Позже я стала понимать происходящее, и очень много узнала о том, что происходит в подвале. Особенно после того, как мне пришлось убирать там кровь. В поле зрения Сафина были исключительно молодые девушки, лет 17–18, не старше. За те годы, что я там работала, у него не было любовницы старше 18 лет. Я не знаю, где он их брал. Возможно, нанимал проституток, но в подвале происходили жутко кровавые сексуальные оргии с постоянными избиениями девушек и групповыми изнасилованиями. Именно ради этих оргий к нему и приезжали друзья. Однажды я подсмотрела в щелочку… Это было отвратительно! Я не ушла из этого жуткого дома потому, что он очень хорошо мне платил, а мне были нужны деньги. Когда в доме появилась эта несчастная женщина, я сразу заподозрила неладное. Во-первых, она была намного старше всех его постельных подруг, а, значит, совсем не в его вкусе. Во-вторых, он сразу же запер ее в подвале, в клетке, напоминающей тюремную камеру, с решеткой, и не выпускал из дома. Так же он морил ее голодом. Сколько раз я протягивала ей сквозь решетку куски хлеба, пробираясь в его отсутствие тайком! Помню, как жадно хватала она их своими окровавленными пальцами. Он постоянно избивал ее, как и всех остальных, а по выходным ее насиловала толпа его приятелей, для которых она была чем-то вроде тренажера в зверских сексуальных оргиях. Он держал ее в самом настоящем сексуальном рабстве, подвергая и моральным, и физическим лишениям. Почему я не обратилась в полицию? Я боялась, что меня убьют. Однажды он сказал мне об этом открыто. И, кроме того, я не хотела потерять свои деньги, главную причину, по которой находилась в этом ужасном доме. Все, что я могла, только подкармливать ее, чтобы она не умерла с голоду, да закрывать уши, когда ее избивали. Покончить с собой было для нее единственным способом спастись из этого ада. Когда охранник нашел ее повешенной на перекладине решетки в своей тюремной камере этого пыточного подвала, я быстро собрала свои вещи и сбежала из этого дома еще до приезда „скорой“. Сейчас я скрываюсь от Сафина, именно поэтому не хочу, чтобы видели мое лицо. Официально мой контракт еще не расторгнут, и я числюсь домашней прислугой Вирга Сафина. Я не вернусь в этот дом больше никогда». Дальше журналист добавлял текст от себя — о том, что несчастная женщина все-таки собирается писать заявление в полицию, а также о том, что готова официальными показаниями подтвердить свой рассказ. Заканчивалась статья перечислением всех заслуг и наград Вирга Сафина, и словами о том, что никто даже не предполагал, что за личиной знаменитого человека, медийного лица скрывается звериный оскал настоящего монстра. Я прочитала весь текст очень внимательно, от начала до конца, до самой точки, заканчивающей последний абзац, и так же тщательно рассмотрела все фотографии. Затем протянула газету Сильвии, которая с интересом разглядывала меня. — У тебя непроницаемое лицо, — Сильвия спрятала газету в сумку. — Что ж, написано интересно. Ты оставишь мне эту газету? — Покажешь ему? — Скажу, что в палату кто-то подбросил. Он ведь уже знает? — Он знает. — В этой чуши нет ни строчки правды. Все эти девицы… Они ничего не знают о нем! А горничной Натальи никогда не было в его доме, не так ли? — Никогда не было. Вера работает у него уже 12 лет. И никто не работал до Веры. Это чистая подстава, фейк. Сафин был весел, бодр и свеж. Его чисто вымытые, блестящие волосы были в беспорядке рассыпаны по плечам. И, как всегда, при взгляде на его лицо у меня болезненно, мучительно заныло сердце. Этим днем он был так бесконечно красив, что по сравнению с его красотой все казалось неважным, все исчезало без следа в этом мире. Был только он — мое огромное небо, поглотившее без следов и остатков всю существующую вселенную. Только он. И больше ничего. Он вошел, как всегда, быстро, стремительно. Наклонился ко мне. — Привет, любовь моя! Как ты сегод… Тут он замолчал, резко запнулся на полуслове, уставившись на газету, лежавшую на моем одеяле. Глаза его расширились. — Где ты это взяла? — Сегодня я стала знаменитой, — я попыталась улыбнуться, но