– За что определили? – Ни за что. Ничего не нарушал. – И демонстративно перекрестился. – Олень безвинный, – с издевкой произнес второй уголовник, по-прежнему сидевший. Это явно жаргон мне неизвестный. Я и прежнего российского не знаю. Вот на военном мог бы много чего сказать, да и то наверняка устарело давно. – А что это ты нам принес? – спросил обманчиво ласково подошедший. Почему-то никому в дежурке не пришло в голову обыскать арестованного, отобрать сомнительные вещи, включая деньги. Так и гуляю с пакетом с едой. – Руки убрал! – говорю, ощущая, как поднимается во мне тигр. С полицейскими старательно сдерживался, загоняя его в глубину, но этим-то с каких блинов уступать? – Ты на кого рот, сявка, открыл? – И в руке у него внезапно появилась финка. – На, – кидаю пакет в руки и, когда машинально хватает, бью по ушам со всей силы. Изумление еще не успело проступить, как прилетело между ног носком ботинка. И тоже без жалости. Он только вякнул, складываясь на манер перочинного ножика. Когда-то, при подготовке к миротворческим миссиям, в нас вбивали на уровне рефлексов три-четыре приема. Больше не требуется. В нормальной драке достаточно, да это и не нужно. Вооруженных негров выбивали с неба, а с гражданскими мы не воевали. В теории. На практике у любого могло перемкнуть при известии о гибели родственника, и вроде бы лояльный кидался с ножом на патруль. Но тех просто кончали из огнестрела. Потом, правда, кучу бумажек заполняешь, но ни разу ход делу не дали, даже когда замочили десяток случайных гражданских по ошибке. Машина по ориентировке такая же, никто и разбираться не стал. С ходу покрошили, раз везут взрывчатку. Кто ж близко подпустит этих любителей самоподрыва? За два с лишним года так и не пришлось применять науку убивать руками. Даже того колдуна из пистолета. И сорок лет после этого ни разу не дрался. А все сохранилось и само вылезло, стоило попасть в неприятную ситуацию. Второй оказался неожиданно сообразительным и резким. Его приятель еще только упал, а он прыгнул, как выпущенное из пушки ядро. Если б попал кулаком в лицо, наверное, снес бы с ног. Только у тигра реакция гораздо лучше. Пальцы перехватили за запястье, и рука сломалась с сухим щелчком. Глаза расширились от боли, и он невольно сделал еще шаг по инерции. Осталось лишь пропустить мимо, добавив ускорения пинком в задницу. Когда удар приходится на копчик, это очень больно. И последствия могут оказаться крайне неприятными. В последний момент удержался и не стал ломать шею. Не из-за человеколюбия – свидетели. Мой «любимый» капитан при желании способен пришить убийство и запаять на каторгу. Какие показания давать, он объяснит. А чтоб совсем уж запомнилось знакомство фартовому дураку, двинул на прощанье ворочающемуся по зубам, с удовлетворением отметив, как зубы брызнули. Аж на душе полегчало. И ведь не был прежде таким, вечно старался конфликт сгладить. Молодое тело, не иначе. Химия всякая и гормоны бурлят. – Меня зовут Николай, – представляюсь, усаживаясь на нары. – Лукичем кличут, – степенно сообщает старик. – Иван. – Угощайтесь, – протягиваю, как ни удивительно, уцелевший пакет с едой. Мне ведь не жалко, просто поделиться одно, а отдать неизвестно с чего – другое. С кем хочу, с тем и ем. Уступать в таких случаях нельзя, моментально на шею сядут. Кто провел хоть малое время в интернате, казарме или ином мужском коллективе, прекрасно о том знает. Нормальное поведение с выяснением доминанта и прочими обезьяньими играми. Никогда не ходил в явных лидерах, но уж и не в хвосте. Может, потому и ученый не вышел, честолюбия не хватало. Хотя как сказать. Такие результаты – это ведь не Нобелевка, а золотая статуя в полный рост. Смешно, но некому сказать о своем величии. – Благодарствуем, – чинно сказал Лукич, осторожно взяв булочку. – Спасибо, – пискнул мальчишка. Вот он жадно схватил и сразу вгрызся в еще свежую сдобу. – Бери еще, не стесняйся. – Не надо, – твердо сказал Лукич. – Много не ешь. Плохо может стать. Я обернулся с невольным вопросом. – Он три дня ничего не брал в рот, – объяснил старик. – От дядьки сбежал, тот его бил смертным боем, а домой в деревню возвращаться боялся. Отдали в услужение – терпи. К тому же у них самих ничего нет. С голодухи украл кольцо колбасы на рынке. – Хозяин и сдал в полицию. За рупь! А могли б и забить насмерть. Нравы здесь простые, и очень не любят любого рода жуликов. Правда, и те не всегда безобидны. Порезать тоже способны. Оттого и вражда крестьян, торгующих на рынках, с уголовными типами бескомпромиссная. – Тогда да. Чуток и жидким запить. Ужина пока не было? – спрашиваю лениво, глядя на своих «крестников». Тот, который получил заслуженную награду по яйцам, уже заблевал все у двери и корчится, давясь остатками из желудка. Второй лежит без сознания на боку, и грудь еле заметно ходит. Я взял с нар колоду карт и запустил в их стороны. Они красиво разлетелись веером. – Скоро принесут баланду, – так же спокойно заверяет Лукич. – Это хорошо, а то с утра не жрамши, уже в животе бурчит. – Вряд ли вы будете