— Никакого. Только вот этот лимон. Он заполнил несколько бланков, и, отдавая ключ, девушка объяснила, как пройти в номер. Толстый Чарли как раз нежился в ванне, когда в дверь постучали. Обвязавшись полотенцем, он подошел к двери. На пороге стоял коридорный. — Вы забыли свой лимон, — сказал он и протянул фрукт Толстому Чарли. — Спасибо, — поблагодарил Толстый Чарли и вернулся в ванну с пузырьками. После он лег в кровать, и ему стали сниться беспокойные, неприятные сны. В своем большом доме на скалах Грэхем Хорикс тоже видел престранные сны, мрачные и нежеланные, хотя и не слишком неприятные. Просыпаясь, он плохо их помнил, но наутро открывал глаза со смутным впечатлением, что ночь провел, охотясь на мелких зверушек в высокой траве, ломал им шеи ударом лапы, разрывал зубами тушки. Во сне его зубы превращались в орудие убийства. Просыпался он встревоженный, и день становился уже не тот. Каждое утро начинался новый день, и всего через неделю после окончания своей прежней жизни Грэхем Хорикс уже испытывал раздражение и тоску изгнанника. Верно, у него есть бассейн, кокосовые пальмы и грейпфрутовые деревья, забитый бутылками винный подвал и пустой ледник для мяса. У него есть спутниковое телевидение, большая коллекция DVD-дисков, не говоря уже о коллекции развешанных повсюду картин. У него есть кухарка, которая приходит каждый день и готовит ему еду, экономка и садовник — семейная пара, — которые приходят на пару часов в день. Еда была выше всяких похвал, климат (если любишь теплые солнечные дни) великолепный, и ничто не радовало Грэхема Хорикса так, как, на его взгляд, полагалось бы. Он не брился с отъезда из Англии, что пока подарило ему не бороду, а лишь редкую щетину — кумушки про такую говорят, что она придает мужчине сомнительный вид. Вокруг глаз у него залегли такие круги, что он походил на панду, а мешки под ними были такими темными, что казались синяками. Грэхем Хорикс по часу в день плавал в бассейне, но в остальном избегал солнца: он не для того скопил себе неправедным трудом нажитое состояние, чтобы лишиться его из-за рака кожи. Или вообще из-за чего-либо. Он слишком много думал о Лондоне. Там в каждом его любимом ресторане имелся метрдотель, называвший его по имени и заботившийся о том, чтобы его все устраивало. В Лондоне были люди, ему обязанные, и потому у него никогда не возникало трудностей с билетами на премьеру, да и вообще в Лондоне были театры, куда можно пойти на премьеру. Он всегда считал, что из него получится превосходный изгнанник, а теперь заподозрил, что ошибался. Ища, на кого бы переложить вину, он пришел к неизбежному выводу, что во всех его бедах повинна Мэв Ливингстон. Она пыталась его ограбить. Это же кокетка, ведьма, развратница! Она получила по заслугам. И еще слишком легко отделалась. Если бы пришлось давать интервью по телевидению… Грэхем Хорикс прямо-таки слышал оскорбленное достоинство в собственном голосе, объяснявшем, что лишь защищал свои собственность и честь от опасной сумасшедшей. Честно говоря, он только чудом выбрался из кабинета живым… И ему нравилось, ох как нравилось быть Грэхемом Хориксом. Сейчас, как и всегда на Сан Андреасе, он был Бейзилом Финнеганом, и это его раздражало. Бейзилство далось ему нелегко: настоящий Бейзил умер во младенчестве, причем дата его рождения была близка к хориксовой. Одно поддельное свидетельство о рождении и письмо от вымышленного священника — и у Грэхема Хорикса оказались паспорт и новая личность. Существование последней он всячески поддерживал: у Бейзила была солидная кредитная история, Бейзил много путешествовал, Бейзил владел роскошной виллой на Сан Андреасе, ни разу в глаза этого дома не видев. Но, на взгляд Грэхема Хорикса, раньше Бейзил работал на него, а теперь слуга стал хозяином: Бейзил Финнеган съел его заживо. — Если я тут останусь, — сказал самому себе Грэхем Хорикс, — то сойду с ума. — Кажется, ты имел в виду, что если останешься в четырех