— Пойду. Только вещи свои забери. Я тебе их привез. — Зачем? Как ты узнал, что я здесь, а не в больнице? — Какая тебе разница? Я сразу понял, что ты здесь, когда мне позвонили, что ты ушла из больницы. И решил вещи привезти. — Я тоже звонила, пытаясь понять, куда ты пропал, что с тобой. — Преимущество мобильного телефона заключается в том, что ты видишь, кто звонит, и сам принимаешь решение, стоит ли перезванивать или отвечать на звонок. — Понятно. Яснее просто нельзя выразиться. Ты хочешь, чтобы я уехала? Хорошо, я уеду. Скажи, ты действительно этого хочешь? Вирг Сафин замолчал. Тут только нервное напряжение немного меня отпустило, и я стала присматриваться к тому, как он выглядит. Выглядел он не очень. Он был в том самом уродливом черном пальто, которое я когда-то пообещала себе носить до конца расследования, но так и не выполнила свое обещание. Расследование было закончено, а я не одевала пальто. Теперь на плечах Вирга Сафина оно еще больше выглядело уродливой тряпкой и еще больше притянуло мою душу — сама не знаю, почему. Сам же Вирг Сафин выглядел каким-то помятым. У него были воспаленные, покрасневшие глаза, трехдневная жесткая щетина, немытые волосы и не свежий свитер, на загнутом воротнике которого виднелась полоска грязи. Он похудел и осунулся, выглядел так, словно спал под мостом и не ел несколько дней. Кроме того, в нем чувствовалось какое-то внутреннее напряжение, словно под его кожей горел мучительный огонь, который испепелял его изнутри. Чувствовалось, что он страдает, и что он на грани нервного срыва. Я догадывалась, почему. Из-за того, что он сделал. Хотел не делать, пытался терпеть, но сделал. И из-за этого он мучительно, страшно, жестоко все продолжает себя казнить. Я знала о внутренних муках этой его казни. Мне было мучительно его жаль, и я страдала вместе с ним всей своей кожей, каждой клеткой. Я страдала потому, что давным-давно всей своей кожей срослась с ним. Он обдумывал мой вопрос и не знал, что ответить. И я не дала ему ответить, потому что всем телом потянулась к нему. Но вместо того чтобы обнять меня, он отпрянул с мучительной гримасой на лице и дрожью во всем теле. — Нет… я не могу… нет… Он дрожал, слова его заплетались, я знала, что все слова нужно выбросить вон. Но он почему-то продолжал бормотать: — Я не могу… я виноват… я не должен был… Тебе лучше уехать… еще есть время… ты еще можешь уехать… спастись… Я крепко обняла его дрожащие плечи. — Я жду тебя сегодня вечером, в 7 часов. Мы будем делать то, что делали раньше в Фиолетовой комнате, то, что так нравится тебе и мне. Когда за ним захлопнулась дверь, я позвонила Сильвии и сказала, что он будет у меня в 7 часов вечера. — Ты уверена, что он придет? — голос Сильвии был мрачен. — Даже не сомневайся. Он придет. — Свечи гаснут, — Сафин пошевелился возле моего тела, это были его первые слова после моих «сумерек», — зажги их снова. — Нет, — я покачала головой, — я не хочу. — Темны твои волосы ночью… Темна твоя душа, — темнота полностью скрывала его лицо, но даже сквозь нее я видела, как невесело он улыбнулся, — пока в твоей жизни есть я, все вокруг тебя темнота. Внезапно я решилась. Я села рядом с ним, обхватив руками дрожащие от страха колени. Я молилась темноте, которая скрывала мое лицо. — Послушай меня, Вирг Сафин, — голос мой дрожал, но мне было на это плевать, — хотя бы раз в жизни меня послушай! Послушай потому, что я умру за тебя. Я умру за тебя, Вирг Сафин. Я сделаю это с радостью. А потому послушай, что я скажу. — Я не хочу, чтобы ты умирала, — по его телу волной прошла странная дрожь, я уловила ее отблеск в