это есть с аппетитом, – с еле заметной иронией сказал старик. А чего это на «вы» называет? Внушаю почтение? Обычно незнакомые относятся с долей пренебрежения. Да, с виду здоровый лось и неплохо сложенный, старательно лепил себя, пусть почти не требовалось. Материал и без того удачный. Но лицо простецкое, и никто не примет за умудренного старца. Все мои восемнадцать лет прямо на лбу и написаны крупными буквами. – Сильно похож на богатого, привыкшего к разносолам? – подсовываю Ване пирожные. – Потом съешь, – говорю. Тот судорожно сглатывает остатки булки и берет осторожно наиболее помятые. Но все ж сразу два, глянув на поощряющее кивание. – В первый раз в здешнем заведении никто не хочет. – Ну, если совсем паршиво, можно попросить купить нечто сытное в ближайшем трактире? – Вы, часом, не из регулярных посетителей сей юдоли? – слегка прищурившись, спрашивает. – Ну что вы, – честно заверяю. На губе сидел пару раз, один раз в яме за неимением тюрьмы в Конго на армейской базе за пьяную драку, но все это административные аресты. Рецидивистом меня назвать нельзя. Не считать же многократное превышение скорости и штрафы за неоплаченную парковку уголовными деяниями. – Впервые удостоен великой чести. – Уж больно спокойны. – А я и не волнуюсь. Имело место небольшое недоразумение с должностным лицом. Я ему в лицо сказал, что он дурак. Вот обиделся мелкий начальник. Через день-другой выпустят. – Я б не был так в этом уверен. Как раз мелкие начальники очень часто сильно злопамятные. – Поживем – увидим. – Скусно, – облизывая пальцы, измазанные в креме, доложил Ваня. Все ж не удержался и крем слизал. – Сладко. У нас сахар только вприкуску. Лязгнула откидываемая заслонка. В ней появилась усатая морда дежурного. – Приготовиться, – сказал привычно скучно и тут обнаружил валяющихся прямо перед носом типов. – Это еще чего? – потребовал оторопело. – В карты играли, – объясняю, – один передернул, кинулись драться. Еще и финку вынул вот тот, – показываю. – Могло до смертоубийства дойти! Ужас! Полицейский похлопал глазами в тяжком раздумье, выматерился от души и, раскрыв дверь, присел возле страдальцев, стараясь не вляпаться во рвоту. Неумело пощупал пульс тому, который без сознания. Какие-то нравы у них совсем патриархальные. Не боятся, что притворяются и в заложники возьмут. Кто ж входит в камеру в одиночку к самым безобидным типам? А вдруг лажа и притворялись? – Живой, – вздохнул с облегчением, когда тот открыл глаза как по заказу. – Чего случилось? – потребовал. – Ык, – сказал очухавшийся глубокомысленно. Похоже, общаться с ним долго не получится. Кажется, челюсть сломана. – Ты, – второму, – отвечай! – Не слышу, – просипел тот. То ли не хочет при всех, то ли не соображает. Сотрясение мозгов я ему обеспечил с гарантией. Может, и барабанные перепонки пробил, на совесть врезал. А тут еще и внизу бо-бо. Наверняка все распухло и синее. – Этих на нары, здесь протереть! – поднимаясь, приказал. – Сделаем, начальник, – сказал Лукич. – Хавку-то принес? – Корми вас еще, – без особой злобы сказал дежурный. – А тут ножиками махаете. – И с размаху пнул оглохшего сапогом в бок. – Мне за вас, суки, теперь взыскание получать! – Так не было никакого ножа, – сообщил Лукич. – Кто ж его видел? А дрались, то ж жиганы, что с них возьмешь. Дежурный посмотрел внимательно на всех нас по очереди. – Вот и я говорю, не было. – И вышиб ногой финку в коридор. – Ты, – показал на меня, – взял жратву… В смысле арестованный идет мимо него и забирает кастрюлю с тарелками. А что ему на голову надеть с размаху миску секундное дело, не боится. Какой-то край непуганых идиотов. Если так и в тюрьмах, то сбежать – раз плюнуть. Пока что послушно забираю кастрюлю с черпаком. На крышке три «кирпича» черного хлеба. Еще и миски с ложками неизвестно кем и как мытые, все это держать крайне неудобно. – Через час зайду заберу. – Врача бы позвали, – подает идею Лукич. – У того, кажись, рука сломана. – Полицейский лепила будет только завтра с утра. Подождут. – А можно чего повкуснее, – подмигивая, достаю два рубля с какой-то мелочью, оставшейся после похода в булочную, и вручаю. Полагаю, еще и останется ему на личные нужды. Кило картошки стоит пять копеек, а говядины – восемьдесят на рынке. Ну, это в пересчете, меня достает вечная необходимость конвертировать съедобное из фунтов в привычную метрическую систему. – На троих. – Сделаю, господин Жандров, – не пытаясь изобразить возмущение откровенной взяткой, соглашается. – Но здесь – убрать. Приказ есть приказ. Отволок за ноги, не обращая внимания на слабое сопротивление обоих, к нарам. Отобрал у одного запасную рубашку, у второго штаны, предварительно убедившись, что принадлежат вещи именно им, и тщательно вытер запачканный пол, благо кран имеется, и намочить можно. Я не особо брезгливый, а после регулярной уборки навоза в хлеву и вовсе равнодушен к такому. Подумаешь. Грязные тряпки кинул к параше. Так называется ведро, в которое гадят. Унитазов не предусмотрено, скажите спасибо за наличие воды и возможность помыть руки.