Я стал читать дальше. Весь текст был пронизан теми же ощущениями, что испытывал я, путешествуя в ночи со страстным желанием утолить голод под аккомпанемент шепота с присвистом, который указывал мне дорогу. Но вот, дойдя до того места, в котором я бы уже атаковал и нанес удар, рассказчик начинает говорить о «других», а потом в тексте появляются три знака из неизвестного мне алфавита. Или известного? Я лихорадочно схватил со стола папку с материалами по убийству девушек, вытащил фотографии, просмотрел — и нашел то, что искал. Тоже три буквы, похожи на те корявые «млк» у дома Голдман. Я снова взглянул на экран монитора: сходство не вызывало сомнений. Что-то уж слишком явное совпадение. Скорее всего это очень важное — может быть, даже ключевое — к пониманию всей неразберихи. Да, вполне вероятно, только один маленький вопрос: что означают эти буквы? И самое главное: какое отношение совпадение имеет ко мне? Я пришел сюда разобраться со своей личной проблемой пропавшего Пассажира, пришел поздно ночью, чтобы меня не дергала сестра и не отвлекала какая-нибудь работа. И теперь, судя по всему, если я хочу разрешить свою проблему, надо сначала разобраться с делом, которое ведет Дебора. Где справедливость? Если и есть в этом мире, исполненном страданий и словоблудия, какая-то награда за мои мытарства, то я ее пока не обнаружил. Придется воспользоваться тем, что есть, и посмотрим, к чему это приведет. Итак, на каком языке сделана надпись? Уверен, что это не китайский и не японский. Но насколько хорошо я знаком с другими азиатскими языками? Я раскрыл онлайновый атлас и стал перелистывать страны одну за другой: Корея, Камбоджа, Таиланд. Ни у одной из них алфавит и рядом не стоял. Что остается? Кириллица? Это довольно легко проверить. Я открыл страницу славянского алфавита. Пришлось долго на него смотреть; некоторые буквы похожи, но в итоге я пришел к заключению, что сходства нет. Что дальше? Что остается теперь? Чем займется дальше умный человек, такой, каким раньше был я, или же чемпион интеллекта всех времен и народов царь Соломон? Что-то зачирикало в глубинах моего подсознания, и я на мгновение прислушался к этому звуку, прежде чем откликнуться на него. Да, все верно, я сказал «царь Соломон». Тот парень из Библии, у которого был внутренний царь. «Что, серьезно? Связь, значит? Ты считаешь?» Шансы на успех, конечно, малы, но проверить легко. Соломон, естественно, говорил на древнееврейском языке, и я легко обнаружил в сети этот алфавит. Буквы выглядели похожими. Похожими, но связи никакой, или как там говорили римляне — ipso facto?[31] Стоп, стоп: а ведь изначальный язык Библии не иврит. Я начал бомбардировать свои серые клеточки и наконец получил ответ. Помню, что почерпнул эти данные из бесспорно научного источника: «Индиана Джонс: в поисках утраченного ковчега»[32]. А язык, который я искал, — арамейский. Я стал читать дальше. В арамейской письменности, как и в иврите, не употребляются гласные. Их надо добавлять самим. Чудно, потому что надо знать это слово, чтобы его прочесть. Таким образом, «млк» могло быть «малик», «милк» и «милик», но этим варианты не исчерпываются, хотя и не имеют никакого смысла — по крайней мере для меня, — а это прежде всего. Но я трудился в поте лица, стараясь составить из букв осмысленное слово: «милок», «молак», «молек»… И снова что-то щелкнуло в мозгу; я схватил мысль и вытащил ее на свет божий, чтобы хорошенько изучить. Опять царь Соломон. Еще до того как убить брата за «лукавство», он отстроил храм в честь Молоха. А у этого имени есть альтернативное прочтение, Молек, который известен как божество аммонитян[33]. На сей раз я начал поиски информации о культе Молоха и просмотрел десятки веб-страниц, зашел по нескольким ссылкам, говорившим одно и то же: поклонение божеству всегда было связано с потерей самоконтроля в