– Куда заглянем, Раф? – всполошился Дупи. – Заглянем-то куда? – Ну… мы… заглянем к ним в шатры, – промямлил Рафшод. – В чьи шатры? – не унимался Дупи. – Тех, кто это сделал. Дупи глубоко задумался, а потом крикнул: – Да! Да, вот это классная мысль. Давай так и сделаем, Гонко, заглянем в шатер того, кто это сделал, и увидим, кто… – Нам всем известно кто это был, – сказал Гонко. – Они носят трико. Вчера они пожелали нам удачного представления. Джей-Джей швырялся в них грязью, да благословит господь его сердечко. И не бойтесь, воздаяние последует. А теперь слушайте все, слушайте внимательно. Пока никаких контратак. И не надо искать скрытого смысла, серьезно вам говорю. Пока что ведем себя учтиво и любезно, – Гонко обвел всех прищуренным взглядом. – Никто из нас не забудет сегодняшнего вечера. Но спешки нет. Пока что мы станем терпеть – а они нас здорово натянули, это надо признать. Но мы их тоже поимеем. Предстоит долгая кампания натягов, и провести ее мы должны как надо. Сейчас самое главное – подготовка. Неспешная и тщательная. – Тук-тук! – раздался голос из-за двери. – А ну, поехали, – пробормотал Гонко. Размашисто вошел Джордж Пайло в сопровождении какого-то толстяка с такими близко посаженными глазами, что казалось, будто смотрят они из одной глазницы – похоже, так его лицо разукрасил манипулятор материей. Это, как догадался Джей-Джей по костюму и галстуку, был любимый бухгалтер Пайло, автор политики конкуренции между клоунами и акробатами. Рядом с ним Джордж смотрелся воплощением веселья и жизнерадостности. – Гонко! – воскликнул он. – Давай начнем то, что можно было бы назвать открытым диалогом о сегодняшнем представлении. Для начала скажи-ка, как ты думаешь, оно оправдало твои ожидания? – Если честно, то оно немного сыровато, Джордж, – невозмутимо ответил Гонко. – Немного сыровато! – отозвался Джордж, лучезарно улыбаясь. – Вот это мне нравится. Неудивительно, что ты главный в этот труппе, ты парень смешной. Мы с Рожером сделали кое-какие расчеты, ну, можно назвать это анализом рентабельности твоего представления. Сегодня вечером, Гонко, твое выступление стоило нам жизней девяти проходимцев. Девяти свеженьких и целеньких трюкачей, затоптанных в давке. Теперь в большинстве случаев зрители освистывают представления, которые им не нравятся, так что я полагаю, что самоубийственная давка указывает на то, что «немного сыроватое» выступление не приносит никакого дохода. Чему равняются девять проходимцев в переводе на порошок, Роджер? Бухгалтер Роджер уронил свой дипломат в яростном стремлении побыстрее достать из кармана калькулятор. Он потыкал в него пальцем и выдал ответ: – Девяти кисетам, мистер Пайло. – Девяти кисетам! – воскликнул Джордж, улыбаясь до ушей. – Девяти кисетам, Гонко. Роджер, сколько мы собирались заплатить клоунам за сегодняшнее представление? Бухгалтер снова потыкал в калькулятор. – Девять кисетов. – Правильно! – отозвался Джордж. – А сколько будет девять минус девять? Роджер сосчитал. – Э-э… м-м-м… ноль, мистер Пайло. – Именно что! Прекрасное круглое число. Что ты об этом думаешь, Гонко? Гонко открыл было рот, чтобы ответить, и снова закрыл его, когда Джордж шлепнул на стол листок бумаги. Он равнодушно взглянул на него и спросил: – Что это такое, Джордж? – Уведомление о временном закрытии шоу! – прокричал Джордж. Гонко вздохнул. – А если бы я тебе сказал, что во время выступления совершили диверсию? Джордж изобразил на лице раздумье и качнулся взад-вперед на каблуках. – Если бы ты мне это сказал, я бы тебя попросил предъявить кучу свидетельств, которыми ты, вероятно, располагаешь, чтобы безоговорочно доказать твои дикие измышления. Гонко протянул ему дымовую шашку. – Учитывай и то, что вызывает сомнения. Гонко отбросил дымовую шашку. – Тут я тебе напомню, что каждый артист несет полную личную ответственность за свое выступление, включая содержание в исправности оборудования и сцены и обеспечение безопасности. Вот что бы я гипотетически сказал, если бы ты гипотетически выдвинул подобную претензию. Подобное обращение в письменном виде следует подавать управляющему, но решение вышеупомянутого управляющего будет окончательным и обязательным к исполнению. А вышеупомянутый управляющий это у нас… я, Гонко. – Спасибо за разъяснения, Джордж. – Не за что. Рад помочь! И спасибо тебе, что уважаешь принятую процедуру. Именно это я и сказал прорицательнице, когда у нее пропал хрустальный шар. Итак, твое шоу закрывается на неопределенное время. Однако ты не переживай, у меня есть для вас