Его глаза светились морской бирюзой, его ауру пронизывали черно-белые нити проклятой печати. Немножко страшно, но завораживающе красиво. Так красиво, что почти жаль рушить… На этот раз они с Роне сняли с Дайма печать почти мгновенно. И это тоже было завораживающе прекрасно — творить волшебство вместе. Ласкать светлого шера вместе. Сначала лишь стихийными потоками, не позволяя ему преодолеть последний шаг до постели, заставляя тихо стонать и прикрывать глаза от наслаждения, и рваться к ним, желать еще сильнее дотронуться, слиться не только магией, но и телом. Правда, держать в сладком плену полковника Магбезопасности им удалось недолго. Всего через десяток секунд он вновь открыл затуманенные глаза, усмехнулся — и Шу с Роне оказались голыми, а потоки света буквально распяли их обоих на постели. — Шисова Магбезопасность, — восхищенно простонал Роне. — Ты хочешь, чтобы я кончил от одного только взгляда, как сопливый подросток? — Мм-м… я бы на это посмотрел, — протянул Дайм, лаская Роне мягким воздушным потоком. Шу завороженно смотрела, как волоски на теле Роне встают дыбом, по напряженным мышцам живота пробегает судорога удовольствия, как он запрокидывает голову, поддаваясь властной ласке, и выгибается навстречу… О нет, зря Шу думала, что только стихийным потокам. Нет. Ее саму накрыл жаркой волной тихий приказ: — Поцелуй его, — и одновременно удерживающий ее свет мягко подтолкнул в спину. Уговаривать ее дальше было совершенно не нужно. Ей и самой хотелось дотронуться, попробовать на вкус твердую шелковую плоть, ощутить… О, как Роне застонал, когда она накрыла его губами и лизнула! Шу показалось, он кончит тут же, как сопливый подросток. Но Роне только выругался вполголоса, вцепился пальцами в скомканную простыню и замер, позволяя ей изучать себя, облизывать и ласкать губами. А Дайму — смотреть. Не только смотреть. Шу ощутила, как постель прогнулась под весом второго мужчины — рядом с ней. Как сначала теплые сухие ладони коснулись ее спины, затем провели вниз, оглаживая бедра. С тихим стоном она выгнулась, раздвинула колени и снова застонала, когда рука Дайма скользнула по мокрым складочкам. Роне застонал вместе с ней, подался бедрами вверх, но Шу придержала его ладонью. И поверх ее руки — Дайм. Он почти лег на нее, терся твердой плотью, скользил, дразнил, заставлял прогибаться и ждать, нетерпеливо ждать проникновения. Все внутри нее скручивалось в тугой узел, требовало — взять его, отдаться, слиться с ними обоими сейчас же, немедленно! Дайм вошел в нее, когда Шу обхватила Роне губами. Она бы закричала, не будь в ее горле твердой мужской плоти. Она бы, наверное, отстранилась — чтобы вдохнуть, чтобы без сил упасть лицом на живот Роне — если бы сильная рука не легла на ее затылок, требовательно сжала волосы… Нет, две руки. Дайма и Роне. Они оба хотели быть в ней, брать ее, и она хотела их обоих в себе, полностью, насквозь, так, чтобы ей казалось — они встречаются внутри нее, а может быть, между ними образуется дуга силы, ослепительно яркая, раскаленная дуга, пронизывающая ее… Мир рассыпался на разноцветные кусочки синхронно с двумя мужскими криками. Хриплыми, низкими, во весь голос. Показалось, вся шисова башня Рассвета дрогнула от этих криков. И от ее собственного, мысленного, бессвязного вопля — боги, как же хорошо! Я хочу это всегда! Их обоих — себе, навсегда! Мой свет и моя тьма, оба… оба мои… Плохо соображая, где находится и что делает, она выпустила изо рта терпко-соленую и по-прежнему твердую плоть и скользнула по мужскому телу вверх. Легла, прижавшись всем телом и ощущая, как второй мужчина обнимает ее сзади — он так и не вышел из нее, и она не желала его выпускать и прекращать такие сладкие, тягучие, растекающиеся по всему телу волны удовольствия. Правда, чего-то все равно не хватало. Шу даже знала, чего именно: накрыть ладонью горячую, влажную и пахнущую семенем плоть. Обхватить и не выпускать. И впустить в свой рот — горячий, влажный, пахнущий семенем — мужской язык, застонать ему навстречу и уместиться обеими грудями в мужские ладони, снова застонать, когда ладонь — Дайма или Роне? — накрыла ее грудь, и чьи-то губы коснулись нежного местечка между шеей и плечом. Да. Вот так — хорошо и правильно. Оба. Свет и тьма — ее. — Я выйду замуж за вас обоих, — довольно сказала она… и ее унесло ласковыми, тихо смеющимися волнами океана… или огня… или всего вместе… да какая разница, когда она — они, все трое, — счастливы! Глава 24. Баньши …буде же нарушит Мастер Ткач закон Хисса, не судить его другим Мастерам, а испросить совета у настоятеля Алью Хисс, ибо его голосом говорит сам Брат. Закон гильдии Ткачей Хосе бие Морелле, Волчок 