— Прекрасно, прекрасно, друг мой, — просиял Люкрес. — А теперь возьми это стекло… Дамиен, еще бокал. Пустой. Бросив на Роне взгляд, полный неудачно скрываемого злорадства (а на самом деле — облегчения от того, что попытка сделать из Роне голема откладывается), Дайм подал Люкресу широкий бокал. — Нет, сам его подставишь. А ты, мой темный шер, режь руку. Вдоль. И позаботься, чтобы кровь не сворачивалась. — Как вам будет угодно, сир. Наконец-то в голосе и в ауре Бастерхази заполыхали эмоции: страх, бессильная злость и… проклятье, возбуждение-то зачем? На что он провоцирует Люкреса, разве не видит, что кронпринцу после смерти Саламандры все больше продувает чердак? «Бастерхази, не заигрывайся». «Раньше начнется — раньше закончится. Не волнуйся, твоему брату далеко до Паука». Проклиная и Паука, и сходящего с ума Люкреса, и невозмутимо наблюдающего за всем этим безобразием лейтенанта Диена, Дайм подставил бокал под струю крови, хлынувшую из руки Роне. Ему стоило изрядного труда не забыть, что для Люкреса они с Роне — заклятые враги, и его болью следует наслаждаться. «А ты не притворяйся, мой светлый шер. Наслаждайся. Я делаю это для тебя и Шуалейды, — коснулся его мысленный шепот Роне, и огненная тьма всего на миг обняла его. — Я доверяю тебе». Дайма обдало горячей волной неги, на мгновение показалось, что Роне касается его обнаженной кожей… И что на них смотрит не Люкрес, а Шуалейда. Так же, как смотрела прошлой ночью. Кровь уже переливалась через край бокала и пачкала ковер, но Люкрес не приказывал остановиться. — Посмотри мне в глаза, Бастерхази, — велел он. — Да, сир, — поднял голову Роне. — Ты не просишь о милости? — Если вам будет угодно, сир. — В его тоне прозвучала надежда, почти просьба. — Ха, мне это нравится! — развеселился Люкрес. — Вот как нужно обучать темных шеров, а, Дамиен? Моя дорогая невеста тоже научится… о да… Довольно, Бастерхази. Твоя кровь слишком дорога, чтобы лить ее на ковер. Дай. Дайм подал Люкресу полный бокал, краем глаза отметив: рана на руке Бастерхази так и осталась открытой, только кровь остановилась. И сам он немного побледнел. Ладно. Потерять пару бокалов крови — мелочи. Роне это не повредит. А вот пить кровь темного шера — это уже не мелочи. Это уже серьезный симптом. Зря Дайм обращал так мало внимания на то, чему учила Люкреса Саламандра. Похоже, дело зашло куда дальше, чем ему казалось, и в спальне они занимались далеко не только любовью. Надо будет проверить на лояльность всех приставленных к Люкресу агентов. Потом. Люкрес тем временем выпил все, до последней капли. Его аура заметно помутнела, в ней появились огненные прожилки. Выглядело это… да хуже, чем жрущий упырь, это выглядело. Светлый шер не должен делать такого, это противно природе. Но говорить об этом Люкресу бесполезно. Полезно было бы добить его немедленно, потому что у него уже все шансы переродиться в нежить, вот только император этого не одобрит. А главное — этого не позволит сделать лейтенант Диен. Жаль. Очень жаль. Это решило бы разом большую часть проблем. — Ну-с… друзья мои… — На сытого Люкреса напало благодушие. — Что ты стоишь как пень, Дамиен? Помоги темному шеру, видишь, он ранен. Ты же целитель. — Благодарю, сир, — опять склонил голову Бастерхази. Его аура тоже изменилась, немного сжалась и побледнела. Очень правдоподобно сжалась и побледнела. Если бы Дайм не видел ее настоящую, сам бы поверил, что этот бокал крови — серьезная потеря. Дайм же провел рукой над глубокой и длинной раной, сращивая поврежденные сосуды и мышцы… — Стой, — тут же прервал его Люкрес. — Ну кто так делает, кто так делает, Дамиен! Моего дорогого друга Бастерхази ты мог бы лечить, как полагается. — И как же полагается? — переспросил Дайм, уже предчувствуя очередную гадость, слишком уж Люкрес выглядел довольным. — Языком, как еще. Давай, не стесняйся. — Люкрес и сам не постеснялся податься вперед и потянуть Дайм за рукав, чтобы он тоже опустился на колени. — Не пропадать же крови… о, сколько пролилось… На этот раз Люкрес ничего не приказывал. Он сам собрал кровь с ковра в бокал — на это его ворованного дара вполне хватило — и потянул Дайму. — Пей, брат мой. Я уверен, это скрепит вашу дружбу. — Несомненно, скрепит, — кивнул Дайм, принимая бокал. «Прости, Роне». «Я сам ввязался в историю, мой свет, — опять раздался в его голове наполненный отзвуками пламени шепот. — Выпей за нашу дружбу». «Ты сумасшедший Хиссов сын, Роне, — так же мысленно откликнулся Дайм и пригубил кровь. Обжигающую, словно пламя из Бездны, и сладкую, словно поцелуй любви. — Я… я благодарен Двуединым за тебя». — Ах, как трогательно! Как мило! — Люкрес, наблюдающий за ними, жадно раздул ноздри и захлопал в ладоши. — Но перестань же смотреть на Дамиена такой букой, Бастерхази. Вы оба — мои друзья, а значит должны дружить! Не просто дружить, вы должны любить