- Объявили посадку на рейс, - напомнил он мне. - На ваш рейс. В Петербург. - Умеете вы уговаривать. - Я покачала головой. - Работа такая. - Незнакомец не скрывал своей радости. Мой посадочный исчез в кармане его летнего пиджака. - Скажите хотя бы, почему вы так стремитесь в Москву? - Меня там ждет невеста. - Ах, вот оно что! - Я сползла со стульчика и подхватила свою сумку. И против воли вспомнила, как Георгий однажды примчался ко мне из Питера - билетов не было - на трех перекладных электричках… В другой раз он гнал свой «Форд» по трассе Е-95 всю ночь, с вышедшей из строя печкой, а дело было ранней весной. И какой он приехал тогда ко мне замерзший, и как я отогревала его… Он тоже в пору нашей любви обожал срываться… - Пожалуйста, дайте мне свой телефончик, - брякнул на прощание мой собеседник. - Зачем? Вас же ждет не дождется в Белокаменной ваша невеста!… - Ну, невеста - невестой, а такие очаровательные девушки, как вы, исключительно редко встречаются. - Летите уж к своей милой, Казанова. Так и быть. Помните мою доброту. Я поспешила к выходу на посадку на питерский рейс. А тут объявили и мой бывший, столичный: «Начинается посадка на рейс шесть два - два шесть «Южных авиалиний» до Москвы…» …В следующий раз я услышала упоминание об этом рейсе уже в аэропорту Пулково. Я выходила из зала прилета. За окнами аэропорта, невзирая на десять вечера, шпарило солнце. И вдруг телевизор где-то на периферии моего сознания произнес: «…после взлета в аэропорту К*** потерпел аварию самолет «Южных авиалиний», следующий рейсом шестьдесят два - двадцать шесть до Москвы…» Я остановилась как вкопанная. Сделала пять шагов по направлению к висящему под потолком телевизору. А дикторша оттуда невозмутимо вещала: «…По предварительным данным, все пассажиры и члены экипажа погибли. Как сообщили нашему корреспонденту в аэропорту города К***, самолет упал с высоты примерно трех тысяч метров на окраине станицы Т***ой. Из жителей станицы никто, к счастью, не пострадал. Число погибших и их имена сейчас уточняются. Мы следим за развитием событий и к следующему выпуску ждем подробности трагического инцидента от нашего корреспондента, который срочно выехал на место аварии…» Ноги мои подкосились. Я без сил опустилась на пластиковый стульчик. …Наверное, пулковский таксист еще никогда не возил столь странную пассажирку. Всю дорогу от аэропорта в центр я плакала. Плакала так горько, словно у меня погибла вся семья. В каком-то смысле так оно и было. Я оплакивала пассажиров рейса шесть два - два шесть и моего нового знакомого - я даже не успела узнать, как его зовут, который своим дурацким обменом словно заслонил меня собой… Прикрыл, спас… И я оплакивала себя, оказавшуюся на волосок от смерти… Но все-таки я выжила. Чудом спаслась. Продолжала жить. И когда я наконец осознала это, я начала истерически хохотать и никак не могла остановиться. Таксист посматривал на меня в зеркало заднего вида словно на сумасшедшую. Он с облегчением высадил чокнутую пассажирку у Московского вокзала. Я вышла на площадь Восстания, и тут меня вдруг охватила такая эйфория!… Невозможно даже передать словами всю глубину моей тогдашней радости. Я жива, жива!… Народу на Невском полно, солнце только опустилось за крыши, но светло как днем - и я все это вижу, чувствую, наслаждаюсь!… Я шла, сама не зная куда. Я прочесала пол-Невского, не понимая ничего, испытывая только бурлящую радость и небывалый подъем. Я не понимала, что мне сейчас надо делать и что будет дальше. Порой, в прогале Литейного или Фонтанки, меня освещало солнце, не упавшее еще за горизонт. Его мягкий свет ласкал мою кожу, Адмиралтейство горело путеводной звездой, а пение троллейбусов и шум моторов звучали как восхитительная музыка. Наконец, где-то уже в районе Мойки, я вдруг ощутила дикую усталость и решила присесть в уличном кафе. В конце концов, помимо того, чтобы отдохнуть, надо было определиться. Понять: кто я, где я и что делать дальше. Я заказала два вкуснющих питерских пирожных - какое значение имеют лишние калории по сравнению с тем необратимым, что могло со мной случиться всего пару часов назад! В кафе оказалось полно народу. Много иностранцев. Все предвкушали белую ночь. Било двенадцать, а солнце только сваливалось за горизонт. Прожевав восхитительные пирожные, запив их еще вчера запретным - диеты, диеты! - молочным коктейлем, я спросила себя: «Что же мне теперь делать?» Первой мыслью было позвонить в Москву. Объявить, что я жива-здорова и со мной ничего страшного не случилось. Но потом я подумала: а кому, собственно, прикажете звонить? Денису? Но какое, спрашивается, теперь он имеет ко мне отношение?