улыбки не получилось. — Кто посмел тебе это дать? Кто тебе это принес? — глаза его сверкнули, руки задрожали, голос повысился. Было видно, как больно задела его эта статья. Его боль мгновенно кольнула мое сердце. Мы были связаны с ним так тесно, что если что-то болело у него — болела и я. — Значит, ты видел, — сказала я — просто для того, чтобы что-то сказать. — Разумеется, видел, — голос его стал тише, — мои адвокаты уже связываются с редакцией этой паршивой газетенки. Разумеется, я буду подавать в суд. Но ты не ответила на мой вопрос. Кто тебе это принес, где ты это взяла? — Никто не принес. А взяла в холле, когда прогуливалась по коридору. Пошла чуть дальше. Газеты и журналы были навалены на журнальном столике в холле с кожаными диванами. Мое внимание привлекло твое лицо. Я и взяла. А прочитала только что здесь, в палате. Дрожащими руками он подвинул стул вплотную к кровати. Сел, упираясь коленями, словно ища точку опоры. Глаза его метались по сторонам. Мне было жаль его, как ребенка, у которого отобрали игрушку. Мне было жаль незаслуженных им страданий, жаль грязной прозы, которую обрушили на его плечи. — Прости меня, — плечи его поникли, как поник голос, — я не хотел причинить тебе боль. — Ты не причинил мне боль! — горячо сказала я, — разве я не знала, что ты звезда, когда связывалась с тобой? Разве не была готова к тому, что обо мне будут писать всякие гадости? Да мне плевать, что они про меня пишут. Пусть пишут, что я инопланетный монстр. Все это больше не имеет никакого значения. Мне очень жаль, что ты так расстроился. Не стоит страдать из-за этого! Он робко улыбнулся. Эта тень улыбки была моей настоящей победой. Его руки потянулись ко мне жадно, как истосковавшийся от жажды тянется к источнику, и в этот раз я не противилась. Я попыталась замереть в его объятиях, но так почему-то не произошло. Мысль, первая за все время мысль, отчетливо пронеслась в моем сознании: «Я умру за тебя, Вирг Сафин. Я буду жить за тебя». — Я изменился. Теперь я буду совершенно другим. Навсегда. Теперь все будет по-другому, совершенно иначе, — он легко улыбнулся краешком губ, — я стал другим человеком. Я больше не заставлю тебя страдать. Знаешь, за все это время, что ты лежишь здесь, я понял очень многое. Понял, в чем был не прав. Хочу изменить свою жизнь. Покончить с прошлым. Совсем. Ну, ты поняла, что я хочу сказать. И еще: хочу, чтобы мы вместе начали новую жизнь, желательно в другом месте. В последнее время я все чаще думаю об этом. Как ты относишься к тому, чтобы уехать? — Уехать — куда? — у меня почему-то пересохло в горле. — В Америку, к моей семье. В Нью-Йорк. У меня есть там квартира. Просторная фешенебельная квартира в хорошем районе. Мы можем там жить. — У меня есть сын. — Я помню об этом. Когда ты устроишься, мы заберем его. Или, если захочешь, сразу возьмешь его с собой. — Он приедет… потом. Когда мы устроимся. — Так будет даже лучше. Вот увидишь, нам будет очень хорошо. У меня очень много заказчиков по всему миру. И много денег — хватит, чтобы безбедно жить до конца жизни. А если не хватит, заработаю еще. — А как же твои рестораны? — Я их продам. Мне давно надоел этот бизнес. Я давно уже мечтал от них избавиться. Все это не по мне. Теперь я хочу заниматься творчеством, только творчеством, работать как можно больше. Особенно, если ты будешь со мной. Внезапно я почувствовала такой леденящий холод, такой жестокий приступ паники, что мне вдруг показалось: в комнате непроницаемая, сплошная темнота. Работать… Я прекрасно помнила его работы… Но по-настоящему тайну их знала я одна… Работать… От ужаса в моих жилах заледенела кровь. Он же был так увлечен своими мечтами, что происходящего со мной совершенно не видел и не понимал. — Работать! Только работать! Разве мои работы не прекрасны? Разве они не делают людей лучше, не изменяют человеческую жизнь? Я давно мечтал завалить весь мир своими фотографиями. Теперь у меня появилась такая возможность. Как же я хочу творить! Он бросился к дверям. — Ты куда? — голос мой дрожал. — Тебе нужно отдохнуть, а мне хочется работать. Поеду домой и