— Во Флориде. На кладбище. Хорошо, что вы меня застали. Я как раз собирался на прогулку. Хотите присоединиться? — Разве вам не положено лежать в могиле? — нерешительно спросила Мэв. — Наскучило, и я решил, что не помешает размяться, Может, чуток порыбачить. Помешкав, Мэв кивнула. Неплохо, когда есть с кем поговорить. — Хотите послушать сказку? — спросил старик. — Не особенно, — призналась она. Протянув руку, он помог ей подняться, и они вышли из Садов Успокоения. — Приятная откровенность. Тогда буду краток. Не стану слишком заводиться. Знаете, я ведь умею рассказывать истории, которых хватает на месяцы. Все дело в деталях: что-то вставляешь в историю, что-то опускаешь. То есть если выбросить погоду и во что люди одеты, с тем же успехом можно перемахнуть через половину. Однажды я рассказывал сказку… — Послушайте, — прервала его Мэв, — если собираетесь рассказать сказку, просто расскажите и все, ладно? Идти по обочине в сгущающихся сумерках — мало радости. Мэв то и дело напоминала себе, что никакая машина ее не собьет, но ей все равно было не по себе. Мягко и нараспев старик начал: — Так вот о Тигре. Вам нужно понять, что это не просто полосатая кошка из Индии. Это имя, которым люди наделили вообще всех больших кошек: пум, и рысей, и ягуаров, дав общем всех. Вам ясно? — Разумеется. — Хорошо. Итак… Давным-давно все сказки были про Тигра. Все истории принадлежали Тигру и все песни тоже. Я бы сказал, все анекдоты были про него, но во времена Тигра анекдотов не рассказывали. Главное в Тигровых историях — насколько крепкие у тебя зубы, как ты охотишься и как ты убиваешь. В Тигровых историях нет ни доброты, ни проказ, ни мира. Мэв попыталась представить себе, какие сказки могла бы рассказывать большая хищная кошка. — Значит, там было сплошное насилие? — Иногда. Но большей частью они были просто неприятными. Когда все сказки и все песни принадлежали Тигру, дурное для всех было время. Люди перенимают дух сказок и песен, которые их окружают, особенно если своих собственных у них нет. И во времена Тигра все сказки были мрачными. Они начинались слезами и заканчивались кровью, но других люди не знали. Потом появился Ананси. Надо думать, вам все известно про Ананси… — Кажется, нет, — призналась Мэв. — Ну, начни я говорить о том, каким умным и красивым, каким обаятельным и коварным был Ананси, я мог бы начать сегодня и не закончить до четверга на будущей неделе, — завелся старик. — Тогда не начинайте, — посоветовала Мэв. — Я поверю вам на слово. И что сделал этот Ананси? — Ну, Ананси выиграл все сказки… Выиграл? Нет, он их заслужил! Он отобрал их у Тигра и сделал так, чтобы Тигр не мог больше попасть в реальный мир. Во всяком случае, во плоти. И сказки, которые люди стали рассказывать, превратились в истории Ананси. И было это?.. Кажется, лет десять — пятнадцать тысяч назад. Так вот, в принадлежащих Ананси сказках есть и хитринка, и шалости, и мудрость. И люди по всему миру перестали думать лишь о том, как бы стать охотником и не превратиться в добычу. Выход из положения они начали искать при помощи ума, а не силы — впрочем, иногда попадали в еще худший переплет. Им по-прежнему нужно было наполнять чем-то животы, но теперь они старались сообразить, как бы сделать это, не работая: вот тогда-то люди и начали работать головой! Кое-кто считает, что первым орудием человека было оружие, но только переворачивают все с ног на голову. Всякий раз впереди дубины шел костыль. Ведь теперь люди стали рассказывать Анансины сказки, а потому думали о том, как добиться поцелуя или получить что-то задаром, будучи умнее или забавнее. Вот когда они начали творить мир. — Но это же просто фольклор, — сказала она. — А его придумывали те, кто изучает, как появляются сказки. — И что это меняет? — спросил пожилой джентльмен. — Предположим, Ананси просто герой сказки, придуманный в Африке на заре времен каким-то мальчишкой, вокруг ноги которого вьются мухи, который тычет концом костыля в землю и придумывает дурацкие истории про человека из смолы. Разве это что-то меняет? Люди реагируют на сказки, пересказывают их. И так сказки распространяются и, пока их рассказывают, меняют рассказчика. Ведь теперь те, кто думал лишь о том, как бы убежать от льва и держаться подальше от реки, чтобы крокодилы не получили дармовой обед, начинают мечтать о другом, новом месте. Мир, возможно, остался прежним, но