Я закрыла глаза, пытаясь заснуть. Очнулась от звука вновь открывшейся двери и тихого звука шагов и встретилась с глазами Вирга Сафина, смотрящими на меня в упор. Очень тихо он стоял возле моей кровати. Лицо его было искажено. Странные, непривычные для меня искаженные черты его лица выражали только одно — страдание. — Мара… — голос его звучал так тихо, что мне казалось, будто я сплю. Он явно не знал, что сказать, поэтому тихонько повторял, — Мара… Мара… Потом он неловко подвинул табуретку к кровати и сел рядом. Руки его дрожали. Чтобы я не видела этого, он прятал их под полами накинутого на плечи белого халата. Глаза его страдали из-за меня! — Как ты себя чувствуешь? — прошептал он, — тебе больно? — Нет, боли нет, — я покачала головой, — и я буду жить. — Я знаю. Теперь ты точно, обязательно будешь! — у него вырвался всхлип. Я смотрела на него во все глаза. Он сдерживался, чтобы не убежать, не заплакать. Мне никогда не доводилось видеть его таким. Наивно стремясь скрыть от меня свое состояние, он заерзал на табуретке. — К тебе в палату кто-то заходил? Наверное, в воздухе еще оставался терпкий аромат духов Сильвии. Я сразу насторожилась от его вопроса. — Врач. И еще была медсестра. — Я же чувствую чьи-то духи. И не твои. — Медсестра снимала капельницу. — Понятно. Я… я не знаю, что должен сказать. — Тогда ничего не говори, если не знаешь. — Я все-таки попробую. Я очень сильно люблю тебя, Мара. Я не могу тебя потерять. — Я тоже люблю тебя очень сильно, Вирг Сафин. — Тогда зачем? Почему? — Потому что очень сильно тебя люблю. Дальше произошло невероятное — из разряда самых фантастических вещей, которые я просто не могла себе представить. Вирг Сафин заплакал. Драгоценные слезинки, тяжелые капли горькой влаги, ничем не сдерживаемые, катились по его щекам. Глаза его заблестели как драгоценные бриллианты и стали такими огромными, что тут же заслонили весь мир. Они были похожи на сверкающие драгоценности черного цвета, и, задыхаясь, я не могла оторвать от них взгляд. Он плакал, глядя на меня. Он соскользнул с табуретки вниз, на колени, на пол. Он стоял на полу, на коленях, перед моей больничной кроватью, зарыв лицо в складки моего жесткого больничного одеяла, и плакал. Руки его, распростертые вдоль поверхности одеяла, дрожали, как у обиженного младенца, и от этого я испытывала настоящую физическую боль. Теперь я точно знала, как должна сделать, как должна поступить, и что должно произойти, чтобы этот высший момент единения наших душ стал, наконец, нашей жизнью. Нашей совместной жизнью, в которой мы больше уже не расстанемся с ним ни в этой жизни, ни в той, другой. Не расстанемся уже никогда. Потом, успокоившись, он все так же сидел на полу возле моей кровати, с силой обхватывая руками мои бессильные ноги под одеялом, словно пытаясь удержать меня на земле. И говорил, все говорил, и картины из его разговора оживали прямо перед моими глазами. И я понемногу начинала понимать, что произошло в ту роковую ночь, и кто оставил меня на земле. Меня спас он. Он решил спуститься вниз, в столовую, чтобы принести мне стакан воды и сок. Он накинул халат и спустился. В карман халата он положил мобильный телефон. И, конечно, в этот момент ему позвонили. Звонил директор одного из его ресторанов. Там возникли какие-то проблемы, и чтобы их решить, потребовалось его личное участие. Когда все переговоры закончились, он вдруг обратил внимание на то, что в доме удивительно тихо. Никакого звука. И еще удивился тому, что я не спускаюсь вниз. Забыв про воду, которую должен был мне принести, он поднялся в Фиолетовую комнату, но увидел, что меня там нет. Тогда он бросился в мою комнату. Дверь была открыта, в комнате темно. Он стал звать меня. Я не откликалась. Увидев приоткрытую дверь ванной, бросился туда, включил свет… Мое тело уже стало остывать. Я была без сознания, совсем близко к смерти. Издав дикий вопль, он выхватил меня из воды и так