результате экстаза и заканчивалось жертвоприношением. Наверное, люди бесились-бесились, а потом в один момент неожиданно понимали, что какой-нибудь Джимми почему-то оказался убитым и поджаренным. Что касается последовательности — возможны варианты. Я не очень понимаю, что такое «потеря самоконтроля в результате экстаза», хотя и бывал на футбольных матчах на «Оранж боул». И, признаюсь, мне стало интересно: как проделывают такой фокус-покус? Я почитал еще, и оказалось, что все дело в музыке, настолько захватывающей, что состояние маниакального возбуждения наступало почти мгновенно. Но механика дела оставалась неясной — единственное более-менее четкое описание, которое я нашел, было переводом арамейского текста с огромным количеством примечаний, и среди прочего текст гласил: «Молох ниспосылал им музыку». Что же, толпа его жрецов шлепала по улицам под звуки барабанов и рогов? «При чем тут барабаны и рога, Декстер?» При том, что я их слышал в своем сне. Звуки барабанов и рогов, вливающиеся в хор счастливых голосов, и ощущение абсолютного вечного счастья, которое ждет не дождется тебя прямо за дверью. Вполне можно назвать потерей самоконтроля в результате экстаза, не так ли? Итак. Предположим, что Молох вернулся. А может, он никуда и не исчезал. Значит, омерзительное древнее божество, которому три тысячи лет, распространяет некую музыку, чтобы, э-э… а действительно, зачем? Чтобы выгнать моего Пассажира? Убить девушек в Майами — Гоморре наших дней? К этой головоломке я приспособил даже озарение, снизошедшее на меня недавно в музее: получается, у Соломона имелся изначальный Темный Пассажир, который теперь, появившись в Майами, словно лев, захватывающий власть в прайде, пытается убить всех здешних Пассажиров, потому что, хм… А действительно, почему? Или надо поверить, что плохой парень из Ветхого Завета явился специально, чтобы добраться до меня? Договорился. Пора бронировать комнату с мягкими стенами в дурдоме. Я рассматривал проблему под разными углами, но все равно остался ни с чем. Может, у меня мозг разваливается на части, как и вся моя жизнь. А может, я просто устал. Как бы там ни было, смысл ускользал от меня. Нужно разузнать про Молоха подробнее. А так как я сидел перед компьютером, было бы логично проверить, нет ли у него своего сайта. Выяснение заняло несколько секунд: я настучал поисковый запрос, прошелся по списку, состоявшему из блогов, у авторов которых была большая проблема с самооценкой, онлайновых фэнтезийных игрушек и замороченного параноидального бреда, пока не нашел более-менее подходящую ссылку. Стоило мне нажать на нее, как на экране медленно начало прорисовываться изображение и одновременно… Глубокий мощный ритм барабанов, настойчивые и усиливающиеся звуки рогов на фоне пульсирующего ритма, приятные для слуха, пока они не перерастают в хор голосов, которые прорываются сквозь музыку пронзительными воплями в предвкушении заоблачного счастья, — я услышал музыку из своего сна. Потом посередине страницы возникла дымящаяся голова быка и две воздетых вверх руки, а над ними — три уже известные арамейские буквы. Я сидел, тупо уставившись в экран, и мигал вместе с курсором, чувствуя, как музыка стремительно пронзает и возносит меня к тем неведомым высотам неизъяснимого экстаза, обещающего полный восторг, которые только возможны в мире удовольствий не для всех. Впервые за то время, пока такие странные ощущения бушевали во мне и выплескивались наружу, я почувствовал нечто новое, неисследованное и непритягательное. Я испугался. Не могу сказать, что и почему испугало меня, но не знаю, что хуже: непонятный горестный страх, который досаждал мне и отдавался эхом в опустевшем внутреннем пространстве, отгоняя все остальные заботы на второй план, или изображение этой вот бычьей головы и ужас, исходивший от нее. «Это все ерунда, — твердил я. — Изображение