Чуть помолчав, Ана произнесла: – А для самого себя ты чего-нибудь хочешь? – Это неважно. Она важнее. – Вы оба важны, Хоакин. Ты когда-нибудь рассказывал Бёрди, как жил до того, как попал к Марку и Линде? Хоакин закатил глаза. – Ага, – едко фыркнул он. – Разве я мог не рассказать, как в двенадцать лет меня упекли в психушку? Девушки пищат от таких историй. А уж красивые тем более. – Тогда что… – Бёрди нужны реальные вещи, ясно? – перебил Хоакин. Иногда разговоры с Аной приводили его в отчаяние, особенно когда она отказывалась посмотреть на ситуацию с его точки зрения. В конце концов, если кто и знает Хоакина лучше всех, то это сам Хоакин. – То есть не вещи в буквальном смысле, а жизнь, настоящая жизнь. Я никогда не смогу дать ей то, чего она хочет. – Это она так сказала? – парировала Ана. – Или ты? Хоакин отвел глаза. Ответ знали оба. – А как насчет сестер? – продолжала Ана. – Ты собираешься рассказать о себе Майе и Грейс? – Нет. – Он произнес это со взрывным «т» и посмотрел в окно. Мимо проехал микроавтобус с подростками, из окошек торчали доски для серфинга. Хоакин не сомневался, что некоторые из этих ребят ходят в его школу. С одной стороны, он им завидовал, с другой – никогда не хотел стать кем-то из них. – Думаешь, они тебя не поймут? – Вопрос Аны вернул его в закусочную, привлек внимание к официантке, которая уже расставляла блюда на столе. – Конечно, не поймут! – воскликнул Хоакин, как только она удалилась. – Они живут идеальной жизнью в своих идеальных семьях. Что мне им рассказать? Что их старший брат, который ни капли на них не похож, шизик? Ана приподняла бровь. Это слово она терпеть не могла. – Извините, – буркнул Хоакин. – Твоих сестер я не знаю, но могу тебя заверить, что жизнь у них вряд ли идеальная, – мягко сказала Ана. – Проблемы у вас, возможно, разные, но, сто процентов, им своего дерьма хватает. – Хоакин скрестил на груди руки. – Тебя задевает тот факт, что сестер удочерили, а тебя нет? – Желать им плохой жизни только потому, что она не задалась у меня? Глупость какая. Они достойны хороших родителей. У них есть хорошие родители. – Помедлив, Хоакин добавил: – Грейс, старшая, хочет найти нашу биологическую мать. – И как ты на это смотришь? – Большое спасибо, только без меня. Майя сказала то же самое. Точнее, сказала так: «Она отдала Хоакина чужим людям». – Хоакин попытался воспроизвести мимику Майи, передать негодование, с которым она выплюнула эти слова, словно выругалась, как будто нет на свете худшего преступления, чем отказаться от своей семьи. – В этом мы Грейс не поддерживаем. – Она сказала, зачем хочет найти мать? Хоакин пожал плечами. – Не знаю. Наверное, обсуждает эту фигню со своим психологом. Ана улыбнулась, Хоакин ответил тем же. – Можем на минутку вернуться к Бёрди? – осторожно спросила Ана. – Легко. В переносном смысле. – Верно подметил. Ты по ней скучаешь? Хоакин скучал по каждой ее черточке. По аромату ее кожи, по тому, как падали ему на руку ее волосы, когда она клала голову на его плечо. Хоакину не хватало ее смеха и яростного выплеска эмоций, когда она слышала что-то, с чем не была согласна. – Немного. Иногда. Он тосковал по Бёрди каждую минуту. – И все же как насчет сестер? – спросила Ана. – Возьмешь и оттолкнешь их, едва узнав? Убежишь прочь, как убежал от Бёрди, потому что решил, что недостаточно хорош для них и вообще для кого бы то ни было? Хоакин, жевавший ломтик жареной картошки, не ответил. Остывшая жареная картошка – ужасная гадость, но ломтики в его порции были горячими и хрустящими. Он сунул в рот еще один. – Так вот, у меня для тебя новость: семью отринуть нельзя. Ты всегда будешь с ней связан. Пальцем, мокрым от влаги запотевшего стакана, Хоакин вывел на столе какой-то узор. – В самом деле? Расскажите это моей матери. – Хоакин, – в голосе Аны сквозила нежность, – ты заслуживаешь того, чтобы в твоей жизни были родные люди. И Марк с Линдой тоже. Ты должен простить себя за все, что случилось. – Не могу, – вырвалось у Хоакина. – Я не могу себя простить, потому что не представляю, каким был, когда все это происходило. Знать не знаю этого типа. Этого гребаного идиота, который все испортил. Ана посмотрела на него с легкой печалью в глазах. Разумеется, она знала правду. Читала выписку из его больничной карты, полицейские протоколы, заявление от приемных родителей Хоакина, Бьюкененов. – Я просто пытаюсь делать вид, что этого не было, – помолчав, сказал он. – Вот как? И что, помогает? – поинтересовалась Ана. – Ни черта. – Хоакин невольно усмехнулся. – Но, по крайней мере, в этом случае не страдает никто, кроме меня. – Уверен? Хоакин посмотрел в окно и ничего не ответил. Ночью он проснулся от кошмара. Простыни и