Я все поняла практически сразу, когда хитрое электронное устройство выплюнуло карточку, а яркая лампочка прибора так и не изменила свой цвет. Карточка электронного замка оказалась негодной. Вирг Сафин сменил замок. Возможно, он сделал это давно. Возможно, сразу после моего первого (а теперь единственного) визита. Значит, он догадался, что я входила в комнату без него, и обнаружил пропажу, а потом сменил замок. Все это не предвещало мне ничего хорошего. Я догадывалась, что буря разразится после его возвращения. Теперь мне хотелось ехать еще быстрее. У меня больше не оставалось ничего, кроме интерната. Узкая и тесная комната общежития была забита вещами. Меня ждали. На столе был сервирован чай, масляное печенье — все так по-домашнему мило. И очень милым, очень добрым казалось мне лицо пожилой женщины, сидящей напротив меня. Я повторила цифры — годы. Старая учительница кивнула: — Конечно, я работала в это время. Я отдала этому интернату огромную часть своей жизни. И теперь в нем работает моя дочь. Прекрасно помню эти годы и почти всех учеников. Спрашивайте, о ком вы хотите узнать. — Василий Комар, — выпалила я. — Забавный мальчик, очень смышленый, — она кивнула, — я отлично помню его. Стал, кажется, каким-то большим бизнесменом, почти олигархом (вот тебе и раз! — удивилась я). Очень хорошо его помню. Где он живет, не знаете? За рубежом? — Жил в Европе. Еще в Арабских эмиратах. Но теперь он мертв. Его убили в Киеве. — Так я и думала. Путь к богатству через криминал. А его друг был с ним? — Его друг? — Тоже очень особый ребенок. Вы уверены, что вас не интересует его друг? Они все время были неразлучны. Просто не разлей вода. — Конечно, интересует. Меня интересует все, — довольно кивнула я. — Я вам покажу его друга в альбоме. У меня есть старый альбом. Он тут, сверху. Мы бежали в такой спешке. Но я почему-то успела его захватить, — женщина перемещалась по комнате, переворачивая груды вещей, среди которых попадались самые неожиданные предметы. — Василий Комар — сирота? Его родители умерли? — Нет. Он отказник. Мать бросила его в роддоме, а сама сбежала в окно. А потом выяснилось, что документы ее, которые она предоставила в роддоме, липовые. Кто она — так никто и не узнал. Ребенка она, к слову, никогда и не пыталась искать. У нас было много таких детей. Да вот и он! Женщина открыла альбом на нужной странице, подвинула ко мне. — Вот, смотрите. Это Вася Комар. А вот его друг — с ним рядом, видите? Очень красивый черноволосый мальчик. Тоже Вася. Василий Сидоренко. Я смотрела в альбом, не отрывая глаз. Мое подсознание заранее подготовило меня к тому, что я увижу. Я это предчувствовала, поэтому увиденное не было для меня шоком. Рядом с Комаром стоял маленький… Вирг Сафин. Он был ребенком 8 лет, но это был точно он. Те же красивые черты лица, то же мечтательное выражение в печальных глазах. Он не сильно изменился с возрастом. Ошибиться было невозможно. Это был точно Вирг Сафин. — Красивый мальчик, — я почувствовала, что губы мои предательски дрожат. — Что с вами? На вас лица нет! Может, принести воды? — Нет. Со мной все хорошо. Только вот теперь меня интересует его друг. Намного больше, чем Комар. Я и заплачу больше. Вот, возьмите, — я протянула двести долларов вместо обещанных ста. — Вы узнали кого-то? — Бог не обделил эту женщину ни проницательностью, ни умом. — Да. Я узнала одного человека и хочу узнать, как можно больше — это очень для меня важно. — Понятно. Похоже, вы не были готовы к этому открытию. Что ж, я с удовольствием помогу вам. Вася Сидоренко. Очень тяжелый ребенок. Ребенок с очень тяжелой, трагической судьбой. Страдание одно, а не ребенок. Не знаю даже, как сложилась его жизнь сейчас. — Плохо сложилась, — не выдержала я. — Понятно. Я постоянно следила за ним, сколько могла. Даже когда его перевели в другой интернат. — Его перевели? — Да, когда ему исполнилось тринадцать. Слишком уж тяжелый был ребенок: конфликтный, упрямый. — Он сирота? — Почти. На самом деле мы были первым казенным заведением, куда он попал. В его жизни произошла страшная трагедия. Отец его был алкоголиком, страшно пил, бил ребенка и жену. Однажды, когда у отца был очередной припадок, мать зарезала мужа, а затем пыталась покончить с собой. И все это на глазах пятилетнего ребенка. Когда отец напал на мать, она заперла ребенка в тесном шкафу. Так мальчика и нашли — в шкафу была дырка в стене, и мальчик видел