животного и нестройные звуки какой-то не очень удачной мелодии». Я был полностью согласен с самим собой, но не мог заставить свои руки слушаться меня и оторвать их от колен. Два события, даже по времени никак несвязанные между собой, обнаруживали взаимную зависимость двух миров — сна и яви, и нечто, появившись во сне, а потом на экране монитора, оказывалось настолько могущественным, что я не находил в себе сил бороться с ним, а победить его рассчитывать не приходилось; оставалось только смириться с тем, как оно затягивает меня вниз, в самое пекло. И внутри меня не было темного волевого голоса, который бы придал мне крепость стали и метнул, словно пику, в этого монстра. Я остался в одиночестве, в страхе, без помощи и без подсказок; Декстер оказался во мраке, с чудовищем и всеми его прихвостнями, притаившимися под кроватью и готовыми утащить меня в свой мир пронзительной и полной ужаса боли, где земля горит под ногами. Движением, лишенным грациозности, я навалился на стол и выдернул шнур питания компьютера из розетки. Переведя дух, словно человек, получивший электрический разряд тока, я отскочил назад в свое кресло с такой силой, что конец шнура, словно кнут, хлестанул меня по лбу над левой бровью. В течение нескольких минут я только дышал и ощущал, как пот катится по моему лицу и капает на стол. Не знаю, с чего я вдруг рванул с места, как барракуда, и хватанул этот шнур из розетки, только мною овладело дурное предчувствие, что я либо сделаю так, либо подохну. И не могу понять, откуда оно взялось, — видимо, из той новой темноты, требующей немедленного выполнения действия. И вот я сидел в кресле и таращился в потухший экран монитора, раздумывая, кто же я такой и что сейчас произошло. Я никогда не испытывал страха. Ведь страх — это эмоция, а у Декстера их нет. Бояться веб-сайта — это такая глупость, что для нее даже невозможно найти подходящих определений. Я не умею действовать иррационально, за исключением тех случаев, когда возникает необходимость вести себя как человек. Тогда зачем я выдернул вилку и почему у меня дрожали руки — из-за горячей музыки и мультяшного быка? Ответов нет, и я больше не уверен, что хочу их найти. Я ехал домой и чувствовал, что за мной следят, хотя в зеркале заднего вида ничего не было всю дорогу. А тот, другой, — примечательная личность; с такой жизнерадостностью Наблюдателю не приходилось сталкиваться давно. Этот случай оказался куда более интересным, чем предыдущие. Он даже стал ощущать нечто вроде родства с тем, другим. Да, печально. Если бы только можно было что-то изменить. Но есть в неизбежности судьбы, которая постигнет того, другого, и какая-то особая прелесть, и свои плюсы. Даже находясь на приличном расстоянии от его машины, Наблюдатель видел признаки раздражения: машина то увеличивала скорость, то снижала; тот, другой, вертел зеркалами. Хорошо. Беспокойство — это только начало. Нужно вывести того, другого, за пределы беспокойства, и он постарается. Но сначала он должен убедиться, что тот, другой, знает, что его ждет. Однако пока что, несмотря на подсказки, похоже, другой еще не до конца это понимал. Ну что же. В таком случае Наблюдатель просто будет повторять свои опыты раз за разом, пока тот, другой, не разберется, какая сила ведет охоту за ним. А после этого у того, другого, не останется шансов. Он явится на заклание, как беспечный ягненок — к мяснику. До того момента хватит и одного наблюдения. Нужно дать ему понять, что он под колпаком. И даже если он все осознает и увидит лицо своего преследователя, это не даст ему форы. Ведь лицо можно изменить. А вот Наблюдатель остается всегда прежним. Глава 20 Нет нужды говорить, что той ночью я не сомкнул глаз. Весь следующий день я чувствовал усталость и не находил себе места. Я взял Коди и Эстор на прогулку в ближайший парк, сел на скамейку и попытался