это умеешь — не вмешиваться. — Умею, — криво усмехнулся темный шер. — Тогда выполни мою просьбу, Бастерхази. Просьбу, это не имеет отношения к твоей клятве. Только твоя добрая воля. — Что за просьба, мой свет? — Исчезни из Суарда на пару месяцев. Чем раньше, тем лучше. Желательно прямо сегодня. Займись исследованиями чего-нибудь очень важного где-нибудь… знаешь, бывают глухие места, где даже Светлейший тебя не дозовется. — Ты не будешь ли так добр объяснить зачем? — А непонятно? Тебе и Шуалейде нужно остыть. Обоим. Все обдумать. А потом объясниться, не поубивав друг друга, и помириться. К тому же мне нужно время, чтобы уговорить Светлейшего освободить тебя от лишних клятв. Лучше, если в это время ни у кого не будет возможности тебя за них дернуть. — Ты… тебе тоже нужно остыть?.. — В голосе Бастерхази прозвучала надежда, он шагнул к Дайму. — А мне, Бастерхази, желательно для начала как-то выжить. Сегодня Шуалейда получит Цветную грамоту и откажет Люкресу, а я провалю поручение, данное императором. Вряд ли за это мне пожалуют орден. — Свали на меня, мой свет. Чудовище под боком — это очень удобно. Дайм поморщился. — Не будь идиотом, Бастерхази. Тебя император попросту казнит, а мне это ни шиса не поможет. Поэтому императору я скажу правду и только правду. — И правда заключается… — В том, что надеяться на то, что шера-менталистка второй категории не распознает обмана, было крайне глупо. О чем я неоднократно предупреждал. — Надеюсь, у тебя все получится, мой свет. — Получится. Главное, попасть к императору раньше Люкреса. Впрочем… Стоит немедленно связаться со Светлейшим и доложить, насколько все серьезно с его болезнью. Мой бедный брат совсем сходит с ума. Пока есть шанс ему помочь, надо им воспользоваться. — Серьезно есть шанс помочь? — Надеюсь. Знаешь, лет двадцать-тридцать назад Люка был вполне вменяемым. На него сильно повлияла Саламандра. Она так и не простила мне, что место полпреда в Валанте прошло мимо. — Тебе?.. — Бастерхази искренне удивился. Дайм лишь пожал плечами. — Она переоценивала мое влияние на Светлейшего. Он иногда прислушивается к моему мнению, но только если оно не противоречит его планам. — Так вы обсуждали мое назначение заранее. — Само собой. Не то чтобы непременно на пост полпреда в Валанте, скорее, теоретически. Я вообще-то думал о Чесландии, там полпреды меняются регулярно, да и к темным там более лояльны… Бастерхази, хватит. Что было — то прошло и не вернется. — Ты простишь меня, мой свет. Я сделаю что угодно, чтобы ты простил меня. — Думаю, нам пора заняться делом. Его императорское высочество проснулись и жаждут объяснений. — Можешь доверить это мне, а пока связаться с Конвентом. — Очень любезное предложение, мой темный шер, — поклонился Дайм. — Я им воспользуюсь, но не отсюда. — Как тебе будет угодно, мой светлый шер. — Роне поклонился в ответ. Дайм успел пройти половину дороги до своих покоев, когда его перехватил один из гвардейцев Люкреса с требованием немедленно явиться к его высочеству. Пришлось отложить разговор с учителем. Ненадолго. Совсем ненадолго. Отбрехаться от вопросов Люкреса тоже оказалось несложно. Правда, пришлось подтвердить, что он не ошибся — и вчерашние фейерверки в самом деле были следствием инициации Линзы. Потому и они с Бастерхази не смогли явиться вчера. Обеспечивали безопасность королевской семьи Валанты и самого Люкреса. — У нее получилось? О боги, Линза! Линза! Дамиен, как же я тебя люблю, брат мой! Линза! — Люкрес с горящими от предвкушения глазами обнял Дайма и закружил по спальне. — Я знал, я знал, что на тебя можно положиться! Добрые боги, жена с Линзой! Мы с тобой возродим силу Брайнонов! Дамиен, я уже люблю ее! О прекрасная Шуалейда, моя мечта! — Безусловно прекрасная, брат мой. Позвольте помочь вам одеться. — Я сам! Сам, да! Я могу… шис, надо чаще практиковаться… — От ничтожного усилия Люкрес вспотел, но по крайней мере справился с задачей. — Вчерашний выброс силы был таким… как лучшее вино! Дамиен, но почему она не сказала мне? Почему ты сам не сказал мне, ты же знал! — Чтобы тебя, мой возлюбленный брат, не осенила идея сунуться в смертельно опасное место. Посмотри на шера Бастерхази, чего ему стоили всеобщий покой и безопасность. — А тебе, брат мой? Ты выглядишь свежим и бодрым… Нет, ты не прав. Ничего бы со мной не случилось. Ведь ты рядом, Дамиен! — Вот поэтому ты жив, здоров и полон сил, Люка, что я рядом и забочусь о тебе.