стенах, ты сойдешь с ума, — разумно возразил внутренний голос. — Тебе бы следовало пойти пройтись. Гулять полезно. Грэхем Хорикс не ходил гулять, за него это делали другие. Но, подумал он, возможно, гулять любит Бейзил Финнеган. Надев широкополую шляпу, он сменил сандалии на летние туфли. Потом положил в карман сотовый и, велев садовнику приехать за ним, когда он позвонит, вышел из дома на скатах, направляясь в ближайший городок. Наш мир очень маленький. Не надо долго жить на свете, чтобы это понять. Есть одна теория, согласно которой на Земле лишь пятьсот настоящих людей (так сказать, актерский состав; остальные, по той же теории, просто статисты), и более того, все они знакомы между собой. Последнее верно — во всяком случае, настолько, насколько это имеет значение. В реальности мир состоит из тысяч и тысяч групп по пятьсот человек, в каждой из которых актеры натыкаются друг на друга, стараются друг друга избегать и обнаруживают друг друга в какой-нибудь богом забытой ванкуверской чайной. Есть в этом процессе какая-то неизбежность. Это даже не случайность, просто так функционирует Вселенная, которой совершенно безразличны предпочтения отдельных лиц или понятия о приличиях. Вот как случилось, что по дороге в Уильямстаун Грэхем Хорикс зашел в маленькое кафе, чтобы заказать безалкогольный коктейль и посидеть где-нибудь, пока будет звонить садовнику с распоряжением приехать за ним. Заказав фанту с лимонным соком, он сел за столик. В кафе было практически пусто, только две женщины — одна молодая, другая постарше — сидели в дальнем углу, пили кофе и подписывали открытки. Грэхем Хорикс лениво глядел в окно на пляж. «Рай, чистый рай», — думал он. Наверное, по статусу как изгнанника, так и человека состоятельного ему следовало бы заняться местной политикой, например, стать меценатом. Он уже сделал несколько солидных пожертвований местной полиции, и, вероятно, будет даже необходимо позаботиться, чтобы… Радостно возбужденный, но нерешительный голос у него за спиной произнес: — Мистер Хорикс? Сердце у него екнуло. За его столик села одна из женщин, та, что помоложе, и наградила самой теплой улыбкой. — Забавно тут с вами встретиться, — сказала она. — Вы тоже в отпуске? — Вроде того. — Он понятия не имел, кто к нему привязался. — Вы ведь помните меня, верно? Рози Ной. Я встречалась с Толстым… с Чарли Нанси. Помните? — Здравствуйте, Рози. Конечно, я вас помню. — Я здесь в круизе, с мамой. Она все еще пишет открытки домой. Грэхем Хорикс оглянулся через плечо на дальний угол маленького кафе, откуда на него уставилась сестра южноамериканской мумии в цветастом платье. — Честно говоря, — продолжала Рози, — я не из тех, кто ездит в круизы. Десять дней переезжать от острова к острову! Так приятно встретить знакомое лицо, правда? — Абсо-ненно, — согласился Грэхем Хорикс. — Следует ли понимать, что вы и наш Чарльз уже больше не… э-э-э… вместе? — Да, наверное. Я хочу сказать, уже нет. Грэхем Хорикс для вида сочувственно улыбнулся. Прихватив свою фанту, он вместе с Рози отправился к столику в углу. Мама Рози источала недоброжелательность так же, как старый железный радиатор на всю комнату холод, зато Грэхем Хорикс был само очарование, сама любезность и во всем с ней соглашался. Действительно ужасно, что только себе позволяют нынешние турагентства! Просто омерзительно, какую небрежность допускает администрация лайнера! Поразительно, как на этих островах нечем заняться! И возмутительно, с чем — во всех отношениях — приходится мириться пассажирам! Десять дней без фаянсовой ванны, лишь с крохотным душем! Позор! Мама Рози рассказала о нескольких весьма впечатляющих распрях, которые она успела затеять (и непрестанно подпитывать) с некими американцами, чье главное преступление, насколько понял Грэхем Хорикс, заключалось в том, что они слишком много накладывали на тарелки у шведского стола и загорали в том месте у кормового бассейна, которое мама Рози с первого