упорядочить всю информацию, которую получил к этому моменту. Но фрагменты не желали складываться воедино и образовывать осмысленную картину. Предполагаю, что если бы мне даже удалось состряпать из них более-менее сносную версию, то все равно не понял бы, как найти моего Пассажира. Единственное, что было мне ясно, — мой Пассажир, как и другие его рода-племени, ошивался на этом свете уже без малого три тысячи лет. Но почему мой должен убегать от других — невозможно объяснить, ведь я и раньше встречался с другими Пассажирами, и это заканчивалось разве что вздыбленными перьями на крыльях. Моя теория про папочку-льва при свете солнышка в уютном парке на фоне играющих детей, выкрикивающих друг другу шуточные угрозы, казалась притянутой за уши. Если обратиться к статистике, то, судя по проценту разводов, у половины из них новый папочка и все они вполне себе благоденствуют. Я был в отчаянии, впадать в которое для великолепного Майами просто абсурд. Пассажир исчез, оставив меня в одиночестве, и единственная перспектива, которую я для себя видел, — это заняться арамейским. Оставалось надеяться только на случайно пролетающий самолет, который польет меня отработанной водой и смоет мои мучения. С надеждой я поднял голову и увидел, что и здесь мне тоже не повезло. Еще одна ночь бессонницы, которую наполняла странная музыка, приходившая в коротких сновидениях и будившая меня. Я вскакивал с кровати, чтобы следовать за ней. Не знаю, почему мне казалось, что надо идти на эту музыку, хотя я плохо себе представлял, куда она меня приведет, но ясно, что это место где-то существует и мне нужно туда. Все, схожу с ума, медленно, но верно сползаю в серое одинокое сумасбродство. Утром в понедельник помятый Декстер в полубессознательном состоянии, едва добравшись до кухни, был немедленно и безжалостно атакован ураганом «Рита», которая напала с пачкой бумаг и дисков. — Я хочу знать, что ты думаешь, — ультимативно заявила она, однако я скорее почувствовал, чем осознал, что на ее месте ни за что не стал бы этого хотеть, учитывая отчаяние, которое поселилось во мне от тягостных размышлений. Но прежде чем я собрался с мыслями, чтобы высказать хоть какой-то протест, она швырнула меня за кухонный стол и начала разбрасывать передо мной бумаги. — Вот такие цветы Ганс хочет использовать для декора, — начала она, показав мне фотографии с изображениями разного рода растительности. — Эти для алтаря. Совсем немного, я думаю, — сказала она, в отчаянии глядя на меня. — Что, никаких шуток насчет изобилия белого? Хотя я признанный обладатель тонкого чувства юмора, шутки насчет белого цвета мне в голову не шли, но не успел я уверить Риту в обратном, как она уже стала листать страницы дальше. — Ладно, — сказала она, беспечно махнув рукой. — А это оформление индивидуальных столов. И надеюсь, что это будет сочетаться с тем, что готовит Мэнни Борк. Хорошо бы Винсу его проведать, а? — Ну… — протянул я. — Господи Боже, посмотри, сколько времени, — заметила Рита, и прежде чем я успел произнести хотя бы еще один слог, она бросила стопку дисков мне на колени. — Я и так уже отобрала шесть групп, — сообщила она. — Ты не мог бы послушать их сегодня и сказать свое мнение? Спасибо, Деке. — Она не раздумывая наклонилась вперед, чмокнула меня в щеку, а потом направилась к двери, переходя к следующей части своего каталога. — Коди! Пора идти, дорогой. Еще три минуты сутолоки, потом апофеоз с появившимися в дверном проеме кухни головами Коди и Эстор, и, наконец, входная дверь захлопывается. Наступает тишина. И в этой тишине я вдруг услышал, как это было ночью во сне, эхо музыки. Я понимал, что должен вскочить со стула, броситься в дверь на свет божий, с клинком в зубах и отыскать эту штуку, откуда льется музыка, влезть в логово зверя и прикончить его, но не мог. Веб-сайт с Молохом поселил во мне