обои-то изменились, верно? У людей по-прежнему все та же история, та, с которой они родились, живут всю жизнь, а потом умирают, но теперь она значит кое-что иное, не то что раньше. — Вы хотите сказать, что до появления историй Ананси мир был диким и варварским? — В общем и целом. Мэв понадобилось некоторое время, чтобы это переварить. — Что ж, — весело сказала она наконец, — хорошо, что сказки теперь принадлежат Ананси. Старик кивнул. — Но разве Тигр не хочет их вернуть? — спросила вдруг Мэв. — Вот уже десять тысяч лет как хочет. — Но ведь он их не получит, правда? — Ананси мертв, — сказал старик. — А «каспер» мало что может сделать. — Учитывая, что я сама «каспер», слышать такие слова обидно. — «Касперы» ведь не способны касаться предметов, или забыли? Мэв задумалась. — Так что же я могу потрогать? — спросила она. На красивом старом лице мелькнуло выражение одновременно лукавое и распутное. — Меня, например. — Должна вам сказать, — с притворным возмущением объявила она, — что я замужняя женщина. Его улыбка стала только шире. Это была ласковая и мягкая улыбка, столь же опасная, сколь и согревающая сердце. — С точки зрения морали, в брачном обете есть оговорка: «пока смерть не разлучит нас». На Мэв это не произвело впечатление. — Дело в том, что вы нематериальная девушка. Вы способны касаться нематериального. Меня, например. Если хотите, пойдем танцевать. Тут есть одно местечко, сразу за углом. В том танцзале едва ли обратят внимание на пару «касперов». Мэв поразмыслила. Она так давно не танцевала. — А вы хороший танцор? — спросила она. — Никто не жаловался, — улыбнулся пожилой джентльмен. — Я хочу найти мужчину, живого мужчину по имени Грэхем Хорикс. Вы мне поможете? — Бесспорно, я поведу вас в верном направлении. Так вы танцуете? Уголки губ Мэв тронула улыбка. — А вы приглашаете? Костяные цепи, удерживавшие Паука на полу, спали. Обжигающая и постоянная, как при воспалившейся надкостнице, боль, которая заполняла все его существо, начала отступать. Поднявшись, Паук нерешительно сделал шаг вперед. В небе перед ним появилась прореха, и он направился к ней. Впереди он видел островок, а в центре его — гору. Он видел чистейшее голубое небо, качающиеся на ветру пальмы и белую чайку в вышине. Но прямо у него на глазах этот чудесный мир стал вдруг удаляться. Словно бы он смотрел на него в обратный конец телескопа. Мир съеживался и ускользал, и чем быстрее Паук бежал к нему, тем дальше он становился. Вот он уже превратился в сверкающий камешек в луже воды, а после исчез совсем. Паук же очутился в пещере. Все контуры казались четкими, много резче и четче, чем в любом другом месте, куда его раньше забрасывала судьба или прихоть. Это место было не от мира сего. Она стояла на пороге пещеры, загораживая ему выход и путь к свободе. Он ее знал. Это была та самая женщина, которая сидела напротив него в подвальном греческом ресторанчике Южного Лондона, и изо рта у нее вылетали птицы. — Знаешь, — начал Паук, — должен сказать, у тебя престранные представления о гостеприимстве. Если бы ты попала в мой мир, я бы приготовил тебе обед, открыл бутылочку вина, поставил бы музыку для расслабления и устроил бы тебе такой вечер, которого ты до конца жизни не забыла бы. Ее лицо осталось бесстрастным — тем более что было высечено из черного камня. Ветер трепал полы старого бурого плаща. Тут она заговорила, и ее голос оказался высоким и одиноким, точно крик далекой чайки: — Я забрала тебя. Теперь ты позовешь его. — Позову его? Кого? — Ты станешь блеять, — пообещала она. — Ты станешь скулить. Твой страх привлечет его. — Пауки не блеют, — ответил он, сам не будучи уверен, что это правда. Блестящие и черные, как осколки обсидиана, глаза смотрели на него не отрываясь. Они походили на черные дыры, не выдающие ничего, даже тени информации. — Если ты убьешь меня, — сказал Паук, — я тебя прокляну. То есть на тебя перейдет мое проклятие. А сам задумался, может, его и в самом деле кто-то проклял? Интересно, передается ли проклятие как зараза? Скорее всего да, а если нет, то, уж конечно, его можно разыграть. — Я тебя убивать не стану. Нет, я оставлю это другому. Она подняла руку, и вдруг оказалось, что на месте пальцев у нее когти хищной птицы, и этими когтями она провела ему по лицу, по груди. Разрывая кожу, острия проникли в плоть. Боли Паук не почувствовал, хотя и знал, что она вскоре придет.