Корделия оглянулась на угол помещения, и прядь ее светло‑рыжих волос выпрыгнула из‑под шляпки, скользнула по плечу. Йоониберг невольно засмотрелся. Не глядя, он вложил девушке в руку желтый томик из саквояжа. Та уже дрожала от напряжения — она все стояла на цыпочках, и солнце зажигало золотом черные волосы. Подошел угрюмый рабочий. Он снял кепку, встал на колени и заглянул под белоснежное платье. На миг Йонниберг подумал, что надо охладить пыл мужчины, но ничего не сказал и только сунул розу из саквояжа в свободную руку девушки. Цветок упал. — Имейте совесть! — крикнул женский голос из толпы. — Вы в музее, а не в борделе! — Очень сомневаюсь! — захохотала троица студентов, и по залу пробежали глумливые смешки. — Йон, reho! Я ухожу, — Корделия снова достала часы и сделала шаг в сторону. — Сейчас! — Йонниберг торопливо поднял розу и снова вложил в руку «предмета». К раздражению Йонниберга, цветок снова выпал. По скуле девушки скатилась капелька пота и заблестела над краешком губ. — Ну погоди. Та смотрительница! Помнишь? Ведь похоже‑с… ведь… — Reho! — перебила Корделия. — Ne mija… Я не хочу. Она пошла через толпу, все смотря на часы. Йонниберг со злости втиснул цветок в руку девушки — ее лицо побледнело — и поспешил за Корделией. Уже в толпе, в поте и голосах, Йонниберг оглянулся и почувствовал холодок. Да, девушка сжала розу, но по белой от напряжения руке, по белому мизинцу скользили алые капли. Летели на пол, собирались в лужицу. «Предмет» все‑таки был живой, разве что пластыри, которые шутники наклеили на зеленые глаза, создавали жуткое впечатление поднявшегося из могилы трупа. * * * Стефан безразлично смотрел на багровое пятно, в котором лежали оплавившиеся, переломанные и затоптанные свечи. Три с одной стороны пятна и два с другой. Грязно‑белое месиво на буром фоне — однажды Стефан видел такое, когда пушечным снарядом убило его супругу и сына. Работник музея — безликая фигура в брезентовике и противогазе, что маячила на краю зрения, — шаркнул и тихо сказал: — Ну не мог я на такое смотреть. Стефан моргнул и отвел взгляд от засохшей крови. — Право слово, я вас не виню. — Она же сама сказала… — Конечно. — …если ее жизни явно ничего не будет угрожать, то я должен молчать и не мешать посетителям. Я и не мешал. А потом не выдержал, ушел. Ну не мог на это смотреть! Чтобы до таких мест у женщины прикасались, да у всех на виду. Хуже, чем в балете. Я девять лет женат и такого не позволяю себе с супругой, а тут… Ну не мог я! Стефан зевнул и на миг прикрыл тяжелые веки. — Может, если бы я остался, если… — Если так, и вас тоже жгли бы в крематории, — устало перебил Стефан. — Или усыпляли бы в больнице, хе‑хе. — Хоть кто‑то поправился? Стефан покачал головой и с трудом открыл глаза. За окном занимался серый рассвет, и фигуры в нишах проступали из теней. — Право слово, а что это за морды у вас стоят? — Это? Я… вы же спрашивали. У Стефана похолодело под сердцем. Подобные слова говорили все чаще и чаще, и закрадывалось подозрение, что это неспроста. — Вы уж повторите для старика, не сочтите за бестактность, хе‑хе. — Это боги Севера, — с гордостью сказал работник музея. Стефан тяжело вздохнул. — Из самого Эвесского храма. Стефан не знал, что это, и промолчал. — Им по несколько тысяч лет, — уже с некоторым отчаянием сказал работник. — Они старше нашей цивилизации. Стефан сцепил руки за спиной и покачнулся с носка на пятку. — Говорят, раньше люди считали пчел божественными существами. За их, тасказать, организованность. М‑да, — Стефан еще раз покачнулся. — Вот скажите, вы мне и каракули на пьедесталах прочитать можете? — «Каракули»? Это… это часть Песни! — Да ну? — Да… С приходом монотеистических религий языческие религии стали отмирать, и у северян это отразилось в легенде, согласно которой их боги отвернулись от предавших их людей. И возникла Песнь, которая гласила, что однажды старые боги вернутся, чтобы предречь конец сущего. Стефан повернулся к окнам на залив и стал рассматривать пустынные улицы внизу. — Вот ведь конфуз, хе‑хе. — Ну как… как во всех пророчествах. «И каждая душа во мраке том исчезнет под Маррашевым судом, и будет проклята влачить остаток дней среди гниющих тел, среди костей людей». Ну и так далее. А вот он, — работник показал на статую воина с факелами за плечами, — здесь вообще не должен быть. Это обычный человек. — Что ж вы сюда такую бандуру зря притащили? — Банду?.. Как раз он был причиной ухода древних богов! После соединения племен в Великую Орду Арнадотир объявил себя Богом‑человеком. Так он создал новую религию, и… обидел старых богов. — Это зря. — По легенде к старости он