все, что происходит, но выйти не мог. Когда его мать стала резать себя ножом, он решил, что она умерла. Так, наверное, и произошло. Я ничего не знаю о дальнейшей судьбе его матери. Слышала только, что в психиатрической клинике она умерла, а может, попала в тюрьму — не знаю. Когда ребенка нашли, он был в таком шоке, что не говорил. Год он пробыл в лечебнице, а когда немного поправился, его привезли к нам в интернат. У ребенка была серьезная травма — страшная боязнь замкнутого пространства, и очень опасные нарушения психики. — Он и сейчас не пользуется лифтами, — прошептала я, — и не выносит алкоголь… — Это можно понять. Его отец пил, от него пахло спиртным, и в алкогольном дурмане бил мать и его. С тех пор запах алкоголя подсознательно вызывает у него ужас и ассоциируется со смертью, как и замкнутое пространство. Не удивлюсь, если узнаю, что с возрастом у него только развилась и стала прогрессировать психическая болезнь. — Разве он болен психически? — Думаю, что болен, и серьезно, после того, что произошло с ним в детстве. Он был предоставлен сам себе, в лечебнице его только пичкали тяжелыми препаратами, и никто не заботился о нем по-настоящему. Если бы он попал в хорошие руки, все еще можно было бы исправить, но так не произошло. Поэтому я совершенно не удивлена вашими словами, что у него плохо сложилась жизнь. Это был одинокий, тяжело больной ребенок. Таким же взрослым он, наверняка, и вырос. Но в интернате этого никто не понимал. — Что вы имеете в виду? — Это был очень тяжелый ребенок. Он не понимал слов, все делал наперекор. За это с ним обращались очень жестоко. — Как жестоко? — Били. Наши воспитатели не понимали других методов воспитания. Он постоянно нарушал дисциплину, грубил, пакостил. И за это его жестоко пороли ремнем до потери сознания, до крови. К сожалению, я не всегда могла его защитить, но каждый раз после особо жестокой порки, чтобы его утешить, я давала ему что-то вкусненькое: конфеты, которые он любил больше всего, пирожные, другие сладости и лакомства… В конце концов, он привык, и мне даже показалось, что он специально стал ждать порки. Он специально совершал проступки и делал пакости, как бы намеренно провоцировал дисциплину, чтобы получить единственное тепло, когда я заботилась о нем, получить единственные сладости, которые были в его изувеченной, не детской жизни. Слушая ее, я едва не всплеснула руками! Недаром говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Знала бы эта несчастная женщина, что она сделала с ним, к чему она его приучила! Она без всяких задних мыслей воспитала из него сексуального извращенца. Теперь, после ее рассказа, у меня на многое открылись глаза. Теперь вещи, которые я видела прежде, стали представать для меня в несколько ином свете… Наверное, все эти мысли отразились на моем лице. Старая учительница была умной женщиной. — Вам не понравился мой рассказ? Вы смотрите так, словно в чем-то меня обвиняете. Скажите, в чем? Что я могла ей сказать? Поэтому я сделала вид, что не поняла ее прямого вопроса. Вся моя душа обливалась кровью, и скрыть это было нелегко. — Просто я говорю вам правду, — ее глаза смотрели на меня ясно и прямо, — никогда не верьте в хорошее, доброе воспитание в интернатах, кто бы что ни стал вам говорить. В интернатах детей бьют. Бьют жестоко. Все, прошедшие интернат, это дети с раненой, покрытой шрамами душой. Позже, во взрослости, эта душа превращается в броню. Вполне понятно, какие из них получаются взрослые. Их просто превращают в таких… — Как вам вообще пришло в голову давать ему сладкое после этих избиений? — Вас это шокирует? — Да, — прямо сказала я. — Этому способствовал один случай — история с мишкой, с книжной иллюстрацией. Он потряс меня до глубины души. Именно тогда я решила относиться к этому ребенку теплее. Все произошло, когда у меня был выходной после суток дежурства. Видите ли, в интернате нет игрушек. По правилам они должны быть, даже есть, но игрушки детям дают не часто. Это ведь нужно утром раздать, а вечером собрать, пересчитать и запереть в шкаф. А если кто-то что-то потеряет или порвет? Кто из воспитателей хочет со всем этим возиться? Как правило, воспитатели стараются максимально облегчать себе жизнь и предпочитают игрушки вообще не раздавать. Но дети не могут жить без игрушек, особенно маленькие, поэтому они находят их в других местах. Так произошло и с этим несчастным мальчиком. Он вырезал иллюстрацию из детской книжки сказок. Позже он признался мне, что медведь с балалайкой, которого он вырезал, был похож на игрушку, которую подарила ему мама. Он вырезал этого мишку и спрятал в своей кроватке. Конечно же, никто не понял мотивов, которые двигали ребенком, но то, что он испортил казенную книжку, обнаружили почти сразу. В те сутки дежурил физрук — настоящий зверь, понимающий только закон ремня. Он жестоко избил ребенка, так жестоко, что пришлось даже положить его в медпункт. Многие думали, что мальчик не выживет. Я постоянно навещала его. Именно тогда и стала приносить сладости. Он признался, что вырезанного мишку не нашли, он спрятал его под матрас. Когда его выписали из медпункта, я подарила ему старый футляр от очков, куда он спрятал вырезанного мишку. Он показал мне свою единственную игрушку. На бумаге сохранились капли его крови. Он постоянно носил его с собой, где бы он ни был. Так и уехал с ним в другой интернат. Помните, я говорила, что его перевели от нас, когда ему исполнилось тринадцать? Он очень быстро повзрослел. Это был настоящий хулиган. Никто из преподавателей не сомневался, что рано или поздно он втянет нас в неприятности. Именно поэтому от него избавились при первой же возможности. Так в интернате считала не одна я. — Делать добро не делая добра — как вы думаете, что это может значить? — Это же мои слова! Когда мальчик был избит до полусмерти, я устроила скандал. Грозилась дойти до городского начальства. Помню, физрука даже уволили после этого скандала. Побоялись, что ребенок умрет, а эти слова я кричала в кабинете директора. Так я говорила о поступке преподавателя, давшего детскую книжку сказок, но не понявшего, что ребенок мечтает об игрушечном мишке, которого не будет у него никогда. Вот, возьмите. — Что? — я была вне себя от этого разговора. Старушка протягивала мне распечатанную пачку бумажных салфеток. — Вытрите слезы. У вас все лицо в слезах. Я даже не заметила, что плакала. Не помнила, сколько я плакала. Это произошло как-то непроизвольно. Слезы потоком лились по моим щекам. Слезы оказались сильнее меня. Глава 19 — Что было дальше? — Мальчика перевели в другой интернат, и я почти не знаю подробности его жизни там. Из нашего интерната его перевели в интернат в маленький городок Николаевку под Одессой. Но я слышала, что там у него были какие-то неприятности. Кажется, его усыновили, но он сбежал из приемной семьи. — Усыновили?! — Да, что-то в этом роде. Говорили о каком-то скандале, и серьезном, связанном с ним. Помню, наши преподаватели, еще радовались, что мы вовремя избавились от такой головной боли. Мол, втянул бы он нас в кучу проблем. Но я не знаю подробностей и больше никогда не видела Васю Сидоренко. Но думала о нем часто. Скажите мне, как сложилась его жизнь? — Он… Ну… Он живет в небольшом городке в Киевской области. Работает фотографом… в районной газете. Характер у него сложный, в городке его не любят. — А семья у него есть? — Семьи у него нет. Он никогда не был женат. — Это очень тяжело. Ведь сейчас ему должно быть 44 года. А не иметь семью в таком возрасте для мужчины это очень плохо. Что же Вася Комар не помог ему? — Насколько я знаю, их пути разошлись. Комар разбогател, сменил свое имя на Витольд Комаровский, и давным-давно забыл своего интернатского друга. Слишком уж разными были их социальные круги. Комар вращался в высшем обществе. Его друг — нет. Ложь далась мне легко. Несмотря на откровенность этой милой женщины, я вовсе не собиралась ей сообщать, что ее любимый ученик Вася Сидоренко, из которого она сформировала сексуального извращенца, стал самой загадочной звездой мира… Теперь всю правду о Вирге Сафине знала одна я. Василий Комар — Витольд Комаровский. Василий Сидоренко — Вирг Сафин. Почему он назвал себя так? Я пока не знала ответа на этот вопрос. Где-то по дороге между жестоким прошлым и темным будущим воспитанник интерната Василий Сидоренко превратился в Вирга Сафина, но не убил Васю Сидоренко до конца. Об этом свидетельствовал бумажный мишка, вырезанный из книжки сказок, хранящийся в футляре из натурального серебра, стоящем больше, чем весь пожизненный заработок старой учительницы. И жестокие слова «делать добро не делая добра», услышанные от кого-то и так сильно поразившие его, что еще в детстве он их записал. Хранил всю жизнь. Как девиз, как последний призыв отчаяния. И, как я могла понимать, не изменил им никогда.