ночи. — Я же просила меня не перебивать! Ты не слушаешь. Ты никогда меня не слушал. Давай сбежим отсюда. Давай уедем в Нью-Йорк. Если не хочешь в Нью-Йорк, давай уедем в Тюмень, на остров Фиджи. Давай уедем куда угодно, в любой город, где вернутся твои глаза. Ты понимаешь, о чем я говорю, Вирг Сафин. Где глаза твои вернутся, станут прежними, из самого твоего детства… — Мои глаза никогда не вернутся. Их ничто не сможет вернуть. — Я смогу. — Тогда меня надо убить, потому, что это буду уже не я. — Тогда я убью тебя, Вирг Сафин. Я убью тебя и снова возрожу к жизни. — Слишком поздно. Ад не воскрешает своих героев. Ничто не сможет меня возродить. — Я люблю тебя так сильно, что не остановлюсь перед адом. Я люблю тебя так сильно, что не остановлюсь перед болью. Я люблю тебя так сильно, что даже смерть не сможет меня остановить. Разве ты не понимаешь, что в этом мире ничего кроме моей любви не существует? Нет ни будущего, ни прошлого. Нет ни времени, ни территории, ни пространства. Даже смерти и войны тоже нет. Моя любовь — это краеугольный камень, на котором держится все. Выбить его из-под ног, и мир рухнет. Моя любовь вдохнет жизнь даже в твою смерть. Я знаю, о чем говорю. Я уже видела в лицо смерть. А потому я имею право говорить просто и прямо. Я хочу увезти тебя отсюда. Хочу тебя спасти. Хочу новых рассветов. Хочу Нью-Йорка или любого другого места в мире. Хочу жить только ради тебя. Послушай меня хотя бы раз в жизни! Сделай так, как прошу! — Неужели ты ничего не понимаешь? — приподнявшись на локте, он отстранился от меня, и я почувствовала резкий укол боли, — не будет Нью-Йорка! Ничего не будет! Не будет потому, что всего этого нет! Нет никакого Нью-Йорка! Это как миф о загробной жизни! Дурацкий вредный миф, в котором можно спастись. Его придумали только для того, чтобы во что-то верить. На самом деле ничего больше не существует! Есть ты, и есть я. А за пределами этих стен больше ничего нет. — Я понимаю. Ты никуда не поедешь. — Умереть ради меня — это очень просто. А сможешь ли ты ради меня жить? Нет никакого подвига в смерти. И спасения в ней нет тоже. Умереть — проще всего, особенно прикрываясь красивыми словами. Сколько их придумало человечество, чтобы оправдать полную капитуляцию и трусость! А вот ты попробуй выжить, жить, когда весь твой мир перевернулся с головы на ноги, когда все вокруг тебя разрушено и впереди — только ранящие руины! Ты попробуй вот с этим жить! — Но я живу с этим. Разве ты еще не понял, что я со всем этим живу. Сафин замолчал, словно эта несвойственная для него вспышка отняла его силы. Замолчал и откинулся вниз, в черную пропасть, в кровать. Свечи догорели. Огненные лепестки последней свечи, задрожав, угасли в моей ладони. Я потушила их своей собственной рукой. — Да исполнится воля Божья… — я шептала в темноту, в ночь, — да будет воля твоя… имя твое… да исполнится воля Божья… — Что ты там шепчешь? — Я шепчу твое имя, — повернувшись к Виргу Сафину, я видела вместо него только одну истину, — я шепчу твое имя. Я шепчу о том, что приду на руины твоего дома. Нашего дома. Я приду на руины. К тебе. — Завтрашнюю ночь я собираюсь провести в своем офисе. Если, конечно, ты снова не позовешь меня к себе. — Я приеду утром. Ты еще не успеешь уехать. Я хочу увидеть, во что превратился дом. — Я не знаю, зачем тебе это нужно, но хорошо, делай, как хочешь. Завтра утром я буду ждать тебя там. — Теперь ты уйдешь. — Нет! — Теперь ты уйдешь, Вирг Сафин. — Ладно, если ты так хочешь. — Да. Я так хочу. Темнота скрывала очертания его тела. Таким бесцветным и скомканным оказался конец нашей истории. Я