Среди зевак был и Гонко, смотревший на босса прищуренным взглядом. Давным-давно он видел разбушевавшегося Курта. Зрелище было не из приятных. «Сейчас он взорвется, – подумал Гонко. – Он с каждой минутой сходит с ума. Это может плохо кончится. Похоже, самое время смыться…» И Гонко смылся без лишнего шума. Рубашка Курта начала раздуваться на плечах. Он издал особенно громкий взрыв хохота, и странный нарост разорвал ткань на спине, превращаясь в громадный горб. Толпа разбежалась. * * * Вернувшись в клоунский шатер, Гонко увидел пятившегося от входной двери Уинстона. Гонко кивнул ему, обрадовавшись, что старый клоун там, вне опасности, и вдруг остановился – Уинстон держал руку за спиной, что-то там пряча. – Что у тебя в руке, дружище? – Ничего, Гонко, – ответил Уинстон. – Видишь? Он вытянул руку и разжал пальцы – пусто. – А почему ты спрашиваешь? – Творится что-то неладное, – ответил Гонко. – Объявляю общий сбор. Теперь не время для игр. – Я схожу за Джей-Джеем, если хочешь, – предложил Уинстон. Гонко кивнул. – Валяй. – Потом смерил Уинстона оценивающим взглядом, говорившим: «Я знаю, что ты что-то затеваешь, старикан, но хочу ли я об этом знать или нет?» Уинстон предположил, что скорее второе. Он успел спрятать за поясом на спине пучок раскидистых желто-зеленых листьев. Чего Гонко не заметил, хвала небесам, так это след из листьев, тянущийся из-за спины Уинстона в комнату Гоши. След должен был оборваться у хижины прорицательницы. Уинстон сделал глубокий вдох и направился туда, не обращая внимания на боль в груди, когда тлеющая дыра снова начала жечь. * * * Тем временем Джейми стоял у фургона Курта и пытался собраться с духом. От накрывшей его адреналиновой волны тряслись руки. Похоже, Курт никогда не подозревал, что у кого-то хватит духу вломиться к нему в фургон: дверь оказалась не только незапертой, но и чуть-чуть приоткрытой. Джейми сделал глубокий вдох, подумал, что держать чертов рот на замке – это ключ к выживанию. Он поднялся по ступенькам и вошел внутрь. В душном и темном фургоне воняло, как в зоопарке, его освещал лишь небольшой газовый фонарь, стоявший на столе, вокруг которого вились мошки и комары. Иисус Христос взирал на него с полудюжины пластиковых распятий. – Прекрасная задумка, мистер Пайло, – прошептал Джейми. – Спасибо вам. Вот тут он дал себе волю. Он начал с разрывания лежавших на столе Библий. Каждая страница каждого экземпляра была полностью замазана маркером. Джейми швырял на пол изорванные страницы и обложки. Нормальный разгром? Похоже, нет. А что бы сделал Джей-Джей? Он бы знал, как тут устроить кавардак. Может, он пошел бы вот этим путем… Джейми скривился и спустил штаны. Усевшись на стол, он опорожнил кишечник и мочевой пузырь, что в подобных обстоятельствах оказалось нелегко. Подтерся страницами из Библии и прилепил их на стену. Снял со стены распятие и размазал испражнения по столу. Моча струйками стекала на пол. Черт подери, что бы еще тут натворить? Шкаф для документов у задней стены, за письменным столом… Он потянул его, и тот опрокинулся с грохотом, от которого Джейми вздрогнул. Вылетели два верхних ящика, и из них посыпалось содержимое – не бумаги, как ожидал Джейми, а тысячи маленьких белых кусочков, разлетевшихся по полу, словно градины. Зубы. Тысячи и тысячи зубов. Он пробыл там не больше пары минут, но решил, что наворотил достаточно. Уже собираясь уходить, он услышал раздавшиеся из-под письменного стола удары и глухой стон. Страх ударил его током. Он поглядел на дверь, настолько обезумев