понес вниз на руках, прижимая к груди. Кровь из вен все еще текла. Он спускался вниз и страшно кричал, звал Веру. Наконец Вера прибежала на его крики. Она чуть не упала в обморок, увидев эту жуткую картину: мое залитое кровью, обнаженное тело на руках у Вирга Сафина, тело, уже не поддающее признаков жизни, а он все прижимает и прижимает меня к груди, словно пытается вдохнуть в меня жизнь. Вера отреагировала быстро. Перерезав пополам пояс от халата Сафина, она стянула мне руки, наложив своеобразный жгут, останавливающий кровь. После этого вызвала «скорую помощь». «Скорая» приехала через десять минут. По велению Сафина, швыряющего деньгами, меня отвезли в одну из частных больниц. Кое-как одевшись, натянув на себя футболку и джинсы, он поехал в больницу в такой летней одежде, не чувствуя холода в морозном конце декабря. Состояние мое было очень тяжелым. В больнице Сафину заявили, что, скорее всего, меня уже не спасти. Я потеряла слишком много крови и впала в состояние, близкое к коме. Почти предсмертная агония. Мое сердце могло остановиться в любой момент. Двое суток без сна, без еды Сафин сидел на полу в моей палате в реанимации, и прогнать его оттуда не решался никто из врачей. Он говорил, что в те страшные часы он понял одну важную истину: если я умру, он тоже умрет, потому, что больше ему незачем было жить. Он озолотил врачей, пытающихся вытащить меня с того света, и заплатил целое состояние за то, чтобы меня не регистрировали как самоубийцу. В истории болезни написали «бытовая травма». Он был готов раздать все свои деньги, чтобы в мое тело вернулась жизнь. Боясь нашествия журналистов, слетевшихся на то, что произошло со звездой, адвокат Сафина сам выставил вокруг больницы двойное кольцо охраны. Сам Сафин не мог о таком и думать, поэтому о частной охранной фирме позаботился его адвокат. Когда же пульс и давление нормализировались, а тоны сердца стали звучать не так глухо, и было ясно, что ко мне возвращается жизнь, Сафин решился поехать на три часа домой, чтобы принять душ, час поспать, одеться по-зимнему и вернуться. Шли к концу вторые сутки. Адвокат повез его домой. Но спать Сафин не стал. Он быстро принял душ, съел что-то, приготовленное Верой (не разбирая, что) и сразу вернулся в больницу. Он не желал терять время на сон. Все это он рассказал, сидя на полу возле моей кровати, там же, где и провел почти двое суток. Сказать, что меня потряс его рассказ, означало ничего не сказать. Я не ожидала от него такой преданности, мне казалось, он воспользуется случаем, чтобы убрать меня со своего пути. Но так не произошло. Из последних сил он цеплялся за мою жизнь вместо того, чтобы обречь меня на смерть. И я выжила. Выжил и он. Глава 23 Ночи напролет я лежала, обдумывая жестокий план Сильвии. Все в душе моей сопротивлялось этому плану, несмотря на то, что я отчетливо понимала разумом — Сильвия права, и другого выхода нет. Сафин приходил каждый день. Садился на пол возле моей кровати, клал голову на край больничного одеяла, словно оплетая мое израненное тело своей душой. И я расцветала. Только от одного его появления я заново возрождалась к жизни. И только тогда, когда я пила его лицо своими глазами, жестокий план Сильвии не висел над моей головой дамокловым мечом. Он был жесток, этот план Сильвии. Я сразу разглядела присутствующую в нем жестокость. А потом напрямик сказала об этом ей. Так произошло во вторую нашу тайную встречу. Я ожидала, что Сильвия встретит в штыки резкую отповедь моих неожиданных слов. Но она даже не поморщилась — наоборот, только согласно кивнула. — Да, план жесток, — сказала Сильвия, — но другого выхода у нас нет. Я возмутилась — как нет? Надо соображать, надо думать, контролировать, проверять. Но Сильвия была непреклонна. — Ты сама убедишься, что это единственный выход. Это будет скоро. Ты сама поймешь. — А если он сам изменится? Если он станет другим? — Он не изменится. Люди не