* * * – Да, кто там? – жалобным тембром. – Шкедт. Слушайте, если еще слишком рано, я потом приду… Зазвенела цепочка. – Нет-нет. Все нормально. – Дверь открыла миссис Ричардс в зеленом банном халате. – А что, все спят? Я не понял, что так рано. – Все нормально, – повторила миссис Ричардс. – Около восьми где-то. – И зевнула. – Хотите кофе? – Да, спасибо. Можно я в ванную? – И шагнул мимо, не успела она завершить сонный кивок. – А вы знаете, что у вас в почтовом ящике письмо? Авиапочта. – Я думала, ящики сломаны. – Ваш цел. – Он остановился, уже взявшись за косяк двери в ванную. – И в нем письмо. – Ох батюшки! Уже намылившись и собравшись бриться, он распознал в ее голосе отчаяние. * * * Едва он сел, Джун в синих брюках и розовом свитере с вышитой маргариткой у ворота поставила на стол полные чашки кофе. – Доброе утро. – Разбудил? – Я была у себя. Я тут раньше всех поднимаюсь. Чем занимался? – Да ничем. С утра, перед тем как прийти, переписал стихотворение, которое вечером сочинил. – Прочти мне? – Нет. Она как будто расстроилась. – Я бы, наверно, тоже не захотела никому читать то, что написала. Он прихлебывал, держа чашку обеими руками. – Достаточно крепкий? – уточнила миссис Ричардс из кухонных дверей. – У меня тут банка растворимого. – Нормально. – Черный кофе болтался в опустошенной сердцевине рта, теряя жар. – А Бобби уже встал? – спросила миссис Ричардс уже из кухни. – Я слышала, как он там ходит. А папа? – Дай отцу поспать, солнышко. У него вчера был тяжелый день. Джун спросила: – Хочешь еще кофе? Он потряс головой, и от этого горечь расползлась по ее желтым волосам, по цветам в латунных горшках, по пластмассовым ручкам шнура зеленых штор. Он улыбнулся и все проглотил. * * * Квартира 19-Б была открыта, заброшена и совершенно обыкновенна: В кухне техника, на краю ванны коврик, постели не заправлены. И ни одной книги. Ну, зато здесь поселится мебель. Ножки мягкого кресла заревели в коридоре. Вот дурак, подумал он в отголосках. Надо было спросить, куда им всю эту мебель деть. Блядь!.. Наклонил кресло, чтобы пролезло в дверь. Кресло ревело; матрас тахты шшшшшипел на боку. Шкедт прислонил его к цветастому дивану и пошел назад за гардеробом. Раскрылись двери обоих лифтов. Из одного вышел ветер, из другого – мистер Ричардс. – О, здрасте. Я подумал, надо заглянуть перед уходом. – Галстук его, суровый и индиго, нырял в камвольные лацканы. – А куда вы деваете этот хлам? Шкедт пошаркал ногами по сандалии и по виниловой плитке. – Я… ну, я в соседнюю квартиру перетаскиваю. Мистер Ричардс прошел мимо, заглянул в 19-Б. – Особой разницы нет. – Оглянулся. – Да? Они вместе зашли в 19-А. – Я думаю, к вечеру все вынесу, мистер Ричардс. – Тот не возразил, и Шкедта попустило. – Потом все помою, полы и остальное. Будет красиво. Ей понравится. Я хорошо сделаю. Мистер Ричардс нахмурился на дохлые лампочки. – Если хотите, могу все снести в подвал. – Он расслабился и потому предложил, зная, что предложение отклонят. – Только если вы хотите. – Мистер Ричардс вздохнул и вошел. Туфли кордовской кожи заскрипели по битому стеклу. Он опустил взгляд. – Не вижу нужды. Тащить все это в подвал. Я даже не знаю, что у нас там в подвале. – Не шевельнув ногой, он оглядел оставшуюся мебель. – Ей понравится. Да. – Вынул руку из кармана. – Надели бы вы другую сандалию, юноша. Ногу изрежете к чертям. – Да, сэр. Мистер Ричардс отступил от куч мусора, покачал головой. – Мистер Ричардс?.. – Знаете, я вот думаю… – Мистер Ричардс пощупал воротник на толстой шее; некогда он, пожалуй, был человек грузный. – Переезд пойдет нам на пользу? На пользу Мэри? Вы как думаете? Вы ей, знаете, понравились. Это хорошо. Я все гадал, кого Эдна к нам пришлет. У нее бывают чудны́е друзья. И насчет вас я гадал, пока не разглядел под грязью. Но вы вроде приятный пацан. Вы как считаете? – У вас внизу диковатые соседи. – Думаете, если переехать сюда – поможет? Он хотел было упрекнуть: мол, вы думаете, что нет. Но пожал плечами. – Вы как думаете? Скажите. Мне сказать можно. Мы все в таком положении, что надо себя заставлять говорить честно. Мне это нелегко, я не отрицаю. Но вы попытайтесь. – Почему вы остались в городе? – Вы полагаете, она уедет? Нет уж, мы живем здесь; она не сможет. – И тут застрявший в нем вздох болезненно вырвался наружу. Мистер Ричардс поднес руки к ремню. – Знаете, в этом доме мне почти мерещится, будто все ненастоящее. Или очень тонкая скорлупа. Хотелось поморщиться. Но Шкедт воздержался. Честно, подумал он. – Мэри живет в своем мире стряпни, уборки и детей. Я прихожу домой. И все какое-то… Не могу описать. Для мужчины дом… ну, он должен быть настоящим, прочным, тогда есть за что уцепиться. А у нас дома… я не знаю. Я прихожу из этого кошмарного мира в какую-то нигдешнюю страну, в которую сам не верю. А чем меньше я в нее верю, тем дальше она ускользает. Мэри всегда была женщиной странной; у нее не очень-то легкая жизнь. Она так старается быть… ну, культурной. Мы оба стараемся. Но все это… – Он кивнул на открытые балконные двери. Снаружи туман расползался туманными слоями. – У нее богатое воображение. О да, уж чего-чего, а этого не отнять. Это первое, что я в ней разглядел. Моя работа – она, ну, интересная. Но особо не требует, что называется, творчества. Во всяком случае, вам, наверно, так кажется. Но мы делаем дело. Однако мне нравится приходить домой к женщине, у которой водятся всякие идеи, она книжки читает и так далее. Но, – руки мистера Ричардса потирали бедра в поисках карманов, – внезапно понимаешь, что она превращает в свои идеи весь мир. Она теперь не выходит из дому; и кто ее упрекнет? А едва переступаешь порог – все, ты в ее царстве. – Она держит очень славный дом, – вставил Шкедт. – О, и мало того. Она и всех нас держит. Мы все говорим для нее, вы заметили? Все, кто к нам приходит. Она излучает такую… ну, нервозность. Начинаешь соображать, какой реплики она ждет; и подаешь эту реплику. Поначалу – чтобы ее не огорчать. Затем по привычке. Не согласны? – Я не… ну, не особо. – Вы согласны – или просто сами собой подстроились. Раньше ей нравились сплошные музыканты. И внезапно всякий, кто приходил в гости, оказывался музыкантом или вспоминал, что в старших классах в оркестре играл, и так далее. И все бы ничего, но потом она зазвала кого-то играть какую-то камерную музыку… – Он поднял голову и рассмеялся. – Смешно получилось. Играли чудовищно. Мы с Мэри хохотали потом неделями. – Он снова опустил подбородок. – Но на этом с музыкой она завязала. А теперь… ну, она читает этого человека, про которого вы говорили… – Эрнста Новика? – О новой встрече с ним Шкедт решил не упоминать.