страх, и хотя я осознавал, что это глупо, неправильно, неэффективно и совершенно не по-декстеровски, все равно это ничего не меняло. Подумаешь, Молох. Какое-то идиотское древнее имя. Дряхлый миф, который сгинул тысячи лет назад вместе с храмом Соломона. Он ничего собой не представляет, это не что иное, как вымысел доисторических людей, просто ничтожество — и я его боюсь. Казалось, остается только прожить этот день, повесив голову и надеясь, что это нечто не доберется до меня сегодня: ведь я устал как собака, вдобавок изматывала беспомощность, — но не тут-то было. Я чувствовал, что нечто уже взяло мой след, и почти ощущал его острые зубы на своей шее. Нужно постараться, чтобы его охота шла подольше, ведь только в один прекрасный момент я окажусь у него в лапах, заблею, судорожно застучу каблуками в пыли и протяну ноги. Во мне исчезло желание бороться, во мне не осталось вообще никаких стремлений, кроме рефлекторного подъема с утра на работу. Я взял диски Риты и тяжелым шагом вышел из дома. Вставляя ключ в замочную скважину, чтобы закрыть дверь, я заметил, как от обочины объехал белый «авалон» с такой оскорбительной неторопливостью, что всю мою усталость и отчаяние как рукой сняло, я затрепетал от смертельного страха, который пригвоздил меня к двери, да так, что диски Риты выскользнули из рук и посыпались на дорожку перед домом. Машина медленно доехала до знака «Стоп». Дрожа от страха, я малодушно наблюдал за ней. И когда ее задние фонари погасли, взревел двигатель и машина, пересекая перекресток, двинулась вперед, в Декстере проснулось что-то очень злобное. Возможно, эту злость разбудило откровенно наглое и бесцеремонное поведение «авалона», а может, всплеск адреналина просто оказался неплохой добавкой к утреннему кофе. Как бы то ни было, я исполнился праведного гнева и начал действовать даже раньше, чем придумал, что буду делать. Не задумываясь, я кинулся к своей машине, прыгнул за руль, воткнул ключ в замок зажигания, завел двигатель и бросился вдогонку за «авалоном». Проехав знак «Стоп», на перекрестке я дал газу и успел заметить, как машина повернула направо через несколько домов от меня. Я несся гораздо быстрее положенного и увидел, что он сворачивает налево, в направлении Первой автомагистрали. Стремясь сократить расстояние, я вдавил педаль газа в пол, охваченный безумным желанием сцапать его прежде, чем он затеряется в пробках часа пик. Я был всего в одном квартале от него, когда он повернул на север по Первой автомагистрали. Я поехал за ним, невзирая на визг тормозов и оглушительный рев сигналов со всех сторон. Теперь «авалон» находился уже в десяти машинах от меня, и я призвал на помощь все свое мастерство езды в Майами, чтобы подобраться ближе, игнорируя разделительные полосы и не успевая восхищаться словообразованиями других водителей, которые пополняли мою лексику своими перлами, высказанными в мой адрес. Этот червяк свернул, и хотя показал еще не все зубы, я понял, что он готов к противостоянию. А я злился — еще одно откровение. Из моей тьмы меня выволокли в залитый светом серый угол, в котором сходились стены, но теперь все — поиграли, и хватит. Пришло время Декстера. И хотя еще не знал, что сделаю с водителем, когда поймаю, я был полон решимости. Я снова оказался примерно на расстоянии половины квартала, когда водитель «авалона» заметил меня и тут же прибавил скорость, скользнув в настолько маленькое пространство в крайней левой полосе, что водитель, двигавшийся позади, дал по тормозам и съехал на обочину. Две машины за ним притерлись друг к другу, и на меня обрушились громкие звуки сигналов и скрежет тормозов. Я обнаружил местечко справа и миновал аварию, а затем снова метнулся влево, в открывшийся свободный длинный коридор. «Авалон» был на квартал впереди и набирал скорость, но я утопил педаль в пол и упорно мчался следом.