повернулась к нему, прошептав: — Да святится имя твое… Темнота была полна враждебных, окружающих меня шорохов. Я прогоняла их руками. Я опустила правую руку вниз. Он был отпечатан в моем сердце. Во всем моем теле больше не существовало кожи. Я не умела молиться, но я упала на колени, проговаривая быструю, кощунственную, только что сочиненную отчаянную молитву. Громко хлопнула входная дверь. Глава 25 Я стояла на коленях всю ночь. Ноги затекли, я повалилась на бок, и только тогда поняла, что устала, измучена, мне холодно, ноги ноют, как в тисках, и я совершенно больна от прошедшей ночи. Все мое тело била жестокая непреходящая дрожь. Вирга Сафина в квартире моей уже не было. Я распахнула настежь окно. Воздух был невероятно морозным. Вспомнила о ледяном январе только тогда, когда иглы-струи добела раскаленного мороза пронзили то, что осталось на теле моем вместо кожи. Ледяные иглы холода, уничтожающие в первую очередь мозг. Быстро закрыв окно и плотнее закутавшись в теплый махровый халат, я принялась ходить по квартире кругами вокруг раскрытой постели, еще хранящей тепло его тела. Я прекрасно помнила свое обещание ранним утром приехать к нему в дом. Зазвонил мобильник. Это была Сильвия. Мы поговорили минут пять. Потом я сделала еще один звонок — так называемый контрольный выстрел. К моему глубокому удивлению, ведь я все еще надеялась, что в плане что-то пойдет не так, он попал точно в цель. Все шло так, как и должно было идти: морозный январь и раннее утро, в котором больше не было Вирга Сафина. Не было в квартире, по которой я выписывала мучительные круги. Немного успокоившись, я остановилась, перевела дыхание и поспешила в душ. Упругие струи горячей воды остро резанули мое тело и, потянувшись к бутылочке с шампунем, я начала ощущать себя совершенно другим человеком. В моем облике появились человеческие черты, а мое тело прекратило быть жестким сооружением из колючей проволоки и разбитых острых осколков. Когда обновленная я вышла из душа, то поняла, что теперь смогу жить. Я высушила волосы феном, позавтракала, оделась потеплей и поехала в поселок к дому Вирга Сафина, чтобы посмотреть, во что превратился дом. В этот раз дорога показалась мне особенно долгой. Электричка ползла невероятно медленно, проводами постанывая свою унылую песню. В промежуточных станциях в вагон забивались какие-то попрошайки и бомжи. Все казалось плавающим в тумане, превращающем все предметы и людей, окружавших меня, в какую-то сплошную, бесформенную кучу, в которой людские руки и ноги, соединившись с окрестными елками, превращались в дикий сюрреалистичный пейзаж. Мысли мои тоже были похожи на такое же бесформенное месиво. Они скакали по разным предметам, не заостряясь ни на чем. Так прошло два часа этой невероятно долгой дороги. Я позвонила. На звонок ответили сразу. — Я скоро буду в доме. Уже подъезжаю совсем близко. — Отлично! Встречу тебя и целую часть дома постараюсь хорошо протопить. В доме стоит ледяной холод. Рабочие отключили отопление. Впрочем, есть, чем топить. Рабочие притащили кучу каких-то баллонов с газом, очевидно, для сварки. Я постараюсь подключить этот газ. — Ладно, давай. Вот уж не думала, что в доме все настолько серьезно! Когда я вышла на знакомом перроне станции, воздух показался мне кристальным. Я даже обрадовалась старому облезлому перрону, как всегда радуются старому другу, за которым не устаешь скучать. Я спешила к дому Вирга Сафина, бежала так быстро, что гравий автомобильной дороги рассыпался из-под моих ног яркими искрам. Я чувствовала себя невероятно счастливой. Какая-то сила гнала меня вперед.