же дня считала бесспорно своим. Грэхем Хорикс кивал и издавал сочувственные ахи и охи, цокал языком и поддакивал, а на него все капала серная кислота, пока мама Рози не согласилась забыть о своей неприязни к незнакомым людям и к тем, кто так или иначе связан с Толстым Чарли, и все говорила, и говорила, и говорила… Грэхем Хорикс слушал вполуха. Грэхем Хорикс размышлял. «Весьма прискорбно было бы, — думал он, — если бы кто-нибудь вернулся в Лондон и сообщил властям, что встретил Грэхема Хорикса на Сан Андреасе». Что его рано или поздно заметят — неизбежно, однако эту неизбежность нужно постараться отдалить. — Позвольте, — сказал он вслух, — предложить решение хотя бы одной вашей проблемы. В нескольких шагах отсюда находится мой летний домик. Хочется думать, довольно приятный. И если у меня чего-то в избытке, так это ванных комнат. Не хотите ли побаловать себя ванной? — Нет, спасибо, — сказала Рози. Разумеется, если бы она согласилась, то мама неминуемо указала бы на то, что им нужно вернуться в Уильямстаун, откуда катер заберет их на корабль, и одернула бы ее за то, что она принимает подобные приглашения от посторонних. Но Рози отказалась. — Как мило с вашей стороны! — показала мама Рози в улыбке зубы. — С огромным удовольствием. Вскоре подъехал на черном «мерседесе» садовник, и Грэхем Хорикс открыл дверцу перед Рози и ее мамой. Он заверил обеих, что абсо-ненно доставит их в гавань задолго до отхода последнего катера на лайнер. — Куда едем, мистер Финнеган? — спросил садовник. — Домой. — Мистер Финнеган? — подняла брови Рози. — Одно из имен в семье, — ответил Грэхем Хорикс, уверенный, что так оно и есть. Во всяком случае, в чьей-нибудь семье. Захлопнув заднюю дверцу, он сел впереди. Мэв Ливингстон потерялась. Все началось так хорошо… Она захотела попасть домой, в Понтерфракт, и пожалуйста — мерцание, ужасный порыв ветра, и потоком эктоплазмы она перенеслась к себе. В последний раз пройдясь по комнатам, она вышла под осеннее небо. Ей захотелось повидать сестру в Райе, и только она успела об этом подумать, как очутилась в садике, где ее сестра как раз выгуливала спаниеля. Все казалось таким простым. В какой-то момент она решила, что пора посмотреть на Грэхема Хорикса, и тут-то все и запуталось. На мгновение она оказалась в кабинете в Олдвиче, потом в пустом доме в Пурли, где была однажды на обеде, который Грэхем Хорикс устроил для небольшой компании лет десять назад, а потом… Потом она потерялась. И куда бы ни попыталась попасть, становилось только хуже. Она понятия не имела, куда ее занесло, хотя, по всей видимости, это был какой-то сад. Краткий ливень промочил насквозь листву и траву, но ее не тронул. Теперь от земли валил пар, и потому она поняла, что это не Англия. Сгущались сумерки. Сев на мокрую траву, она от расстройства шмыгнула носом. «Хватит, — строго велела она сама себе. — Мэв Ливингстон, возьми себя в руки!» Но шмыганье переросло в плачь. — Хотите носовой платок? — спросил чей-то голос. Мэв подняла глаза. Перед ней стоял пожилой джентльмен с тоненькими, словно нарисованными карандашом усиками, в зеленой шляпе и предлагал ей носовой платок. Она кивнула. — Хотя, наверное, он мне без надобности. Я все равно не смогу к нему прикоснуться. Сочувственно улыбнувшись, он подал платок. Как это ни удивительно, платок не провалился у нее между пальцев, поэтому она высморкалась и промокнула глаза. — Бывает, — сказал джентльмен и смерил ее с ног до головы оценивающим взглядом. — Вы что? «Каспер»? — Нет, — ответила она. — Кажется, нет… А что такое «каспер»? — Ну, помните призрака из мультфильма? Так вот, вы призрак?.. Тоненькими усиками он напомнил ей Кэба Коллоу или, может. Дана Амеша, короче говоря, тех звезд, которые, даже постарев, не теряют обаяния. Кто бы ни был этот человек, он все еще звезда. — А… Да, наверное. Я одна из них. Э-э-э… А вы? — Более-менее. В общем и целом я мертв. — О! А вы не рассердитесь, если я спрошу, где мы?