друг друга, как повелели Двуединые. Ты чтишь заветы Двуединых, Дамиен? — Чту, сир, — с некоторым трудом ответил Дайм: от крови Роне, от ощущения разлившейся по венам божественной тьмы в голове шумело, и во всем теле образовалась жаркая легкость. — Прекрасно, прекрасно! — Люкрес похлопал Дайма по плечу. — А ты, Бастерхази? — Всем сердцем, сир, — ответил Роне, и его голос влился в полыхающий в Дайме пожар. — Ну и чего ты ждешь, Дамиен? Твой друг ранен. Лечи. Ты же хочешь, чтобы ему было хорошо, я вижу. — Руку, мой темный шер, — сказал Дайм и, взяв раненое предплечье обеими руками, коснулся губами окровавленной кожи. От Роне полыхнуло такой волной бессильной ярости, что Дайм вздрогнул от правдоподобности ощущений. А Люкрес засмеялся. — Ай-ай, шер Бастерхази. Не делай такое лицо, словно тебе не нравится. — Простите, сир… — сквозь зубы процедил Роне и попытался отодвинуться от Дайма. — Стоять, — тут же велел Люкрес и, подавшись вперед и жадно подрагивая ноздрями, сам провел ладонью по скуле Роне. — Я хочу, чтобы тебе нравилось, Бастерхази. Не сопротивляйся, я приказываю! — Темному шеру понравится, брат мой. Поверьте, — хмыкнул Дайм, уже едва-едва удерживая маску застарелой ненависти. — Ведь понравится же, мой темный шер? — Да, мой светлый шер, — едва слышно шепнул Роне и вспыхнул — жаждой, необходимостью… воспоминанием об их первом объятии на полу захолустной таверны. Это было похоже на то, как раскаленная лава прорывается сквозь каменную корку и льется через край кратера, прожигает себе путь на свободу. В своем кресле задохнулся от потока чужих эмоций Люкрес. А Дайм снова коснулся губами раны и позволил своему дару тоже выплеснуться наружу, сплестись с темным пламенем Роне. Он почти не почувствовал чужого прикосновения — настолько оно было ненужным и неважным. Сейчас существовали только он и Роне, свет и тьма, притянувшие друг друга противоположности, и между ними рождалось нечто удивительное и прекрасное… Перед глазами плясали цветные круги, в ушах шумело — словно Дайм нырнул на дно океана. Показалось, он тонет и растворяется в густой, пронизанной огненными всполохами тьме. И ему совсем не хочется выныривать, а хочется остаться тут навсегда — в этой горячей и ласковой бездне… — Проклятье… ненавижу… будь ты проклят… ненавижу… — зашептали со всех сторон знакомые до боли голоса, — это мое… все мое… моя сила, моя!.. Только моя!.. С трудом вынырнув из родной и привычной тьмы, Дайм открыл глаза — и прямо перед собой увидел Люкреса. С искаженным ненавистью лицом, с зажмуренными глазами. Он двумя руками прижимал к своему плечу голову Роне, по его телу пробегали волны судороги, его губы беззвучно шептали: — Только моя… несправедливо… отдай… Вокруг Люкреса злобно метались голубые, красные и лиловые потоки стихий, жалили его, душили — но он продолжал тянуть их к себе, не обращая внимания на боль. Его аура распухла и походила на искусанное осами тело, воспаленное, в буграх и нарывах, но он пытался впитать еще и еще, не замечая, как истончается оболочка его души… Дайму захотелось зажмуриться, чтобы не видеть этого безумия. Ему даже на миг стало жаль Люкреса — ведь Двуединые не дали ему того, чего он хочет больше всего на свете. То есть дали, но так мало, что это кажется изощренным издевательством. Почему бы не сделать Люкреса счастливым, ведь поделиться силой для них с Роне ничего не стоит. В них магии так много, что ее хватит на всех! Послушные его эмоциям, стихийные потоки успокоились, обняли Люкреса, нарывы на глазах разгладились, и аура стала приобретать более здоровый цвет и структуру. Даже его пальцы, сжимающие волосы Роне, чуть расслабились… А в следующий миг Люкрес распахнул глаза — и на Дайма уставилась голодная бессмысленная бездна, распахнула пасть… Он еле успел поставить блок. Нет, не так. Они с Роне одновременно, словно одно целое, окружили голодное безумное нечто щитами и отозвали стихийные потоки. Все. — Мое! — жалобно провыла бездна… и схлопнулась. Глава 17. Торре, Суардис! 3-й день каштанового цвета Дайм шер Дюбрайн — Мое! — жалобно провыла бездна… и схлопнулась. В следующее мгновение Люкрес отпихнул Роне куда-то вниз и встал с кресла. — Пожалуй, Конвенту придется дать тебе отставку немедленно, мой темный шер, — неожиданно ясно и трезво сказал он. — Эти старые пни все равно не способны оценить тебя по достоинству. Я хочу, чтобы ты служил мне и только мне. Говоря это, он неторопливо поправил сбившиеся манжеты, а затем со вкусом потянулся. Дайм тоже встал с колен и поправил манжеты. А заодно и ментальные щиты. Все его настоящие чувства были тщательно упрятаны туда, где их не почует даже печать августейшего папеньки, да живет он вечно. Бастерхази промолчал, но вспышка обжигающе темной ненависти сказала все за него. Шисом драный принц не отменил приказа «раздеться», поэтому Роне был все еще в одной сорочке.