– Я и боюсь. – И села на пятки. – Но я иногда хочу пробовать то, чего боюсь. Больше здесь незачем быть. Что, – спросила она, – с тобой сейчас случилось? – Чего? Она приставила три пальца к его лбу и показала блестящие подушечки: – Ты вспотел. – Я… вдруг стал очень счастлив. Она нахмурилась: – Я думала, ты перепугался до смерти! Он откашлялся, попытался выдавить улыбку: – Это как будто… ну, ты вдруг очень счастлив. Я был счастлив, когда вошел в парк. А потом вдруг… – Он тоже гладил ей руку. – Ладно, – засмеялась она. – Нормально. У него свело челюсть. Он распустил мускул и проворчал: – Кто… что ты за человек такой? Ее лицо распахнулось удивлением и досадой: – Ну, давай разбираться. Умная, обворожительная… на восемь… на четыре фунта тяжелее ошеломительной красоты… так я себе говорю; моя семья богата – и деньгами, и связями. Но сейчас я против этого бунтую. – Понял. Лицо у нее было почти квадратное, маленькое, совсем не красивое и притом приятное. – Вроде всё по делу. Юмор улетучился из этого лица – осталось только удивление. – Ты мне веришь! Какой ты лапочка! – Она внезапно поцеловала его в нос – и не то чтобы смутилась; скорее, похоже, прикидывала удачный момент для некоего важного жеста. А именно: подобрать гармошку и выкрикнуть ноты ему в лицо. Оба рассмеялись (он, хоть и смеялся, был изумлен и подозревал, что это видно), а она между тем сказала: – Пошли погуляем. – А одеяло?.. – Брось. Он взял тетрадку. Маша руками, они бегом пробились сквозь листву. На тропе он остановился и посмотрел на свой бок: – Э?.. Она обернулась. – А ты, – медленно спросил он, – помнишь, как я взял орхидею и прицепил на ремень? – Это я ее прицепила. – Большим пальцем она потерла какое-то пятнышко на гармошке. – Ты хотел ее оставить, а я сунула ножик тебе в шлевку. Ну правда. Тут бывает опасно. Приоткрыв рот, он кивнул; бок о бок они добрались до бестеневых троп. Он сказал: – Это ты сунула ножик. – Где-то ветерок, не напрягаясь, легко пробирался сквозь зелень. На два вдоха он почуял дымный аромат, а затем тот рассеялся от невнимания. – Ты такая одна-одинешенька, просто наткнулась на этих людей в парке? «Ты что, спятил?» – сказал ее взгляд. – Вообще-то, я приехала с чумовой тусовкой. Весело было; но спустя пару дней они стали мешать. Машина – это, конечно, хорошо. Но если застрял, потому что нет бензина… – Она дернула плечами. – До приезда мы с Филом поспорили, есть этот город или нет его. – Ее внезапная удивительная улыбка – сплошь глаза и очень мало губ. – Я выиграла. Сначала побыла с ними. Потом их бросила. Несколько ночей с Милли, Джоном и этими. Потом ушла искать приключений – а несколько дней назад вернулась. А в мыслях: ой… – Так ты с деньгами сюда приехала? …Фил. – Те, кто был со мной, приехали с деньгами. Сильно пригодилось, ага. Вот сколько можно бродить по такому городу и искать гостиницу? Нет уж, ну их. Они и рады были от меня избавиться. – Ушли? Она уставилась на свою кроссовку и засмеялась псевдозловеще. – Отсюда уходят, – сказал он. – Люди, которые подарили мне орхидею, – вот они уходили, когда я пришел. – Кое-кто уходит. – Она снова засмеялась. Смех вышел тихий, и уверенный, и загадочный, и пугающий. Он спросил: – И какие у тебя случились приключения? – Смотрела бои скорпионов. Та еще дичь. Кошмаровы трипы не по мне, но город маленький, особо не попривередничаешь. Несколько дней прожила одна в чудесном доме в Хайтс; в итоге чуть на стенку не полезла. Люблю жить снаружи. Потом у Калкинза пожила. – Это который газету выпускает? Она кивнула: – Провела там несколько дней. Роджер устроил себе такой вечный уикенд за городом, только в городе. Держит при себе довольно интересных людей. – И ты тоже была интересная? – По-моему, для Роджера я была скорее украшение. Развлекать интересных. Ему же хуже. Красота ее была грубовата – скорее, пожалуй, «симпатичная». Он кивнул. – Но встреча с цивилизацией пошла мне на пользу. Потом еще побродила одна. Был в монастыре, возле Холстайна? – Чего? – Я тоже не была, но слыхала, там какие-то душевные люди устроили такой как бы религиозный приют. То ли до того, как тут все началось, то ли приехали и осели после – я так и не поняла. Но все равно ничего так. Ну, говорят. – Джон и Милдред тоже довольно душевные. – Уел! – Она выдула аккорд, посмотрела на него с любопытством, засмеялась и рукой рубанула по высоким стеблям. Он обернулся; и ее глаза, ожидавшие, что он заговорит, зеленели ярче, нежели дымка позволяла листве. – Тут как в маленьком городке, – сказал он. – Кроме сплетен-то, есть чем заняться? – Особо нечем. – Снова рубанула. – Великое счастье, если так посмотреть. – И где живет Калкинз? – А, так ты любишь сплетничать! А я уж испугалась. – Она оставила стебли в покое. – Редакция газеты – это ужас! Он нас водил – прямо туда, где печатают. Серость, и мрак, и тоскливо, и гулко. – Она скривила лицо, и плечи, и руки. – Айййй! Но его дом… – Все разгладилось. – Весьма хорош. Прямо над Хайтс. Огромный участок. Весь город видно. Ничего себе, наверно, было зрелище, когда по ночам все фонари горели. – Теперь скривилось чуть-чуть. – Мне интересно было, жил он там всегда или тоже просто въехал и окопался. Но спрашивать не принято. Он свернул, и она свернула следом. – И где этот дом? – По-моему, адрес – Южная Брисбен. – Как ты с ним познакомилась? – Они закатили вечеринку. Я гуляла мимо. Один знакомый меня зазвал. Фил, собственно. – Вроде несложно. – Не, очень сложно. А что, ты хочешь пойти познакомиться с Калкинзом? – Ну, здесь-то довольно убого. Прогуляюсь к ним – может, и меня зазовут. – Пауза. – Ты-то, конечно, девушка. Тебе попроще, да? Быть… украшением? Она подняла брови: – Необязательно.