– Точно. А тут вы. Было время, она пыталась заинтересоваться инженерией. Я приводил домой кое-какую нашу молодежь. И их жен. Приводил тех, у которых водились идеи, – это она так говорила. Тоже недолго продлилось. – Он покачал головой. – Но она умудряется сделать так, чтобы все было, как ей охота. И это бы ладно, если бы я верил… верил, что все по-настоящему. Что если потрогать, все не посыплется, как яичная скорлупа, как штукатурка. Может, мне с Эдной поговорить? – Он улыбнулся; руки наконец отыскали карманы и в них утопли. – Может, дело во мне. – Он снова огляделся. – Надеюсь, переезд поможет. – А миссис Ричардс счастлива? – Недостаточно, на мой взгляд. У нас, знаете, был еще один… ну, это вас не касается. Не буду на вас вываливать. И так слишком разговорился. – Это ничего. – Лучше пойду. Надо в контору к десяти, потом на склад к полдвенадцатого. – Эй, мистер Ричардс? Тот обернулся в дверях. – У вас письмо в почтовом ящике. Авиапочта. – А! – кивнул мистер Ричардс. – Спасибо. – И удалился. – …и, мистер Ричардс? – Ответа не последовало, и Шкедт вышел в коридор. Оба лифта закрыты. Он сунул руку в карман и пощупал влажную мятую купюру. Тряхнул головой и поволок к двери комод. Проволок три фута и решил вытащить ящики. Долго-долго он таскал мебель, а затем вышел на балкон. Над домом напротив завивался дым. Марево справа белело ярко, точно слоновая кость. Шкедт глянул вниз – в стекающемся мареве еле виднелась верхушка дерева. Он перетащил оставшуюся крупную мебель; затем по два за раз перенес плетеные стулья. На последнем лежала тетрадь. Он пощупал карман рубахи; может, сделать перерыв? Ручка заскользила под тканью. Он оглядел опустевшую комнату. В дверях ведро, швабра, коробка с мылом. Он поерзал зубами по зубам, взял тетрадь и сел. Писал он медленно. То и дело вскидывал глаза на дверь и даже на окно. Восемь строк спустя убрал ручку в карман. И без того раздутую нижнюю костяшку левого среднего пальца этой ручкой натерло и расцарапало. Он зевнул, закрыл тетрадь и посидел, глядя, как потягивается и ежится туман. Потом швырнул тетрадь на пол, встал и унес свой стул в 19-Б. Он орудовал куском картона вместо совка и все, что намел, отнес в соседнюю квартиру. Свалил мусор в ящик бюро, другого места не найдя. Возвратился в кухню и загрохотал ведром в раковине. Вода хлынула в цинк, закружила мыло; грохот стих до рокота, что глохнул и глохнул в пене. * * * – Сама не знаю, что на меня нашло! – Ничего страшного, мэм. Ну правда… – Прямо не знаю, что со мной такое. Вот, держите… – Все нормально, миссис Ричардс. – Прямо в холодильнике. – Она распахнула дверцу. – Видите. Я приготовила. Честное слово. На тарелке лежали три сэндвича – все три с дыркой в уголке. Он засмеялся: – Слушайте, да я верю. – Я приготовила. Потом подумала, что пошлю наверх Джун и Бобби. А потом подумала: ой, нет, обедать-то еще рано; и убрала в холодильник. А потом, – она наполовину прикрыла дверцу, – забыла. Съешьте сейчас. – Спасибо. Все в порядке. Я просто хотел сказать, что всю мебель вынес и вымыл две дальние комнаты и дальнюю ванную. – Возьмите. – Она опять открыла холодильник. – Давайте. Заходите, поешьте. Ой! – Дверца захлопнулась, чуть не выбив тарелку у него из рук. – Кофе! Вы же хотите кофе. Я воду поставлю. Заходите. Я через минутку. Может, она спятила (подумал он, входя в гостиную), как и вообще все тут. Он сел на Г-образный диван, поставил тарелку на кофейный столик и один за другим приподнял уголки хлебных ломтей: арахисовое масло с желе, «Спам» с горчицей и?.. Он ткнул пальцем, лизнул: печеночный паштет. Этот сэндвич он съел первым. – Прошу! – Она поставила ему чашку, села на другую половину «Г» и тоже хлебнула кофе. – Очень вкусно, – промямлил он с набитым ртом, демонстративно тряхнув сэндвичем. Она еще отпила. А потом сказала: – Знаете, чего я хочу? – Ммм? Она перевела взгляд на тетрадь на диване и кивнула: – Я хочу, чтоб вы прочли мне свое стихотворение. Он проглотил кусок. – Не, мне надо наверх, домыть полы. И в кухне прибраться. Можете собирать вещи, я вечером уже кое-что перенесу. – Завтра! – вскричала она. – Ой, давайте завтра! Вы и так трудитесь не покладая рук. Прочтите мне стихотворение. И кроме того, у нас еще ничегошеньки не готово. Он улыбнулся и возмечтал об убийстве. И здесь, подумал он, это бы настолько проще сошло с рук… – Вряд ли вам понравится. Сложив руки на коленях, она подалась к нему: – Ну пожалуйста. Он перетащил тетрадь на колени (как будто прикрыться пытаюсь, подумал он. Убил бы). – Ладно. – Что-то пощекотало испод бедра. Пот затек под цепочные путы. – Я прочту… – Он открыл тетрадь, откашлялся. – Это. – Вдохнул и посмотрел на бумагу. Очень жарко. Цепи натянулись поперек спины: он сутулился. Когда открыл рот, какой-то миг был уверен, что звука не раздастся. Но стал читать. В тишину комнаты ронял слово за словом. Смысл отшелушивался от голоса, расщеплялся. Звуки, из которых он складывал интонацию, киксовали. Ротовой механике недоставало ловкости – она не успевала за тем, что знал его глаз. Он читал слово за словом, с ужасной ясностью понимая, как должно было упасть предыдущее. Разок кашлянул. На одной фразе отпустило, полегчало. Затем, голосом закрыв запятую, лихорадочно подумал: зачем я выбрал это?! Надо было выбрать любое, только не это! Он сипло прошептал последнюю строку и прижал руку к животу, давя крошечную боль. Еще несколько раз вдохнул поглубже и выпрямился. Рубаха на спине промокла насквозь. – Какая прелесть. Захотелось – и он не стал – смеяться. – «…Потерян у тебя в глазу…» – переврала она цитату. Нет, перефразировала. В животе опять сжалось. – Да, мне очень понравилось. Тут он дугой свел пальцы и сказал: – Спасибо. – Вам спасибо. Мне кажется… Я так устал, что мне не до убийства, подумал он. – …кажется, будто вы подарили мне частичку себя, великую драгоценность. – Эмх. – Он неопределенно кивнул. Напряжение наконец вытолкнуло наружу смех. – Вам нравится просто потому, что вы меня знаете. – И с этим смехом отчасти вытекла усталость. – Безусловно, – кивнула она. – Я в поэзии смыслю не больше Артура. Честно. Но я рада, что вы прочли. Доверия ради.