5-й день каштана, Суард — Хватит, — раздался голос Мастера. Он остановил тренировку ровно в тот миг, как Ласка в пятнадцатый раз за утро «убил» Волчка. Все шестеро учеников как один обернулись. Волчок глянул на небо: девять, на час раньше, чем обычно. — Завтракайте и выметайтесь в город. Вы должны вести жизнь обыкновенных горожан. Гуляйте, веселитесь — но чтоб через полчаса вас тут не было. И не появляйтесь до заката. — Да, наставник, — отозвались все шестеро: руки сложены лодочкой перед грудью, поклон, взгляд в пол. Когда Волчок поднял взгляд, на заднем крыльце уже никого не было. — Ну, раз наставник велел гулять, — многозначительно протянул Ласка и подмигнул Волчку. — Пошли к Люсии, боец, заслужил. — Молодец, Волчок, — снисходительно кивнул Угорь. — Сегодня я угощаю. Пышечками. Волчок еле подавил дрожь: в глазах что Угря, что Ласки читалось злое веселье. Решились. Шис их забери, они все же решились. — Эй, Шорох, — позвал Ласка. Сын Мастера обернулся с крыльца. — Пошли с нами. Пропустим по кружечке! — Не сегодня. — Шорох отвернулся и исчез в доме. — А, недостойны, — насмешливо пробурчал Ласка. — Нам же больше достанется! Про самых младших, собиравших по саду ножи, звездочки, деревянные мечи и прочие следы тренировки, Угорь с Лаской забыли. Как всегда. Впрочем, Игла и Простак предпочитали развлекаться поодиночке. — К шису завтрак, — неправдоподобно радостно заявил Угорь. — Последние дни праздника, а мы время теряем. Бегом, Волчок, пышечки заждались! Волчок кивнул и помчался переодеваться. По дороге заглянул на кухню: Фаина уже расставляла тарелки, а Шорох, раздетый до пояса, вытирался полотенцем и рассказывал что-то о гитарах и менестрелях. — На меня, Ласку и Угря не надо. Поедим в городе. Фаина оделила его равнодушной улыбкой и кивнула. «Тьфу, чтоб вас, — думал Волчок, поднимаясь на второй этаж, обливаясь из кувшина и натягивая праздничную рубаху с синим кантом. — Ненавижу. Всю вашу гильдию ненавижу. Нашли себе мелкую карту на размен, забери вас Хисс!» Позавчерашние слова Угря все крутились в голове: подстеречь одного, убить… — …подстеречь одного, убить, — рассуждал Угорь, сидя на камне посреди сухого русла Циль, там, где она впадает в Вали Эр. Для разговора он выбрал открытое со всех сторон место: весенняя вода спала, обнажив дно. Никому не интересная пустошь, разве что по утрам детвора пускает кораблики в ручейках, оставшихся от разлива. — Но Седой запретил трогать… — возразил Ласка. — Стрижа, — перебил Угорь. — Про Шороха речи не было. Или тебе непременно надо играть честно? Ласка пожал плечами. Волчок промолчал, сделав вид, что его это не касается. Какая честная игра, если Мастер нарушил закон, а их приготовил на убой? Угорь глянул на Волчка и Ласку, и, убедившись, что никто не возражает, продолжил: — Надо выбрать время, когда Шорох один. Место — без свидетелей, и чтоб близко спрятать тело. Подойдет Лес Фей. Даже Мастер там ничего и никогда не найдет. — Днем на опушке полно народу, — сказал Ласка. — Рядом с Баньши никого не бывает. Боятся. — Угорь презрительно фыркнул. — Чернь. — Не обязательно Шорох пойдет той дорогой. — Другая длиннее. И другое место нам не подходит. Труп найдут даже в реке. — Значит, будем надеяться на удачу. — Удача — чушь, — отрезал Угорь. — Удача приходит к тому, кто готов действовать. Ласка кивнул, Волчок тоже. — А тебе, Волчок, самое ответственное. Пойдешь вперед, до развилки, и если покажется Стриж, дашь сигнал. Мы не можем рисковать: если хоть один уйдет… сами знаете. Лучше подождем другого случая. — Какой сигнал? — Выпь. Наш сигнал, что дело будет сделано, тот же. Выпь, один раз. «Выпь, один раз», — повторял про себя Волчок, стараясь не думать о том, что будет, если что-то пойдет не так. «А оно пойдет не так! — настойчиво лезло сомнение. — В самый неподходящий момент! Как тогда, на рынке». Волчок тряс головой, отгоняя страх и тошноту, но страх не отгонялся. Видение алтаря Хисса заслоняло свет, деревья казались колоннами храма, прошлогодние листья пахли кровью. «Даже если пойдет так, на что ты-то надеешься? — продолжал здравый смысл. — Даже если алтарь минует, останется Стриж. Зря Угорь не принимает его в расчет. Но ты-то знаешь, чего он стоит». Волчок остановился. Поднял взгляд: высоко-высоко, сквозь редкие прорехи в кронах, мелькали голубые, с белым кружевом юбки Светлой Сестры. Помолиться? Жаль, не поможет. Услышит лишь Хисс — все они принадлежат ему, с тех пор как стали учениками Мастера Ткача. А Хисс никогда и никого не отпускает. И даже если Стриж не убьет его до испытаний, Угрю и Ласке понадобится жертва для бога — кто, как не Волчок? «Почему, Светлая, ты оставила меня?»