буду работать в студии. У меня появились новые, просто замечательные идеи! Хочу поскорее воплотить их в жизнь. Буду работать до утра. Когда он выскочил из палаты, слишком громко хлопнув дверью, мне вдруг показалось, что это не стук захлопнувшейся двери, это с легкостью, элегантно и быстро, одним чувствительным хлопком он разбил мое счастье. Иллюзию счастья, которая разлетелась на осколки. Неужели кошмар повторяется? Неужели все это будет повторяться снова и снова, изо дня в день? А кожа? Он действительно будет брать ее в морге? А я буду верить в это и шарахаться от дверей его студии, как от страшного суда? И все это — до конца моих дней? Как долго я выдержу эту пытку, как долго смогу верить в то, что под личиной монстра появился совершенно другой человек? Только на рассвете я забылась тяжелым, мучительным сном без всяких сновидений. А когда я открыла глаза, у кровати моей сидел он. При виде его у меня отлегло от сердца. Он же казался хмурым и невыспавшимся. Совсем не таким, как вчера. — Ты работал? — Куда там! — зло махнул рукой, — на работе совсем не удалось сосредоточиться! Вчера, только выехал из больницы, сразу позвонили из одного ресторана, там возникли проблемы, пришлось ехать и решать. Потом поехал в другой. Когда же добрался до дома, то оказалось, что нет ни творческого настроения, ни приемлемых мыслей. Абсолютно никаких мыслей. От этого подвешенного состояния устал, как собака. Плюнул на все и завалился спать. Он был зол, издерган, казался не выспавшимся, но все в душе моей пело! Я испытывала безумный восторг. Я была счастлива его видеть, но не только поэтому. По его лицу, по его глазам я каким-то образом видела, что он не вернулся к прошлому. А раз так, то он обязательно сможет себя переломать. Я успокоилась. Меня не оставляла надежда, что с ним все будет хорошо, все обязательно будет хорошо. В новогоднюю ночь он принес два высоких запотевших бокала и искусственную елочку, вставленную в хрустальный шар. Елочка была настоящим произведением искусства. Чуть выше человеческой ладони, она помещалась на прикроватном больничном столике. Стоило только повернуть ее на свету, как искрометные лучи сияющего света от хрустальной подставки скользили по скучной штукатурке больничных стен настоящими солнечными лучами. Это были самые настоящие, самые искренние блики новогоднего солнца, и стоило лишь их увидеть, как мгновенно становилось радостно и легко на душе. Это было волшебство, сказочная иллюзия счастья! Добрая магия Нового года, в которую я не верила уже множество лет. Я могла любоваться на яркие искры этой удивительной елки часами. Это был самый замечательный новогодний подарок, который мне только довелось получить. Это был самый счастливый Новый год в моей жизни. Вирг Сафин принес разноцветные шарики, целое море детских разноцветных шариков, надул их, а затем развесил по всей палате, превратив унылую больничную палату в некое подобие тропического рая. Я смеялась и хлопала в ладоши. А за запотевшими окнами шел самый настоящий новогодний снег. Я готовилась к выписке. Все с моим здоровьем было совершенно нормально. Анализы показали самые хорошие результаты. Вернувшись в палату от зловредного врача, который с огромной радостью сообщил, что готов меня выписать, я начала собирать свои вещи. Потом приехал Вирг Сафин и попросил меня задержаться. — Я хочу встретить этот Новый год здесь, с тобой. Я хочу провести всю новогоднюю ночь с тобой вместе. Хочу смотреть в твои глаза, держать тебя за руку и никуда, абсолютно никуда не уходить. — В больнице? Новый год в больнице? Это не самая лучшая идея… — как-то растерялась я, — тем более, что я практически здорова. Разве нельзя быть в доме, вдвоем? — Нет, к сожалению, — он вдруг стал очень грустным, — я хотел бы пообещать тебе все, что угодно, и то, что так можно сделать, но, к сожалению, это не так. Если узнают, что я в доме, меня не оставят в покое. Нам просто не дадут побыть наедине. Завалится толпа каких-то бесконечных людей, большинство из которых случайные люди. Потащат в рестораны, клубы. А отказать им будет нельзя, потому, что все