… Вот интересно, что он станет делать, когда увидит мою фамилию в списке погибших? Ну, для начала всплакнет, конечно. Он ведь человек эмоциональный - художник… А вот что будет потом, когда пройдет первый шок и к нему вернется способность здраво мыслить? Наверное, вздохнет - как ни печально это осознавать, - причем с облегчением. И про себя подумает: «Теперь я смогу на законных основаниях, без угрызений совести, искать себе более подходящую пару… Девочку милую, послушную, домашнюю… Чтобы в моей квартире постоянно пахло пирогами…» Мысль о сем была немножко горькой, однако, если быть честной перед самой собой, ведь и для меня Денис - не любовь всей моей жизни. Совсем не то, что мой давний питерский Георгий. Георгий - шквал, Денис - легкий ветерок. Я оказалась рядом с Диней почти случайно. Просто потому, что мы оба любили Кундеру, джаз и хороший кофе. Но этого разве достаточно, чтобы всю жизнь просидеть бок о бок и, как говорится, умереть в один день? И если б я остановилась на Денисе… Если б моя дальнейшая жизнь ограничилась только им… О, это было бы ужасно… Бог с ним, с Диней, решила я. Умерла так умерла. Не буду я ему звонить - во всяком случае, пока. Может, поставить в известность о моем чудесном воскрешении коллег, так сказать, товарищей (и товарок) по работе? Ну, во-первых, по всем правилам делового этикета сейчас уже явно поздно, за полночь. Во-вторых, скажем прямо, вряд ли известие о том, что я не скончалась, а жива-здорова, многим доставит радость. Уж точно не Машке. И не Серафиме - обе заклятые подруги, не скрываясь, метят на мое место. Воображаю, какая между ними грызня начнется, когда придет весть о моем безвременном отлете на небеса!… Да и начальница отдела, Урсула, тоже вряд ли прольет много слез по неуживчивой и все оспаривающей подчиненной… Остается мама… Но мама моя ох как далеко - аж в Сан-Франциско. После смерти отца она вышла замуж за патлатого миллионера и умотала с ним за океан. Ведет она там, судя по всему, совершенно рассеянный образ жизни. Две открытки, что она прислала мне за семь лет американской жизни, - тому порукой. И это при всех тех возможностях общения, которые предоставляют нам нынче телефон, Интернет и 1Р-телефония… Итак, подведем итоги. С грустью можно констатировать: никто в Москве по мне особо не заплачет… Если не считать, конечно, дежурные слезинки и фарисейские всхлипывания, положенные на похоронах… Но ведь и я… ведь и я тоже, если разобраться, не стану плакать - убиваться по моей прошлой жизни… Какой-то важный вывод следовал из данной мысли - а вот какой именно, я не могла пока для себя сформулировать: сказывались напряжение и стрессы сегодняшнего дня. Я расплатилась в кафе и опять побрела куда глаза глядят - на этот раз по Мойке. Вот кто бы по-настоящему заплакал по мне… Как и я по нему… Разумеется, в те дни и годы, когда мы по-сумасшедшему были влюблены друг в друга… Георгий, моя питерская любовь… Какие страсти тогда кипели на улочках Москвы, на проспектах града Петра, в акватории Финского залива, в поездах дальнего следования!… Я была восторженная второкурсница, он - суровый двадцатисемилетний мореман, яхтсмен и яхто-строитель. В первый же день знакомства, когда я, наплевав на все принципы, позволила ему меня целовать на лавочке на Марсовом поле, он сказал, что любит, и предложил выйти за него замуж. А потом началась жизнь на колесах, бешеные прыжки из Питера в Москву и обратно, раскаленные телефонные линии, безумие встреч и депрессуха расставаний. Мы не сомневались, что должны быть вместе, но никак не могли поделить столицы. - Георгий, где мы с тобой будем жить? - Ты же понимаешь, Ксенчик, я не смогу существовать в вашей Москве. Там нет моря - а значит, нет для меня работы. А следственно, нет и жизни. Для меня работа - это жизнь… - А я? - И ты, конечно. Но с одной тобой и без работы я буду скучен и неинтересен даже тебе. - Ты мог бы строить яхты, например, на Пестовском водохранилище. Или на Клязьминском. Там полно яхт. - На водохранилище?! Ты что, смеешься?! Ты еще скажи - на Яузе! На реке Пехорке! Нет уж!… Во все времена жена следовала за мужем. Таков закон, таков порядок, и ни один двадцать первый век его не отменял! Поэтому переезжай-ка ты ко мне в Петербург. - А институт? Ты даже не представляешь, с каким трудом я поступила! Сколько я занималась! Сколько денег мама потратила на репетиторов! - Ты можешь перевестись. У нас в Питере полно хороших вузов. - Да ты смеешься, что ли! Разве все они сравнятся с моим!