– А. Это – Калкинз. – На деревянном столе стояла коробка с консервами. – По-моему, поразительно, что у нас вообще есть газета. – Она села на скамейку и посмотрела на него выжидательно. – А даты – это он просто шутит. – А. – Он сел рядом. – А палатки у вас есть? Хоть какое-то укрытие? – Но все думал: «Тысяча девятьсот девяносто пятый?» – Мы в основном предпочитаем на воздухе. – Она огляделась, а он тем временем тщился почувствовать город за пределами этого лиственного грота в свете костра. – Конечно, Тэк… он обещал Джону простые чертежи. Для изб. Джон хочет, чтобы Тэк возглавил весь проект. Считает, Тэку это будет полезно. Тэк, знаешь, такой странный. Почему-то думает, что мы его не примем. Или мне кажется, что он так думает. У него в голове очень важная картинка: вот он такой весь из себя одиночка. Хочет отдать нам чертежи – он ведь инженер, знаешь, – и чтобы дальше мы сами. Но ценность ведь не просто в доме или там в лачуге, которые в результате построятся. Тут должен быть внутренний творческий порыв строителя. Согласен? Чтоб хоть чем-то себя занять, он покрепче сцепил зубы. – Точно не хочешь есть? – А. Нет. – И не устал? Можешь передохнуть пару часиков, если что. Работа начинается только после завтрака. Давай одеяло принесу, хочешь? – Нет. При свете костра в ее решительном ясном лице он насчитал лет двадцать пять. – Я не хочу есть. И спать. Я даже не знал, что Тэк ведет меня сюда. – Тут очень славно. Правда. По крайней мере, очень теплое единение чувств. Пожалуй, всего двадцать. Гармонистка заиграла вновь. За костром завозился кто-то в коконе защитного цвета. Кроссовка Милдред очутилась в футе от ближайшего спящего, который накрыл голову холстиной. – Лучше б ты это не носил, – засмеялась Милдред. Он разжал массивные пальцы под металлом. – Ну, если хочешь остаться. Может, тогда тебе и не надо будет это носить. – Мне и не надо это носить. – И решил не снимать. Гармоника вознегодовала. Он поднял глаза. Свет ярче огня и зелени забросал спальники и скатки лиственными тенями деревьев. Затем разбухшие лапы и иззубренный прозрачный хвост съежились. – Эй, вы нам притаранили? Шея у него была щедро увешана цепями. На округлости плеча – широкая ссадина (а ниже ссадины поменьше), будто он неудачно упал на бетон. Один сапог тоже оплетен цепями – на ходу он звякал. – Давайте, не тормозите! Тащите сюда это говно! Он остановился у очага. Пламя отполировало мощные руки, маленькое личико. Передний зуб сломан. – Больше ничего? – Он резко указал на стол, смахнул с плеча спутанные, полузаплетенные черные волосы и подошел. – Привет! – сказала Милдред, просияв сногсшибательной улыбкой. – Кошмар! Как дела? Скорпион воззрился на нее сверху вниз, высоко задрав влажную губу над сломанным зубом, и с расстановкой произнес: – Ёпта, – что поддавалось разнообразным трактовкам. Вклинился между ними двумя. – А ну… – заметил орхидею, – подвинься нахуй, а? – И подтащил коробку консервов с края стола к животу, на котором несвежие мятые джинсы висели так низко, что видно было, как шерсть густеет ближе к лобку. Через мощное плечо глянул на орхидею, закрыл рот, потряс головой. – Ёпта, – опять, а затем: – А ты, бля, чего вылупился? – Между полами укороченного жилета под темной велосипедной цепью на блестящих звеньях из нержавейки и меди из скобяной лавки мерцали призмы, зеркала и линзы. – Ничего. Кошмар раздраженно цыкнул, развернулся и споткнулся о спальник. – Под ноги не лезь, идиот! Холстина затряслась, и