– Твой щит. – А. С ним что-то случилось с месяц назад. Я там что-то пережег, видимо, и модулятор – он пластмассовый – расплавился, что ли. Получается вот такое. Мне даже нравится. – А раньше что было? – За рулонами тканей они свернули. Денни доверительно шепнул: – Лягуха. Эта драка с женщиной, вдруг подумал Шкет, – она правда случилась? Снова закричали люди. Кошмар внизу заорал: – Эй, браток, ты глянь! – и дальше взвинченный смех. Они вышли на лестницу; темно хоть глаз выколи. Спустившись на три ступеньки, Шкет сказал: – Погоди… Денни на полмарша ниже спросил: – Что такое? – Ремешок порвался. Я сандалию потерял. – Под сопение Денни Шкет пошарил ногой по сторонам, ступенькой выше, ступенькой ниже. Денни перестал пыхтеть и сказал: – Слышь? Спасибо. – Не могу найти, – ответил Шкет. – За что спасибо? – Ты мне, по-моему, жизнь спас. – Чего? – Тетка эта. Она меня пристрелила бы, если б смогла. – А. – Шкет пальцами нечаянно пнул стену. – Да ну. Она бы и меня пристрелила. – Подумал: воздушка? Пятнадцатилетний Денни вдруг стал ужасно юным. – Должна же эта хрень где-то быть. – Давай я свет врублю, – сказал Денни и врубил. Шкет сдвинулся вбок – посмотреть, нет ли сандалии в его тени. – Может, упала… – Он выглянул через перила. – Слушай, ну ее… выключи, а? – Сияющая амеба схлопнулась. Лестничный колодец затопила тьма – поднялась до самых глаз и выше. – Слышишь что-нибудь? Пульсирующая клякса на черном фоне неуверенно ответила: – Нет. – Тогда пошли. – И Шкет зашагал вниз. – Ладно, – прошептали впереди. …меня пристрелила бы, если б смогла; а если б узнала – тогда тоже? А я бы отнял ружье, если б ее не узнал? (Он легонько стукнулся о плечо Денни.) Он считает, я спас ему жизнь. Что – поскольку он увидел свет – они там делают? Толкаясь плечами, они вышли в тишину первого этажа. Денни свернул в проход между стойками сумеречных твидов и вельветов. Шкет глянул на фигуру, что стояла прямо за дверью (то есть, разумеется, зеркало на деревянной подставке, чуть наклоненное, отчего покосился отраженный пол) и… в раздевалке спортзала, где дверь выходила прямо на поле, кто-то однажды швырнул снегом ему в голую спину. Глядя в зеркало, он снова пережил (и вспомнил) это мгновение вермонтской зимы. А потом забыл, глядя на отражение, вспоминая – уже на третьей, четвертой, пятой секунде, – что его поразило первым делом. Поднял руку (отраженная рука поднялась), слегка повернул голову (голова слегка повернулась), вздохнул (отражение вздохнуло); он коснулся жилета (отражение коснулось рубашки хаки), затем резко пихнул себя кулаком в подбородок (кулак отражения зарылся в пышную черную бороду) и поморгал (глаза отражения заморгали за черной пластмассовой оправой очков). Штаны, подумал он, штаны такие же! По черной джинсе бедра змеилась белая нитка. Он (вместе с отражением) осторожно ее снял, поджал голые пальцы ног на ковре (носы черных рабочих сапог согнулись), опять протянул руку к стеклу. Разжал пальцы (отраженные пальцы разжались): нитка упала (нитка упала). Между заскорузлыми костяшками и погрызенными ногтями он видел гладкую изнанку пальцев – и тоньше, чем у него. (Он выше меня, глупо подумал Шкет, выше и крепче.) Он повернул руку, посмотрел на свою ладонь: пожелтевшая мозоль вся исчерчена – линии глубокие, почти шрамы. Сквозь свои пальцы разглядел тылы отраженных – совсем редкая поросль, легчайший шрамик над вторым суставом и кожа чуть темнее слева от первого. Ногти у отражения, хотя и без полумесяцев – только на больших пальцах, – были длинные, как его подростковые грезы, и лишь самую чуточку грязные. Он опустил взгляд