Пауза – и заскрежетал смех. – Ты и впрямь тут недавно, шкет?.. – Я… – и сообразил, что повторяется, – только пришел. – Хочешь один осмотреться? Или составить тебе компанию? Ничего себе глаза у мужика, подумал он. – Составить компанию… наверно. – Сейчас спущусь. Как фигура исчезла, он не разглядел – слишком дымно. А несколько минут понаблюдав за несколькими подъездами, решил, что мужик передумал. – Вот и я. – Из того, где он собирался прятаться. – Люфер меня зовут. Тэк Люфер. Знаешь, что это значит – «Люфер»? Рыжий Волк. Или Огненный. – Или Железный. – Он сощурился. – Здрасте. – Железный Волк? Ну-у, да… – Человек неясно нарисовался на верхней ступеньке. – Что-то я не знаю – мне, пожалуй, не нравится. Рыжий Волк. Это мое любимое. – Человек он был очень крупный. Спустился еще на две ступени; рабочие сапоги стучали по дереву – точно кто-то мешки с песком ронял. Мятые черные джинсы наполовину заправлены в голенища. Потертая мотоциклетная куртка исчерчена шрамами молний. Золотистая щетина на подбородке и щеках цеплялась за уличный свет. Грудь и живот, голые меж распахнутых зубцов молнии, покрыты медными зарослями. Пальцы массивны, мохнаты… – А тебя как зовут? …но чисты и с аккуратным маникюром. – Э-э… ну, скажем так: я не знаю. – Получилось смешно, и он рассмеялся. – Я не знаю. Люфер остановился ступенькой выше тротуара и тоже засмеялся: – Это как это? Козырек кожаной кепки затенял ему пол-лица. Он пожал плечами: – Ну вот не знаю. Уже… довольно давно. Люфер сошел на тротуар. – Что ж, Тэку Люферу попадались тут люди с историями и почуднее. Ты псих, что ль, какой? Может, в дурдоме лежал? – Да… – Видно было, что Люфер ожидал «нет». Тэк склонил голову набок. Тень отползла, обнажив края негрошироких ноздрей над крайне европеоидным ртом. Подбородок – точно камни в стерне. – Всего год. Лет шесть или семь назад. Люфер пожал плечами: – Я три месяца отсидел в крытке… лет шесть или семь назад. Но это мой предел. А ты, шкет, значит, безымянный? Сколько тебе – семнадцать? Восемнадцать? Нет, тебе, небось, все… – Двадцать семь. Голова Тэка склонилась к другому плечу. Свет плеснул на скулы. – Нервное истощение, оно всегда так. Люди, у которых серьезный депресняк, знаешь? Которые спят целыми днями? Ну, по больничкам. Всегда выглядят на десять лет моложе. Он кивнул. – Значит, буду звать тебя Шкет. Сойдет за имя. Будешь… Наш Шкет, а? Три дара, подумал он: доспехи, оружие, титул (как призмы, линзы, зеркала на цепочке). – Пусть… – И внезапно уверился, что третий дар обойдется всего дороже. Откажись, предостерегло что-то. – Только я не шкет. Мне по-честному двадцать семь. Все думают, что я моложе, чем по правде. А у меня просто лицо детское. Даже седые волосы есть, если интересно… – Слышь, Шкет… – средними пальцами Тэк подпихнул козырек повыше, – мы с тобой ровесники. – Глаза у него были большие, глубокие и голубые. Судя по волосам над ушами, не длиннее недельной бороды, под кепкой прятался жесткий ежик. – Хочешь тут чего конкретное поглядеть? Слыхал о чем-нибудь? Я люблю водить экскурсии. Что про нас снаружи-то слышно? Что люди говорят? – Толком ничего. – Предсказуемо. – Тэк отвел взгляд. – Ты ненароком сюда забрел или с целью? – С целью. – Молодец, Шкет! У человека должна быть цель. Пошли сюда. Эта улица, как свернет от реки, будет Бродвеем. – А что тут смотреть? Люфер заворчал, что сошло за смех. – Зависит от того, какие зрелища на виду. – У него уже намечалось пузо, но рельеф под шерстью на животе был глубиной в мышцу. – Если нам очень повезет, может быть, – пепельная пола кожаной куртки покачнулась, когда Люфер обернулся, подмигнула над круглой медной пряжкой, скреплявшей двухдюймовый полицейский ремень, – мы вообще ни на что не наткнемся! Пошли. И они пошли дальше. – …шкет. Шкет… – А? – переспросил Люфер. – Имя примеряю. – Сойдет? – Не знаю. Тэк рассмеялся: – Я, Шкет, не настаиваю. Но оно, по-моему, твое. В его собственной усмешке – опровержение пополам с дружелюбием. Ответное ворчание Люфера эхом откликнулось на дружелюбие. Они шагали под низкой завесой дыма. Есть некая хрупкость в этом Железном Волке с лицом точно у курносой германской гориллы. Не речь и не манера – они не без грубости, – но то, как он их надевает: будто плоскость, где смыкаются речь с манерой, воспалена. – Эй, Тэк? – Ага? – Ты давно здесь? – Если скажешь, какой нынче день, я бы посчитал. Но я плюнул. Давненько. – После паузы Люфер спросил – голос странный, не такой задиристый: – Ты знаешь, какой сегодня день? – Нет, я… – Эта странность напугала его. – Я не знаю. – Он потряс головой, а разум спешно ринулся прочь, сменил тему: – Ты чем занимаешься? В смысле, где работал? Тэк фыркнул: – Промышленное строительство. – И работал здесь? До… всего? – Поблизости. Миль двенадцать, в Хелмсфорде. Там раньше был завод, где консервировали арахисовое масло. Мы его переоборудовали под производство витамина С. А ты чем занят?.. Не, по тебе не скажешь, что у тебя работы выше крыши. – Люфер ухмыльнулся. – Да? Он кивнул. Суждения по внешности утешительны, когда судья проницателен и дружелюбен. Ну и вообще, отпустило. – Жил-то я в Хелмсфорде, – продолжал Люфер. – Но часто катался в город. Прежде Беллона была ничего себе городок. – Тэк глянул на какую-то дверь – слишком темно и не видно, открыта или закрыта. – Пожалуй, и до сих пор. Но однажды приехал – а тут вон чего. Пожарная лестница над уличным фонарем, что пульсировал медленно, точно больное сердце, походила на горелые спички – некоторые еще теплились. – Прямо как сейчас? Их отражение нефтяной рябью скользнуло по витрине. – Чуть меньше мест, куда добрался огонь; чуть больше народу еще не уехало… не все новоприбывшие прибыли. – То есть ты здесь с первых дней?