появилась голова – пожилой мужик поскреб под очками, в которых, вероятно, уснул, и поглядел вслед скорпиону, затопавшему под деревья. Он увидел, как под маской лица Милли что-то шевельнулось, и какой-то миг был уверен, что сейчас она окликнет, попрощается. Она провезла по земле кроссовкой. На голени у нее была царапина. Он нахмурился. Она сказала: – Это Кошмар. Про скорпионов уже знаешь? – Тэк кое-что рассказал. – Поразительно, как прекрасно можно ладить с людьми, если просто быть любезным. Правда, у них странноватые представления об ответной любезности. Раньше они вызывались кого-нибудь для нас избить. Всё хотели, чтоб Джон нашел, кого бы им поучить жизни – само собой, того, кто нам докучал. Но нам никто не докучал. – Она сгорбилась. – Я так понимаю, – заключил он из дефектной конструкции ее улыбки, – вы не всегда с ними ладите? – Не всегда. – Улыбка идеальна. – Просто жалко, что Джона не было. Джон с ними ладит отлично. По-моему, Кошмар его побаивается. Мы им часто помогаем. Продуктами делимся. Мне кажется, они многое у нас черпают. Но было бы гораздо проще им помогать, если б они признали, что им это нужно. Гармошка молчала; гологрудой девушки на одеяле не было. – Ты где так оцарапалась? – Нечаянно. Джон. – Она пожала плечами. – Такой вот штукой, кстати. – Она кивнула на орхидею. – Ерунда. Он наклонился потрогать, глянул на Милдред – та не шевельнулась. Поэтому он прижал указательный палец к ее коже, провел вниз. Короста под мозолью – как крохотный рашпиль. Милдред нахмурилась: – Ну правда, ерунда. – Получилась мягкая гримаса в густо-рыжем обрамлении. – А это что? – Она ткнула пальцем. – На запястье у тебя? Когда он наклонился, задралась манжета. Он пожал плечами. Смятение – как попытка нащупать удобную позу внутри собственной шкуры. – Нашел. – Интересно, расслышала ли она знак вопроса – крохотный, не больше точки. Она шевельнула бровями – значит, услышала; и это его позабавило. На его узловатом запястье полыхнуло оптическое стекло. – Где ты это взял? Я у нескольких людей видела такую… цепь. Он кивнул: – Я нашел недавно. – Где? – Нежная улыбка требовала ответа. – А где ты оцарапалась? По-прежнему улыбаясь, она ответила смущенным взглядом. Этого он ожидал. И не поверил. – Я… – и эта мысль разрешила некую внутреннюю каденцию, – хочу про тебя знать! – Он был внезапно и ошеломительно счастлив. – Ты здесь давно? Откуда ты? Милдред? Милдред – а как фамилия? Почему ты сюда пришла? А сколько тут пробудешь? Любишь японскую кухню? А стихи? – Он засмеялся. – Тишину? Воду? Чтобы произносили твое имя? – Ну-у… – Он видел, что она страшно довольна. – Милдред Фабиан, и на самом деле меня все называют Милли, как Тэк. Просто Джон считает, что, когда приходят новенькие, надо поофициальнее. Я здесь училась в университете штата. Вообще я из Огайо… из Эвклида? Он кивнул. – Но в местном универе прекрасный факультет политологии. Раньше был. Поэтому я приехала сюда. И… – Она опустила глаза (карие, сообразил он с задержкой памяти в полсекунды, глядя на опущенные пшеничные ресницы, – карие с медной подкладкой, медной, как ее волосы). – Я осталась. – Когда все случилось, ты была здесь? – …да. Он расслышал вопросительный знак – крупней любого, что найдется в шрифт-кассе. – А что… – и когда он произнес: – случилось? – ему уже не хотелось знать ответ. Ее глаза расширились, снова опустились; плечи ссутулились; спина округлилась. Она потянулась к его руке, что лежала между ними на скамье в своей клетке.