от ужаса, что явственно увидел там Курта с лучезарной улыбкой на губах и сулившими смерть звериными глазами. Джейми моргнул, и видение исчезло. Он осмотрел стол и нашел у нижнего ящика небольшой рычажок, похожий на ручной тормоз. Он потянул его, не зная, чего и ожидать, – щелкнула отжатая пружина. Раздался звук скольжения по дереву, и тяжелый ящик отъехал к двери фургона. Внутри полого отсека лежал подарок ко дню рождения Курта – трясущийся священник с глазами загнанного зверя. Джейми наклонился и развязал веревки, перехватывавшие запястья священника. Тот задергался и попытался сопротивляться. – Тсс, я вас отсюда выпускаю, – прошептал Джейми. – Только тихо, ни звука, ладно? – Слава богу, – прохрипел священник, вот только как-то странно. Джейми понял, почему: во рту у того не осталось ни одного зуба. – Идти можете? – спросил Джейми. Священник поднялся на ноги и чуть не рухнул. Джейми подставил ему плечо, и они кое-как выбрались из фургона. * * * У себя в хижине Шелис наблюдала за фокусником через хрустальный шар. В хижине царила тьма, но в фургоне она оставила свет включенным, чтобы у нее осталось хоть немного времени убежать, если он все-таки решит, что настало время нанести удар. Дважды он решительно выходил наружу, сверкая глазами, и оба раза останавливался, раздумывал и возвращался. В остальное время его настроение стремительно менялось от дикой ярости до подавленной неподвижности. В периоды «затишья» он что-то бормотал себе под нос, постепенно вновь доводя себя до вспышек гнева, когда он рвал на себе волосы, брызгал искрами из ладоней и выл как зверь. То, что эту ярость вызывала именно она, Шелис не сомневалась – она с десяток раз прочла по его губам свое имя. Она также явно видела другую вескую причину подобного состояния: разгром его дурацкой лаборатории. Он отчего-то винил в этом ее – в этом тоже надо будет еще разобраться, когда все уляжется. Пока что она решила, что увидела более чем достаточно. Мугабо должен исчезнуть. Как только она пришла к этому решению, раздался стук в дверь. Искусным взмахом руки она перевела шар на вход в хижину и с некоторым удивлением увидела стоявшего там Джорджа. – Открывай! – рявкнул он. Она подошла к двери и отперла ее. – В чем дело, Джордж? – Не смей говорить со мной таким тоном! – почти визжал Джордж. – Что-то тут происходит. Мне нужен шар. Давай его сюда. «Ах ты, гнида-коротышка», – подумала она. – Джордж, прошу тебя, сейчас не время. Если ты хочешь за чем-то присмотреть, давай я это сделаю. – Какого черта! – выпалил Джордж, упираясь лицом ей в живот, и подняв на нее два злобных глаза. – Разве не я тут главный, Шелис? Вроде бы на этом строятся наши взаимоотношения? Может, я не прав, как ты думаешь? Она отпрянула, чувствуя отвращение, стоя так близко к нему. – Да, Джордж. Думаю, что ты один из главных. – Очень хорошо, – сказал он, не заглотив наживку. – Тогда давай его сюда. Чем меньше слов ты скажешь, тем раньше получишь шар обратно. – Джордж… – Я сказал «раньше»? А может, это значит – через год. – Ты не понимаешь, – Шелис знала, что это впустую, – моя жизнь в опасности… – Ну давай, расскажи мне об этом! – заорал Джордж. – Пусть цирк летит к чертовой матери, пока я тут сижу, а ты плачешься мне в жилетку. Я хоть когда-нибудь тебе говорил, что меня трогают твои чувства, Шелис? Так вот, прямо заявляю: ты тупая сучка. Давай сюда шар. Не глядя на Джорджа, она протянула ему шар. Джордж схватил его, сплюнул через плечо и выскочил за дверь так быстро, как мог. Она сверкнула вслед