меняются. Вообще никогда. Его же никто не сможет изменить. Никто и ничто. Я знаю, о чем говорю. Изменения в нем — иллюзия. И эта твоя иллюзия намного жестче и злее моего плана. Она будет стоить тебе жизни. Сильвия исчезла так же внезапно, как появилась, оставляя меня наедине с моими собственными страхами. Лежа в кровати без сна, я в мельчайших деталях обдумывала ее план. К тому времени я уже начала ходить, избегая выходить в коридор — почему-то мне было страшно. Но я устойчиво ходила по палате, опираясь на руку Вирга Сафина. Он всегда появлялся тогда, когда я хотела ходить. В сутки он появлялся у меня несколько раз. Он побледнел и осунулся. Я догадывалась, что он проводит много часов за рулем, чтобы среди всех своих дел успевать в больницу ко мне. Его бледность ранила мое сердце и одновременно являлась целительным бальзамом, приносящим спокойствие в мое сердце. Его сердце билось в унисон с моим. Он был целительной силой, удерживающей меня на земле. Постепенно у него вошло в привычку рассказывать мне о своих делах, хотя я не спрашивала об этом. Он рассказывал мне о своих ресторанах, о будущих выставках, о своих заказчиках и даже моделях, которых снимал. Так прошло пять дней. Потом в палате появилась Сильвия. Я сразу увидела, что выглядит она не так, как обычно. — У нас проблемы, — Сильвия печально покачала головой. — Точнее у тебя. Я долго думала, надо ли говорить. Потом решила сказать. Сильвия положила мне на колени газету, раскрытую на определенной странице. Я не поверила своим глазам! Это была «желтая газета», печатающая всевозможные грязные сплетни из мира шоу-бизнеса. Очень любимое в народе издание. Самые грязные, извращенные и пошлые подробности смаковались в ней в первую очередь. Мне в глаза бросился заголовок статьи, набранный необычайно ярко: «Культовый фотограф довел до самоубийства свою любовницу». И подзаголовок статьи, набранный так же броско: «последняя пассия знаменитого Вирга Сафина пыталась покончить с собой, не сумев вынести изуверские садо-мазо ритуалы, практикуемые звездным фотографом со всеми своими любовницами. Шокирующие подробности интимной жизни Вирга Сафина читайте в расследовании нашего специального корреспондента Максима Фомичева». Я не верила своим глазам. Статья была щедро разукрашена фотографиями: несколько моих портретов крупным планом, мои снимки с дня рождения Сафина (которые Макс клятвенно пообещал мне никогда не публиковать), несколько портретов шикарных девиц — бывших любовниц Сафина, которые давали интервью Максу по поводу его «расследования». А также — много цветных, ярких, красивых фотография Сафина лично. Сафин, который садится в джип. Сафин в своем ресторане. Сафин на выставке. Сафин на презентации. Сафин на модном показе. Сафин в Нью-Йорке. Сафин с голливудской звездой — известным актером, с политиками, Сафин, Сафин, Сафин… Текст в статье был соответствующий. Речь шла о том, что из маленького провинциального городка Сафин привез себе девицу на роль секс-игрушки. Девица соблазнилась деньгами, которые Сафин пообещал платить за услуги, и, так как была безработной, согласилась на участие во всех сексуальных экспериментах. Девица — это я. Сафин запер девицу в своем доме, посадил за решетку и принялся выделывать самые шокирующие садистские эксперименты, держа ее на положении узницы тюремной камеры да еще впроголодь. Не выдержав постоянных унижений, избиений, лишенная возможности бежать из ада сексуальных фантазий Вирга Сафина, девица пыталась повеситься на пояске от халата. Услышав шум в подвале, когда обходил территорию, охранник Сафина выбил дверь в комнату, напоминающую тюремную камеру, обнаружил девицу, висящую на трубе отопления. Несчастная была еще жива. «Скорая помощь» доставила девицу в одну из больниц, где Сафин полностью отказался оплачивать ее лечение и бросил на произвол судьбы. Врачи констатировали многократные следы жестоких избиений, порезов и ожогов на ее