это деньги, деньги, проклятые деньги. Я слишком публичная личность и каждый свой Новый год проводил в толпе. Теперь же я хочу совершенно другого. А этого никто не поймет. В больнице никто не посмеет меня тронуть. Я встречаю Новый год в больнице у своей девушки — это святое. Я точно знаю, что никто из них не припрется сюда. Тем более, что в доме бардак. Я на две недели, в честь новогодних праздников отпустил Веру. Весь заведенный порядок мгновенно рухнул, и дом стал похож на мусорную свалку. Там даже есть нечего — я давно уже не питаюсь дома. Так что я очень прошу тебя, согласись, пожалуйста, задержаться хотя бы на сутки, чтобы мы спокойно встретили Новый год вдвоем. И я согласилась. Я согласилась бы на все что угодно, особенно, если об этом попросил меня он. Тем более, я не хотела возвращаться в дом. Я все не видела свое в него возвращение. Оно страшило меня, как возвращение на опасное поле битвы, туда, где ты получил смертельную рану. И я осталась в больнице. В опустевших коридорах тут же разгулялся ветер. Я воспринимала безлюдье как настоящее счастье и очень многое дала, чтобы так, как на новогодние праздники опустела вся больница, опустел и весь мир. Он принес две холодных бутылки моего любимого шампанского, огромную коробку шоколадных конфет и торт со взбитыми сливками. Еще — минеральную воду и какой-то потрясающе вкусный морс. — У нас будет сладкий стол. Я хочу, чтобы мы с тобой всегда проводили самые сладкие праздники. Это был самый счастливый Новый год в моей жизни! Это был единственный Новый год, превратившийся для меня в сказку — в настоящую волшебную сказку родом из детства. Повязок на моих руках больше не было, боли — тоже, и только уродливые бугристые шрамы на запястьях напоминали то, что совсем недавно мне довелось пережить. Таким, каким был Вирг Сафин в эту новогоднюю ночь, мне никогда не доводилось его видеть. Мы смеялись и шутили, как дети. Обливались шампанским и измазались шоколадом и сливками с головы до ног. Занимались обычным ванильным сексом прямо на полу, на разложенном пуховом одеяле, затем пили шампанское и мазались шоколадом, снова занимались сексом, и как дети ловили друг друга, играя в самые настоящие прятки. Мы зажигали длинные витые свечи красного воска в деревянных подсвечниках (он их тоже принес с собой), и оба отключили свои мобильные телефоны. Точнее он отключил. Я своим не пользовалась уже давно. Никакого телевизора не было. Полночь мы встретили по моим наручным часам и по диким взрывам петард, раздавшихся в другом мире за окнами. Мы кричали, хохотали, бросали друг в друга шариками и с грохотом взрывали шампанское, обливая друг другу руки, волосы и лицо. Мы кормили друг друга большими кусками торта и падали на расстеленное одеяло, чтобы в очередной раз погрузиться в друг друга и заниматься ванильным сексом с какой-то звериной яростью, так, словно мы вообще не собираемся отрываться, разъединяться, так, словно он больше никогда уже не выйдет из меня. Мы чувствовали себя так, словно нам только-только исполнилось 16. Словно мы занимались сексом впервые и впервые открывали друг для друга радость наших тел. Я никогда не видела его таким. Никогда не думала, что он может быть настолько счастливым. Словно это был первый Новый год в его жизни. Словно это был первый Новый год в моей жизни. Словно это была первая и единственная радость наших жизней, которую мы могли почувствовать, осознать, понять. И это ощущение открытого заново счастья поднимало нас над всем остальным миром. Я чувствовала себя самым счастливым человеком на земле. И это было чистой правдой — в ту новогоднюю ночь я действительно стала самой счастливой. И осознавать, понимать, ощущать это вселенское счастье был драгоценный дар, за который я благодарна судьбе. Уже на рассвете, лежа на одеяле, тесно прижавшись друг к другу (мы устали физически, и от безграничного счастья тоже можно устать), он сказал: — Мара, мы обязательно должны пожениться. И сделать это надо как можно скорей, уже этой зимой. — Почему этой зимой? К чему такая спешка? — Я больше ни одного дня не могу обходиться без тебя.