футболка промокли от пота, кровь бешено пульсировала в жилах – казалось даже, что его кто-то трясет. – Тихо, тихо, малыш. Все хорошо. – Теплая ладонь Марка опустилась ему на плечо, заставила лечь обратно. – Все хорошо, только нужно проснуться. – М-м-м, норм, – простонал Хоакин. Свет за закрытыми глазами был слишком ярким и резким, он как будто проникал под кожу. Рядом с Марком стояла Линда. Она протянула Хоакину стакан воды. Посреди ночи, с распущенными волосами и без макияжа, она всегда выглядела более нежной и ласковой. – Простите, – забормотал Хоакин. – Со мной все в порядке. Простите, что разбудил. Марк и Линда уселись по обе стороны от кровати. Так он и знал, что они не уйдут. Семнадцать лет Хоакин мечтал, чтобы кто-нибудь был с ним рядом, а теперь, когда это наконец случилось, он хочет остаться один. – Расскажешь, что приснилось? – спросил Марк. Первое время, пробуждаясь от кошмаров, Хоакин не переносил даже присутствия Марка в комнате. Наверное, это то, что Ана называет прогрессом. – Я… не помню. – Хоакин потер лицо ладонью. Ему нужна чистая, сухая футболка. И новые мозги. – Забыл, когда проснулся. Конечно, он соврал. Ему снились Майя и Грейс. Они стояли на берегу океана и кричали, а волны, накатывающие на песок, становились все выше. Хоакин рвался к сестрам, но как будто прирос к земле и мог лишь смотреть, как девушек смывает в море. – Ты звал Майю и Грейс, – мягко произнесла Линда. – Видел их во сне? – Не помню, – пожал плечами Хоакин. Он знал, что Марк и Линда переглянулись поверх его головы. Если бы ему платили по доллару всякий раз, как они это делают, он бы уже давно купил собственный дом. И машину. Еще двое вычеркнуты из его жизни. – Получится поспать? – после долгой паузы спросил Марк, чья рука по-прежнему лежала на плече Хоакина. И он, и Линда были хорошими людьми, но Хоакину больше всего нравилось умение Марка молча ждать, не требовать немедленного ответа. Порой Марк чувствовал, что Хоакин способен сказать гораздо больше без слов. – Да, все хорошо. – Он снова отхлебнул воды. – Простите, что разбудил. – Не надо извиняться, – сказала Линда. – Все равно Марк еще не спал. Наверняка читал какую-нибудь ерунду в интернете. Хоакин улыбнулся. Просто потому, что Линда рассчитывала на улыбку. Грейс Мать Адама, надо отдать ей должное, решила не выдвигать обвинений против Грейс. Любое проявление насилия в школе наказывалось крайне жестко, однако политика в отношении травли учеников была столь же суровой, и поскольку зачинщиком инцидента считался Адам, формально вину за случившееся возложили на него. (Кроме того, будучи матерью-одиночкой, мама Адама очень расстроилась, узнав, что ее сын изводил Грейс записью детского плача. После ее приезда в школу из-за двери кабинета директора некоторое время доносились гневные крики. Слышала ли их Грейс, неизвестно; мама приехала и забрала ее домой.) Разумеется, администрация школы и от Грейс была не в восторге, но когда мама разговаривала с директором по телефону, Грейс из-за двери своей комнаты разобрала слова «гормоны» и «ребенок», которые, очевидно, наводили на школьное руководство непреодолимый ужас. Вдобавок Грейс наверняка знала, что стала первой забеременевшей ученицей за всю историю учебного заведения и что статистика подростковой беременности изрядно подпортит рейтинг школы. В итоге стороны сошлись на том, что до конца учебного года Грейс будет находиться на домашнем обучении, а осенью вернется в выпускной класс. По правде говоря, для нее это решение выглядело не столько компромиссом, сколько подарком. Грейс вполне устроило бы, если бы ей и вовсе не пришлось возвращаться в эти стены. В глубине души она почти надеялась, что родители отошлют ее в одну из тех школ-интернатов на Восточном побережье, что всегда показывают в фильмах. Там она распрощается с собой прежней, простит себя за все промахи, начнет с чистого листа и станет новым человеком. Только от прошлого все равно убежать нельзя, как нельзя попрощаться с Персик. Грейс знала, что никогда не забудет Персик. В субботу утром, около одиннадцати, мама позвала ее вниз. Грейс была почти уверена, что привычка дочери целыми днями валяться под одеялом и без перерыва пялиться в телевизор наконец вывела маму из терпения. Накануне она заставила Грейс сменить постельное белье, вымести из-под кровати мусор и «открыть уже наконец окно, а то воняет, как в хоббичьей норе». (Мама защитила диссертацию по произведениям Толкина, поэтому сравнение с «хоббичьей норой» звучало в доме часто. Грейс и ее отец с этим давно смирились.) – Держи, – сказала мама, когда Грейс спустилась. – Это нужно вернуть. – Она протянула дочери бумажный пакет из «Уноси скорей», магазина кухонной утвари.