другие поручения. – Не нравятся мне другие поручения, – простонал Дупи. – Не нравятся мне они! – Тихо ты, Дупс, – бросил Гонко. – Явишься ко мне в фургон вечером в следующую пятницу за инструкциями по работам снаружи, – приказал Джордж. – Работать будете непосредственно на меня. Разве нам обоим не повезло? Джордж развернулся на каблуках и вышел из шатра, не произнеся больше ни слова. Бухгалтер ринулся за ним. Вернувшись к столу, Гонко смахнул уведомление на пол, затем встал и вышел. Джей-Джей повернулся к Уинстону. – А что означают эти работы снаружи? – Что они означают? – переспросил Уинстон. – Работы за пределами цирка. Там, откуда мы появились. Прежде чем оказались здесь. * * * У себя в спальне Джей-Джей гадал, как бы Джейми отреагировал на события минувшего дня. Для них обоих это был большой день, они ходили по минному полю, так сказать… Вот черт, Джей-Джей несколько раз подводил их обоих к грани гибели. «Сделаю парню одолжение, – подумал Джей-Джей. – Оставлю грим на лице. Да, он мне еще спасибо за это скажет». С этой мыслью клоун Джей-Джей улегся спать. Но его великодушный жест напрочь испортили подушка и простыня. В цирке снятся красочные и яркие сны: пока он метался, ворочался и потел во сне, краска с его лица стерлась всего за пару часов. Глава 14. Утро следующего дня Джейми проснулся. Его руки, казалось, двигались сами по себе, когда, дрожа, потянулись к маленькому бархатному кисету. Как только он шевельнулся, его накрыло болью, и первой мыслью за утро было: эта боль прикончит его. Медленные, осторожные движения. Чуть поторопишься – рассыплешь порошок, и все начнется снова. Он отсыпал немного в керамическую мисочку, потом чиркнул спичкой и заставил руку не трястись, пока крупинки не растаяли в серебристую жидкость. Он прохрипел: – Пусть боль исчезнет. После чего залпом проглотил жидкость и рухнул на постель. Наверное, это было прикосновение благословенных рук, он вздохнул и поблагодарил Господа, наслаждаясь чувством того, что он снова цел, что ни один нерв больше не похож на оголенный провод. Пока медленно текли минуты, его мозг приходил в себя ото сна. Возникали мысли и смутные воспоминания о прошедшем дне, когда его телом управлял кто-то чужой. В его голове прокручивались мысли, становившиеся уже привычными после пробуждения: «Это не может происходить, но происходит. Это невозможно, но я же здесь. Я не контролирую себя значительную часть времени. Мною правит какой-то псих, и я полностью в его руках. Если ему захочется меня прикончить, я не смогу ему помешать. Я напал на акробатов. Я украл чужую вещь, и если ее обнаружат у меня, то это станет мне смертным приговором. Во мне живет какой-то психопат, который управляет мной и жаждет чьей-то крови, и лишь вопрос времени, пока он поймет, что крови он жаждет именно моей». Потом он вспомнил о гибели девяти проходимцев, которые для кого-то были людьми. С подавленным ужасом Джейми осознал, что он – Джей-Джей – ни на мгновение об этом не задумался. Ни на миг. – Ох, блин, – прошептал Джейми. Теперь каждый раз, когда он наносит грим и отдается во власть этого безумца, утро будет именно таким. И что дальше? Что он может со всем этим поделать? Ответ, похоже, лежал на поверхности: он не имел ни малейшего понятия. Но ведь должно же быть хоть что-то? Должен существовать какой-то выход отсюда. Разумеется, если он найдет выход, то потом они найдут его. Как в последний раз. Проследят за ним до работы, прокрадутся к нему в спальню поздней ночью, станут везде его преследовать. Они вернут его обратно или убьют. Он застрял здесь, и лучше с этим смириться и привыкать. Никто там, в реальном мире, не сможет ему помочь, ему даже там не поверят. Осознание, что все это правда, заставило его расплакаться, уткнувшись лицом в подушку, словно прячущий голову в песок страус. Он услышал, как к нему в комнату кто-то вошел. Это оказался Уинстон. Старый клоун вздохнул, присаживаясь на край постели. – Не переживай ты так, сынок, – тихо проговорил он. – Все у тебя образуется. Человеческий голос, несший столь желаемое утешение, вызвал в Джейми такой порыв благодарности, что он бросился старику на шею. Уинстон обнял его и вытер ему щеки носовым платком. – Тсс, – произнес он. – Все образуется. – Грязное дело – эти представления, – продолжил Уинстон, когда Джейми немного успокоился. – Очень грязное. Ты бы никогда не поверил в то, какой мерзостью мы занимаемся, даже если бы я тебе и рассказал. – Я бы, наверное, внимательно вас выслушал, – ответил Джейми, вытирая со щек слезы.