раскаялся, ибо люди воистину осиротели без старых богов, и ушел вслед за древними, чтобы попросить их вернуться. Его путь лежал через царство мертвых, царство созвездий, и царство пустоты, и он закрепил на каждом плече, — работник показал на статую, — по факелу, чтобы боги издали заметили его в темноте внешних царств. — И как? Увидели? — Ну… это легенда. На самом деле его убили свои же генералы во время переворота. Да, и место захоронения известно. — Как любопытно, — из вежливости сказал Стефан и зевнул под противогазом. — Да! — работник, судя по голосу, обрадовался, что заинтересовал Стефана. — Отсюда и пророчество. Северяне, особенно старики, до сих пор считают, что однажды Арнадотир вернется с Древними Богами и начнет новую эру. Забавно, что со временем известное пророчество Осахи — врага Арнадотира — и пророчество о возвращении Арнадотира и Богов соединились в одно, о возрождении Севера. Точнее, сначала о разрушении, а потом о возрождении… ну… там все сложно. — Вот как? — Да все это очень сложно и интересно. Если хотите, в хранилище есть оригинальные тексты. Стефан помотал сонной головой. — Мне вовсе не трудно, — настаивал работник. — Да не то чтобы надо. — Давайте лучше принесу. Я же вижу, вам будет интересно. — Не стоит так себя затруднять. — Я… да нисколько! Мне только в радость! Не успел Стефан буркнуть и слова, как остался один. Он устало побрел к ближайшему стулу, где лежала газета, сел и шлепнул выпуск себе на колени. С открытой страницы глядел даггеротипический снимок Риберийского порта, обрезанный окулярами противогаза. «Эпидемия в южной республике достигла апогея. Морские гавани закрыты на карантин, остановлено железнодорожное сообщение с внутренними областями. Правительство во главе с премьер‑министром выступило с обращением к Торговому союзу, где попросило оказать посильную помощь в производстве вакцины. Напомним, по данным нашего источника в департаменте иностранных дел, одним из компонентов вакцины является продукт переработки китового жира. В этой ситуации Леемстад с его передовыми жироперерабатывающими фабриками снова оказывается тем рыцарем на белом коне, на котором выезжают все страждущие и несчастные. Безусловно, по‑человечески мы желаем помочь гражданам Риберийской республики, но не можем не помнить об их вероломстве прошлой весной, когда…» Север не утихает. «Два студента пустили отравляющий газ во время ежедневного выезда генерал‑губернатора Северной ставки, Майо Рильсе. К счастью, из‑за ветреной погоды пострадали только нападавшие. По данным местного департамента дознания, на телах преступников вновь были обнаружены клейма в виде двухголовой змеи. Отметим, что атаки начались после силового подавления студенческих волнений, вызванных запретом преподавания на эвесском языке. Нападения идут исключительно на переселенцев и представителей власти, так не начало ли это нового сепаратистского движения на Севере? За комментарием мы обратились к члену Палаты Лордов, господину…» Стефан открыл первую страницу газеты и тут же об этом пожалел. Заголовок гласил: «Зеркало кошмара». «Нашумевшая еще до своего открытия выставка‑представление „Зеркало“ в музее искусств Леемстада закончилась трагедией. Более сотни посетителей оказались заражены неизвестной болезнью, а городская больница забита умирающими в невыразимых муках пациентами. Что же это было? Официального комментария до сих нет. Департамент дознания хранит молчание, магистрат лепечет, как годовалый младенец, и снова мы спрашиваем себя: не пора ли Стефану Зееману окончательно переехать в деревню и дальше разводить своих пчел? Забудем о том, что, ветеран службы дознания куда чаще бывает на загородной даче, чем в столице. Забудем о том, как он засыпает в общественных местах (бедная, бедная императрица и ее прием), не помнит собственные слова и поручения магистрата (не признак ли это старческого слабоумия? 87 лет — столько, как говорится, не живут), но сколько можно терпеть профсоюзные стачки на жироварнях и студенческие выступления? Неужели в департаменте дознания не хватает сил или средств, чтобы арестовать горстку подстрекателей? Пора уже…» Стефан смял газету и зло швырнул в угол залы. На миг сонливость спала, и захотелось встать, броситься в департамент, в больницу. Утереть носы журналистам и клеветникам, и особенно — тому надменному молодчику из магистрата. В голове послушно замелькали детали происшествия, и Стефан тяжело поднялся. Он выдержал равнодушный взгляд полуголой северной богини, оправил мундир и пошел прочь. Казалось, нужно было с кем‑то поговорить или чего‑то дождаться, но Стефан решил, что это просто от усталости. * * *