на другую руку. У него она закована в клетку ножей, а отражение держало… его тетрадь? Однако аналогия (он припомнил церковные часы, которым нечем показывать время) была слишком банальна и облегчения не принесла. Захотелось плакать; он взглянул в упор, и лицо, отражая малейший его тик, невзирая на бороду и очки (а также медное колечко в одном ухе!), воззрилось на него в растерянности, отчаянии и печали. Сочетание вселяло ужас. – Эй, – сказал кто-то, – чего вылупился? – подошел к зеркалу сзади, схватил за верхний край и дернул. Зеркало повернулось на стойках. Нижний край заехал Шкету по лодыжкам. Шкет пошатнулся. – Прыщи давишь? – ухмыльнулся Саламандр из-за стекла, теперь плоского, как стол. Опешив и остервенев, Шкет бросился вперед и свободным кулаком грохнул по краю зеркала. Дальний край вырвался из нецепких пальцев, оцарапал Саламандру грудь, треснул в подбородок. Зеркало снова неспешно опустилось. Взревев и схватившись за подбородок, Саламандр заскакал между вешалок с одеждой. – Ты, блядь, что… Ырххх! Ох, блядь, язык, я, кажись, прикусил… Аааа! – В третий раз подняв глаза, он лишь заморгал. Шкет ртом ловил воздух. Из рамы выпал стеклянный треугольник и тоже разбился на ковре. За линиями разлома он видел себя – босой и безбородый, он задыхался и тер цепи на груди. Сбоку мерцала орхидея. Позади, чуть поодаль, стоял Денни и наблюдал, что-то держа в охапке. Шкет развернулся в четверти света. – Я тут… – Денни покосился на Саламандра, а тот тер подбородок и зыркал злобно. – Там вон обувь, сапоги, всякое такое. Я тебе принес, – он приподнял груду, – вот. – Чего? – Потому что сандалию же ты потерял. – И Денни опять покосился на Саламандра. Шкет сказал: – Теперь ты прыщи давишь? – И засмеялся. Едва накрыло, стремительно разрослось истерикой. Ему было страшно. Смех, подумал он, – как долгий слипшийся лай. Он смеялся; облокотился на стол, заваленный рубашками, и поманил Денни. – Ты же только на правой носишь, да? – Денни свалил на стол обувь – в основном сапоги. Шкет взял два, три – все сплошь правые. Он засмеялся сильнее, а Денни ухмыльнулся. – Вы чего там голосите? – окликнул Кошмар через проход. – А ну харэ верещать, бля. Шкет затолкал себе в глотку и смех, и страх, взял высокий мокасин из мягкой черной замши. Под серьезным взглядом Денни, придерживаясь за край стола – и помахивая орхидеей для равновесия, – Шкет впихнул ногу в мокасин. Денни сказал: – Мне тоже этот понравился. Шкет засмеялся опять, и опять засмеялся Денни – пронзительнее, резче. – Мы, наверно, их всех там наверху застремали, – сказала Кошмару одна девушка. – Вы, твари, так шумите – еще б не застрематься, – сказал Кошмар. – Эй, – сказал Шкет, – если я тебе зубы выбил, извини. Но отъебись от меня, понял? Саламандр что-то буркнул и потер жидко заросшую челюсть. – Тут такое говно, а вы двое бодаетесь? – Кошмар потер плечо. – Кошмар, – сказал Денни, – Шкет мне жизнь спас. Наверху, на балконе. К нам кто-то выскочил с винтовкой и стрельнул – близко стоял, вот как ты сейчас. А Шкет схватил ствол и отнял. – Да ну? Грузный скорпион из-за спины Кошмара сказал: – В нас тут тоже палили. – Ты, значит, жизни спасаешь? – спросил Кошмар. – Кишка, выходит, не тонка. Я ж говорил, что он хороший парень. Шкет поджал пальцы на ногах. Сапог согнулся, как холстина. Страх бросался на него с копьем, искал цель, нашел: смутился Шкет несказанно. Воздушка, подумал он, отнял у перепуганной женщины, с которой ужинал, которой читал стихотворение! Он поставил на пол ногу в сапоге. Денни был на седьмом небе. Кошмар тычком наклонил Саламандру голову вбок, осмотрел.