… После споров и ссор и даже швыряний друг в друга предметами обычно следовали жаркие объятия. А после жарких объятий мы опять искали консенсус. И вот однажды, в таком расслабленном состоянии, мы приняли стратегическое решение. Стратегически неверное, как впоследствии оказалось. Оно заключалось в следующем. Во-первых, мы ждем, пока я не получу диплом. А потом я прошу распределения в Северную столицу, мы меняем на Питер мою квартирку и счастливо здесь живем-поживаем. Георгий по-прежнему строит свои яхты, а уж я-то с дипломом престижнейшего вуза как-нибудь найду работу и в Северной Пальмире. А до тех счастливых времен мы решили оставить все как есть. И жить пока как жили - с регулярными наездами-налетами. То моими в Питер, то Георгия - в Москву. План был хорош… даже идеален… Да вот только, как все идеальные планы, в один прекрасный день он дал страшный сбой… Однажды, когда я уже вышла на диплом и сорвалась к Георгию без предупреждения, в середине недели на «ЭР-200», и заявилась в его квартиру на Васильевском - дверь мне открыла другая женщина. В халате. И он, в одних трусах, яростно уписывал на кухне котлеты… Тогда я была максималисткой. Я отвергла все извинения, покаяния и даже его стояние на коленях перед моей дверью - назавтра он примчался вслед за мной в Белокаменную… Простила бы я его сейчас? Наверно, да. Я стала менее строгой и принципиальной? Нет, но теперь мне двадцать пять, а не двадцать один. А в двадцать один кажется: будут в дальнейшей жизни еще такие Георгии, и даже еще лучше будут. А вот в двадцать пять уже отчетливо понимаешь: он был лучшим, и никого, сравнимого с ним, у меня так и не появилось… …Сама не замечая как, я добралась до Марсова поля. Мне хотелось найти ту лавочку под сиренью, где он, дурачок, впервые меня поцеловал, и признался в любви, и сделал предложение - все с промежутком в три минуты, в первый же день знакомства… Но лавочек на Марсовом больше не было. Ни одной. Да и кусты сирени повырубили. Видимо, чтобы не создавать искушений влюбленным, выпивохам и бомжам… В сумерках, в молочной пелене виднелись деревья Летнего сада и шпили Михайловского замка. И я вдруг ощутила такую дикую усталость - прямо хоть ложись у Вечного огня и засыпай. Сумка от «Вюиттона» тянула меня долу. Я даже не пожалела ее: поставила на пыльную землю. Часики показывали половину второго ночи, и я поняла, что мне надо срочно подумать о крове, постели, ванной… Отыскать частника в белую ночь не представило проблем. Гораздо труднее пришлось с гостиницей. Уже стемнело, а потом снова рассвело - а мы с водилой все гоняли по городу. Я, кстати, в очередной раз заметила, до чего же «наше все» Пушкин был в своих стихах точен в мелочах. Писал два века назад товарищ про питерские ночи: «…Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса…» - и вправду, ровно полчаса прошло между петербуржским закатом и новым рассветом… А я за эту короткую питерскую ночь успела прочесать пяток гостиниц - от понтовых на Невском до семейной в районе Лиговки. Мест не оказалось нигде. Я была почти готова сдаться и проситься ночевать в зал транзитников на Московском. А еще там, говорят, какие-то вагоны-гостиницы имеются… Однако у дверей отеля «Октябрьский» ко мне подошла мягкая старушка. Она мне сразу понравилась. - Что, девонька, комната нужна? - Ох, нужна. - Так пойдем ко мне. Не бойся, миленькая, я тебя не обижу. И денег лишних не возьму. А белье у меня все чистенькое, и ванну только что помыла, и вода горячая есть… …Словом, утро следующего дня я встретила на шестом этаже доходного дома близ Московского вокзала. Солнце беззастенчиво - словно и не работало ночь напролет - билось в окна, и даже плотные портьеры не были ему помехой. Я вскочила с кровати, раздвинула их, и светило ворвалось в комнату, сопровождаемое звоном трамваев на Лиговке. Я по-прежнему пребывала в эйфории. Настроение было - лучше некуда. И я наконец сделала тот вывод, который внутренне готова была сформулировать еще вчера, но из-за стресса и усталости не могла его выразить. И так, если уж судьба (или Всевышний) подарила мне новую жизнь, зачем возвращаться к старой? Я всю жизнь любила город на Неве - зачем мне тусклое Свиблово? Меня с детства тянуло к небу и морю, я мечтала стать капитаном дальнего плавания или стюардессой - и только взрослые во главе с мамой уверили меня, что это блажь, и засунули в правильный институт: престижный, обещавший в будущем денежную работу и карьеру, но ужасно, между нами, скучный…