ему глазами. – Твое время близится, коротышка, – прошептала она, закрывая дверь и щелкая замком. * * * Спешивший в свой фургон Джордж походил на крохотного сержанта-инструктора по строевой подготовке в фильме, который ради смеха пустили в ускоренной перемотке. Он вихрем проносился мимо всех, кто оказывался у него на пути. Его раздирали два глубоко противоречивых чувства: злорадное торжество от крушения Курта и брезгливая ненависть к тем, кто осмелился покуситься на цирк. Будь его воля, сдохли бы все, кроме него… Добравшись до фургона, он поставил хрустальный шар на стол и вперился в него диким взглядом. Курт по-прежнему кружил у Комнаты Смеха и Ужаса, хотя зрителей уже не осталось. На спине у него вырос огромный горб, а челюсть вытянулась так, что он не мог сомкнуть губы, из которых еще вырывалось: – О-хо-хо… Переместив шар в сторону фургона Курта, Джордж увидел такое, от чего глаза полезли на лоб. Новый клоун, Джей-как-его-там, крался по тропинке вместе со священником Курта. Джордж отрывисто тявкнул, что, наверное, означало смех. Потом схватил один из блокнотов бухгалтера и быстро написал: «Преступники». Первое имя в списке: «Клоун Джей». Джордж направил шар на дом акробатов, там оказался лишь один из них, Рэндольф, и по какой-то необъяснимой причине он вываливал на мебель мешок навоза. «За каким чертом он свои вещи обгаживает?» – пытался понять Джордж. Потом Рэндольф положил на покрытый слоем навоза замшевый диван красный пластиковый клоунский нос и быстро выбежал наружу. Джордж в недоумении покачал головой и добавил Рэндольфа в список. Весь следующий час он с помощью шара наблюдал за странными событиями, которые, уж ему ли не знать, выглядели чертовски хорошо организованными. То и дело он бормотал «этот подходит» или «попался» и выводил в блокноте очередное имя. Очень скоро в список попало больше десятка имен. Джордж вызвал бухгалтера, который суетливо вбежал в фургон. – Передай это Курту, – приказал Джордж, протягивая ему листок. – По-моему, он еще у Комнаты. Если его там нет, поищи в фургоне. Бухгалтер закивал, тряся двойным подбородком, и ушел. Вообще-то, Джордж больше не нуждался в его услугах. * * * Курт уже не кружил у Комнаты Смеха и Ужаса. Он стоял на пороге своего фургона, медленно обводя глазами его интерьер и во всех подробностях примечая разгром своей конторы: рассыпанные зубы, человеческие испражнения, разорванные Библии и открытый отсек под ящиком стола, откуда исчез священник. Стоя и глядя на все это, он произнес лишь один звук, еле слышное: – О-хо-хо. Курта не заставил вздрогнуть даже отдаленный пронзительный вскрик, громкий как взрыв, когда Гоши обнаружил, что случилось с его женой. За спиной у него кто-то откашлялся. Курт дернулся, словно вышел из транса, и обернулся. Если бы кашлянувший знал об ухмылке на лице Курта, то он бы тихонько развернулся и быстро ушел. Потрясение, испытанное Куртом после разгрома его конторы, проявило себя физически. Внезапно его лицо как будто разделилось на две половины: лоб и брови оставались нормальными, а вот нос особенно выделялся, как скрюченный палец, словно выпирающий из-под кожи крохотный позвоночник. Губы и щеки растянулись и истончились. Зубы торчали, как кусочки пожелтевшей слоновой кости. Курт Пайло больше не походил на человека – половина его лица превратилась в зазубренное орудие, больше напоминавшее перевернутую челюсть акулы, нежели человеческую. Это лицо – последнее, что видел Пайло-старший при жизни. Челюсть опустилась, как разводной мост. Курт произнес: