* * * Мой мобильник в зоне связи был мертв. Никаких входящих. Никаких сообщений от Вирга Сафина. Ничего. Словно сходя с ума, я проверяла его снова и снова. Я делала это всю обратную дорогу в тех местах, где мы оказывались в зоне мобильной связи. Но за все это время Сафин ни разу мне не позвонил. Я упала на кровать лицом вниз, пытаясь спрятать подступающие к глазам слезы. Тоска стала такой невыносимой, что я больше не могла оставаться в своей комнате и быстро выскочила в освещенный коридор. Конечно же, я прекрасно представляла в душе, что сделаю. И когда руки мои легли на дверь его комнаты, я больше не испытывала никаких угрызений совести, никаких сомнений. Узнает, что я шпионю за ним? Плевать! Я быстро перешагнула порог его комнаты и, не обращая внимания ни на что, включила верхний свет. Знакомый до боли, до мельчайших оттенков сомнения и печали, знакомый и узнаваемый сотни, тысячи раз, этот запах его комнаты захватил меня с головой, закружил в вихре сладостного плена миллиона оттенков ярчайших эротических ощущений, которые пыткой неутоленного желания постоянно горели на моей коже. Этот запах проникал в каждую потаенную клетку моей плоти. Ощущение захватило меня с головой, закружило в восторженном танце воспоминаний и напоследок обожгло такой пронзительной и острой печалью, что я не смогла сделать и шаг. Я тосковала по Виргу Сафину. Тосковала по своей любви, не похожей ни на что знакомое прежде. Мою душу охватывала острая, горящая боль. А между тем он был в комнате после моего отъезда. Здесь появилось нечто новое, то, чего прежде не было, до того момента, как я уехала из дома. Появилось сейчас. На бежевом покрывале его кровати лежала стопка глянцевых черно-белых фотографий большого размера (примерно А1, насколько я разбиралась в размерах, почти плакаты). Фотографии лежали очень аккуратно, без рамок, одна на другой, заботливо сложенные в стопку. Кто с таким вниманием мог сложить эти фотографии, как ни он сам? Это лишнее доказательство его вранья (никуда не уезжал, не было никакого Нью-Йорка) резануло меня остро заточенным ножом. Я медленно прошлась по всей комнате (по местам, которые уже знала прежде, то есть обыскивала), посмотреть, что еще изменилось. Но больше ничего не нашла. Снимки были единственным новым, что появилось в комнате. Еще исчез ноутбук. Планшета так и не было. Тайник был закрыт, как и раньше, и серебряная коробочка с вырезкой лежали в нем. Я заглянула в ванную. Полотенце было сухим. Это означало, что он уехал давно. В ванне и душевой кабине не было ни капли воды. Исчезли так же зубная щетка, бритвенные принадлежности. А вот флакон его любимого парфюма оставался на месте, как гель для душа и шампунь. Уехал или нет? Скорее всего, уехал. Одежды в шкафу не было ровным счетом половина. Значит, вернулся сюда и все-таки решил уехать. В Нью-Йорк? Или нет? Я опустилась на кровать, взяла в руки первую из фотографий. Затем еще и еще. Эти фотографии, по всей видимости, были сделаны совсем недавно. От того, что было изображено на них, меня буквально ударило под дых. Это были фотографии обнаженных женщин, совсем обнаженных, с той откровенностью, что некоторые строгие блюстители лицемерной морали могли бы усмотреть в них порнографию. В этих фотографиях все было открыто до предела и абсолютно обнажено. Я никогда прежде не видела такие откровенные эротические снимки Вирга Сафина. И то, что я увидела, в буквальном смысле слова выбило почву у меня из-под ног. Сделаны они были в его привычной, уже ставшей визитной карточкой манере. Зернистая поверхность, завуалированный фон, некий флер таинственности, созданный исключительно игрой света и тени, резким, контрастным чередованием ясной четкости и вуальной размытости. С первого же взгляда на эти снимки можно было определить, что автор — Вирг Сафин. Они выворачивали наизнанку всю душу позирующей перед ним женщины. Они выворачивали наизнанку всю женскую душу. И эта душа была не моя. Все фотографии были исключительно черно-белыми. В них использовалась двойная экспозиция — наложение кадров, ручная печать. Это был верх мастерства Вирга Сафина не только по техническому исполнению. Прекраснее этих снимков я не видела ничего в своей жизни. Я просматривала все фотографии одну за одной, внимательно всматриваясь в каждую из них. Это были женщины в ожидании любви, женщины, которых камера Сафина подстерегла в самый нескромный момент — в момент эротических фантазий о встрече с любимым. Обнаженные груди, перетянутые в кожу, бархат и шелк. Гладкие поверхности бедер до того уникальны, что их кожа казалась зеркальной. Желание любви в глазах, приоткрытые губы, из которых вырывался тихий сдавленный стон. Модели не скрывали своих лиц. Все эти женщины были мне не знакомы. Ни одну из них я не видела ранее. Молодые и не очень, с длинными волосами и короткими стрижками, с порочными, дерзкими глазами опытных шлюх и стыдливыми взглядами зажатых и не уверенных в себе натур — все они раскрывались перед камерой Сафина с самой неожиданной стороны, представая в непривычном для них образе. Но этот образ выворачивал наизнанку всю их душу. Я застыла, пораженная этим зрелищем. Я никогда не думала, что женщину можно так снимать. На снимках Сафина все женщины представали неземными богинями любви. Камера Сафина словно подчеркивала, утверждала, заставляла верить: нет ничего прекраснее женщины в любви! Любящая женщина прекрасна. По моим жилам струился раскаленный поток горячей крови, я буквально захлебывалась болью. Почему Сафин никогда не снимал меня так, как снимал их? Более того, почему никогда не предлагал так снимать? Я страшно ревновала ко всем этим женщинам, обнажавшим не только тело, но и душу перед его камерой. Я подозревала, что так раскрыты и возбуждены они для него. Вполне можно было представить, что такие съемки заканчивались сексом. И от этого я испытывала безумную боль. Внезапно одна из фотографий привлекла мое внимание. Девушка на ней повторялась в эротических снимках Сафина несколько раз. Молодая, не старше 20, длинные темные волосы, простоватое, но одновременно хищное лицо. Именно ее лицо показалось мне знакомым, — определенно, я где-то ее видела. Но где, и когда? Еще снимки с этой девушкой отличала необычная экспозиция, которая поразила меня так же неприятно, как ощущение знакомства. Главным эротическим предметом, сексуальной игрушкой девушки был… персик. Сафин снимал ее с этим персиком необычайно провокационно. Полуразмытыми очертаниями было отчетливо видно ее лицо. Хотя так никак не могло быть, судя по всем законам физики и оптики. Ее лицо никак не могло плакать над ней в невесомости, если голова была задрана вверх. Но Сафин сделал это каким-то невообразимым образом, и это было именно так. Эта фотография, несмотря на всю ее провокационность, была настоящим произведением искусства, и я очень сомневалась, что кто-то сможет ее повторить. С персиком была фотография с еще одной девушкой, но вышла она гораздо хуже, потому что выглядела слишком уж простоватой на фоне всех остальных. Внезапно мне в голову пришла одна идея. Я быстро сбегала в свою комнату за телефоном и сфотографировала три снимка с девушкой. Затем аккуратно сложила фотографии, выключила люстру и вышла из комнаты Вирга Сафина. Вернувшись к себе, я позвонила Максу, сказала, что сброшу ему сейчас несколько фоток, чтобы он посмотрел внимательнее и сказал, не знает ли он девушку на фото. Макс перезвонил почти сразу. — Это Мария Беликова, девушка Сафина, та самая, которая сгорела в пожаре. — Что?! — я так и села на кровать. — Ну да, помнишь, я еще говорил, что в ее смерти не все чисто. Должны были повторную экспертизу проводить. Результаты я не узнавал пока. Узнаю — расскажу. — Так, — меня осенила еще одна идея, — жди еще фотки. Вдруг ты узнаешь кого-то еще. Я пулей ворвалась в комнату Сафина, сфотографировала крупным планом лица всех остальных моделей (только лица, опустив все эротические подробности) и отправила снимки Максу. Из всех женщин (их было 15, без трех фото Беликовой) Макс опознал только двух. — Одна модель сейчас работает в Канаде, у нее там контракт. Она вышла замуж за француза. Вроде она жива. С ней все в порядке. А вот вторая… — Что вторая? — я испытывала только страх. — Это та самая девушка, которая погибла вместе с депутатом Виталием Кораблевым. Вместе с ним ее сожгли в машине в заброшенном карьере. Она в стриптиз-клубе работала. Я их вместе не раз видел в крутых местах. Так что она умерла. Потаскушка депутата… Выходит, и ее фотографировал Вирг Сафин. Значит, прямая связь с гибелью Кораблева все-таки была? Кожа моя под чужим покровом стала ледяной на ощупь. Все мое тело била противная дрожь. Я коротко распрощалась с Максом, не став ничего ему объяснять. Это могло быть случайным совпадением, но могло и не быть. Из всех снимков только на фотографиях Беликовой и девушки, погибшей с депутатом, были персики. На других персиков не было. Ни у кого. А Беликова умерла. И девица Кораблева тоже умерла. Было ли это совпадением? Или это не было совпадением? Моя мысль еще не оформилась полностью. Просто я стала воспринимать персик как некий знак смерти. Странный знак. Я быстро удалила все снимки с телефона и перезвонила Максу, чтобы сказать, что снимки я сделала тайком, поэтому их нельзя никому показывать. А лучше вообще удалить. Макс хмыкнул, что он все понимает, и пообещал удалить. Потом спросил, как их нашла. Буркнув что-то неопределенное, в панике нажала отбой. Самым приятным было то, что в ходе такого мощного потрясения моя тоска куда-то улетучилась. Добравшись до кровати, я рухнула на подушку и отрубилась почти мгновенно, словно ничего страшного со мной не произошло. Я металась в очередном кошмарном бреду, поэтому сразу не услышала вызов звон мобильного телефона. Поклявшись утром же поменять мелодию, я посмотрела на часы, лежащие на тумбочке — 4:22 утра. Кто мог так упорно звонить? Номер был мне не знаком. Более того, номер был не украинским. Я увидела незнакомый код какой-то страны, осторожно ответила, очень тихо. — Мара? Почему ты не отвечаешь так долго, Мара? Что-то случилось? Господи! Все внутри перевернулось вверх дном! Этот голос я узнала бы из миллиарда человеческих голосов. Именно от него у меня всегда подкашивались ноги. Именно от него кружилась голова и разрывались ядерные бомбы в груди. Именно от него порхал рой бабочек в животе, выворачивая наизнанку мои внутренности и представления о жизни, превращая страстный любовный пожар в жестокое и циничное аутодафе. — Это правда ты? — я даже не почувствовала, что по моему лицу текут слезы. Но странное дело, он почувствовал их за меня. Наверное, настоящая любовь бывает только с тем, кто чувствует на расстоянии, когда ты плачешь. — Ты плачешь? Мара, что-то случилось? Почему ты плачешь? Что с тобой? — Со мной все хорошо. Правда. Ничего не случилось. Разве я плачу? Да, наверное. Это потому, что ты позвонил. — Прости, что не звонил раньше. У меня было очень много дел. — Ничего… — Мара, я прилетаю сегодня и хочу, чтобы ты встретила меня в аэропорту. — Откуда ты звонишь? — Что? А, незнакомый номер… Я звоню из гостиницы. У меня получились бесплатные минуты с гостиничного телефона — нечто вроде бонуса. Я решил использовать их. Ты приедешь в аэропорт? — Обязательно. Как я могу не приехать? Я легла, но сон исчез. Так я и лежала до самого рассвета, погруженная в беспамятство этим счастливым или тревожным ночным звонком. Глава 17 Было около пяти часов вечера. Одевшись потеплее, я обнялась с Верой, которая почему-то перекрестила меня перед уходом, и вышла в наступающую ночь, где меня уже ждал хмурый Николай, успевший завести двигатель. Было холодно. На стекле машины иней создавал уникальные ледяные узоры. Я уютно устроилась на кожаном сидении, и мерседес рванул в быстро наступающую ночь. Взгляд мой упал на журнал, лежащий на заднем сидении. Странно, что я не увидела сразу. Выглядело так, словно кто-то намерено подсунул его мне. Это было очень дорогое, красочное издание для богатых людей, просто так не попадающее в обычные руки. Журнал для миллионеров — есть такие журналы. На обложке золотыми латинскими буквами было выписано название, но главным было не это, а фотография, в которой я с замиранием сердца узнала одну из эротических работ Вирга Сафина. Это была его фотография. Фото представляло собой оптическую иллюзию, и это было видно даже по обложке журнала. Обнаженное тело женщины представляло собой то сексуальное царство раскрепощенной, щедрой женской плоти, то замок с остроконечными башнями, застывший на холме. А стоило повернуть журнал немного вправо, как иллюзия трансформировалась в третье изображение. Вместо тела и замка представал… могильный склеп. Это было абсолютно невероятное и нереальное зрелище! Я не представляла себе, как, вооружившись только фотоаппаратом, можно сделать такое. Если бы это была картина, созданная кистью, тогда бы все становилось понятным. В распоряжении художника есть множество подручных средств, позволяющих провоцировать оптический обман. Но Вирг Сафин не был художником — он был фотографом, у которого были только модель, умение правильно использовать преломление света и правильно располагать объемные фигуры в пространстве, а также была камера. Как же он делал все это? Как? Не говоря уже о глубоком смысле, которым была наполнена эта невероятная фотография: щедрое для рождения и любви объемное женское тело превращалось сначала в сокровищницу за каменными стенами, предмет охоты и вожделения, а затем — в могильный склеп, прах и тлен. Номер был совсем свежим. В оглавлении нашла нужную статью. В ней речь шла о том, какой фурор на минувшей неделе произвел фотограф Вирг Сафин. Фотография, изображенная на обложке, была продана на одном из крупнейших мировых аукционов за полтора миллиона долларов частному коллекционеру из Латинской Америки. И теперь все ведущие специалисты мира пытались разгадать ее секрет. Впервые в Нью-Йорке Вирг Сафин запатентовал специальный состав своей фирменной пленки, на которую была снята фотография, удивительным образом преломляющую свет и создающую уникальную оптическую иллюзию, искажающую объемные изображения фотографии с помощью различных эффектов визуализации, при ручной печати фотографии. Созданный эффект двойного наложения (пленка плюс оптическая иллюзия — изображение модели) трансформировал очертания предмета таким образом, что получались совершенно невероятные сочетания. Пленка являлась крупнозернистой. Эти крупные зерна начального состава обладали как бы эффектом кривых зеркал, позволяя добиться оптических сочетаний, абсолютно не мыслимых в обычных условиях. Это было что-то невероятное. Но самым интересным было то, что состав этой пленки знал только Вирг Сафин и больше никто. Это было его личное изобретение. И состав своего ноу-хау он держал в глубочайшей тайне. Стремясь добиться абсолютно невозможного, Сафин не только воспользовался эффектом этой пленки при оптической съемке, но и обернул ею всю фотографию. Эффект получился невероятный! Двойное наложение позволило фотографии проявить третью оптическую иллюзию: так кроме тела и замка появился склеп.