теле. Состояние очень тяжелое, девица находится в реанимации и не может пока дать комментарии изданию. Дальше, разумеется, шли комментарии тех, кто мог их дать, то есть любовниц. Бывших. Все они (целых три!) говорили о том, что Сафин не может заниматься сексом обычным способом. Все любовницы в свое время не выдержали сексуальных игрищ Сафина и бросили его. «Сафин ударил меня и сломал мне нос. Я бежала из его дома в одном нижнем белье, а был февраль месяц, мороз. Я чудом осталась в живых! Теперь меня всю трясет при одном взгляде на фотографию Вирга Сафина», — говорила первая. «Сафин пытался подписать меня на ту роль, которая в итоге досталась этой бедной деревенской женщине, — откровенничала вторая, — он признавался, что у него есть давняя сексуальная фантазия: держать женщину в подвале на цепи, без одежды, без дневного света и пищи, вместо воды заставляя пить исключительно алкоголь, насилуя и избивая. Услышала я это после жестокого секса, в котором Сафин буквально меня изнасиловал. Он пытался соблазнить меня деньгами, но я в ужасе его бросила. Я не знаю, что заставило эту бедную женщину согласиться на такое — скорее всего, деньги. Я слышала, что она одна воспитывает ребенка, без мужа. Но знаю, что за деньги она пережила ад». «Сафин пытался уговорить меня на групповой секс, который практикует долгое время, — аккомпанировала им третья, — когда я жила в его доме, он заставлял меня спать вместо кровати в настоящем деревянном гробу. Говорил, что его возбуждает, когда я кажусь мертвой. В подвале дома у него оборудована специальная комната для сексуальных игрищ — он называет ее Алой Комнатой. Там он втыкал иголки в мое тело, наслаждаясь моей болью и видом крови. В эту комнату он каждые выходные приглашает друзей — мужчин, и насилует девушек при всех. Я сбежала, когда он попытался изнасиловать меня на глазах десяти человек». Было ясно: ни одна из этих девиц не только никогда не была в доме Вирга Сафина, но и не знает никаких подробностей о его интимной жизни и сексуальных предпочтениях. Читать это было смешно. Это был смех сквозь слезы. И еще это была грязь. Грязь, которую написал человек, считавшийся моим другом. Максим Фомичев. Макс. Я просто поверить не могла в такое предательство! Но доказательства были весьма наглядны. Как говорится, на лицо. Меня предавали много и часто, но я никогда так и не привыкла к предательствам. Я не знаю, можно ли к этому привыкнуть. Глядя на подпись под статьей — подпись Макса, я поняла, что привыкнуть нельзя. Откровения «бывших любовниц» было еще не страшно. Намного страшнее были показания «бывшей горничной» по имени Наталья, фотографии которой в газете не было. Рассказ ее был впечатляющим. «Я работала в доме Сафина около семи лет. Устроилась на работу через агентство прислуги. У меня были очень хорошие рекомендации, поэтому направили в этот дом. Поначалу я очень волновалась, так как мне было 25 лет, и я была наслышана о репутации хозяина этого дома. Боялась, что он будет ко мне приставать. Но, как выяснилось, все мои опасения были напрасны. Прислуга для Вирга Сафина — это не люди. Он настолько высокомерен, с такой брезгливостью относится к обслуживающему персоналу, что вообще не видел во мне женщину. Позже я поняла причину этого. Надо сказать, что работа в этом доме оказалась очень тяжелой. Сафин экономил на прислуге, несмотря на свое состояние, и все работы по дому выполняла только я одна. Несмотря на то, что я устраивалась на работу горничной, мне пришлось выполнять обязанности и экономки, и уборщицы, и кухарки. Я одна вымывала и вычищала его трехэтажный особняк сверху донизу, и каждые выходные готовила еду на целую армию его друзей, которых он привозил с собой из города. В доме постоянно была толпа народа, в подвале устраивались какие-то тайные собрания. Вначале я не понимала, что там происходит. Только время от времени до меня доносились женские крики. Но их быстро заглушали.