— Илона… — голос мой дрожал, — это его Илона. Он ее искал. Он любил ее всю жизнь. — Какая трагедия… — на лице настоятельницы отразились печаль и боль. — Она не видит его слез. Половина ее тела парализована. Позвоночник травмирован травмирован, она никогда больше не будет двигаться. Сознание, способное понимать и реагировать, отсутствует полностью. Можно сказать, она выжила из ума. Она уже никогда не будет прежней. Мне жаль вашего друга, но еще больше жаль вас. — Почему меня? — Потому что вы пришли из того мира, где она стала такой. Я ничего не сказала. Мне нечего было сказать. — Пойдемте со мной. Нам есть о чем поговорить. — А Макс? — Как вам кажется, он хочет сейчас с ней расстаться? — Нет. — Я хотела бы поговорить с вами наедине. Пойдемте. Я расскажу вам ее историю, сколько мне удалось узнать. Мы долго шли через монастырский двор, где уже вовсю свирепствовала метель, и где не было даже признаков электрического освещения. Я вспомнила прежде прочитанное, что в монастырях очень рано ложатся спать и встают уже в четыре утра. Меня поражало, с какой легкостью настоятельница ориентировалась в этой темноте. Но, поразмыслив, пришла к выводу, что ориентироваться легко, прожив здесь не один десяток лет. Наконец-то мы подошли к двухэтажному кирпичному дому. Настоятельница отперла дверь своим ключом, оказавшись в просторном холле, мы свернули в коридор на первом этаже, в конце которого была большая современная комната, обставленная новой офисной мебелью и оргтехникой, служившая, видимо, кабинетом. Под потолком вспыхнуло точечное освещение. Настоятельница улыбнулась, видя мое недоумение. — Мы не такие уж отшельницы и дикари. У нас есть самые современные средства связи, и мы поддерживаем контакт с разными странами мира. Наше место в лесу было выбрано как сознательное уединение, но это совершенно не значит, что мы полностью отделены от современной жизни. Указала мне на уютный мягкий кожаный уголок в углу этого роскошного кабинета: — Устраивайтесь поудобнее на диване или в кресле. Нам предстоит долгий разговор, возможно, на всю ночь, так что нет никакого смысла выделять вам отдельную комнату, ведь спать вам не придется. — А Макс? — О вашем друге позаботятся. Я села в кресло, настоятельница устроилась на диване. Потушив верхний свет, она включила мягкую лампу. По стенам комнаты сразу поплыли загадочные рваные тени, и мне стало казаться, что я сижу в гостиной уютного загородного дома, спрятанного в глубоком лесу. Кроме всего прочего, настоятельница приготовила чай (в кабинете была и микроволновка, и электрочайник), подала к столу орехи и мед. — Угощайтесь, пока я не начала свой рассказ, — настоятельница улыбнулась. Так она выглядела совсем человечной и какой-то более… живой, что ли. — Потому что у вас пропадет аппетит. Что касается меня, то я насмотрелась в этих стенах столько страшных жизненных историй, что у меня он давно пропал. Я пригубила чай, попробовала мед… ничего не ела вкуснее в своей жизни! — У нас своя пасека, — сказала настоятельница, — мы делаем большие запасы на зиму и готовим лечебные травяные настойки на меду. Я дам вам одну бутылочку с собой, она поможет в том, что важнее всего для вас — для укрепления нервов и духа, психического здоровья, равновесия и умения сохранять спокойствие, несмотря ни на что. Уже не в первый раз ее слова загоняли меня в тупик. И в этот раз мне просто нечего было сказать. Я молчала. Впрочем, моего ответа никто и не требовал. — Я знаю, зачем вы приехали, — голос настоятельницы стал серьезным. — Вы приехали потревожить осиное гнездо, настоящее змеиное логово богатых поддонков и извращенцев. Но вы пока не понимаете, что ценой этому станет ваша собственная жизнь. Извращенцев? Я усмехнулась. Что знает об извращенцах эта женщина, живущая в лесной глуши? Но, как и все прочее, настоятельница прочитала то, о чем я подумала, прямо в моих глазах. — Да, не удивляйтесь, монастырская жизнь в святости и покое учит разбираться получше вашей мирской суеты во всех видах и сортах извращений. А монастырское уединение и извращения всегда следовали рука об руку. В монастырях встречается много извращений: содомия, зоофилия, педофилия, не говоря уже о составляющей эротичности ритуальных бичеваний, когда, покрывая свою плоть ударами, многие последователи различных христианских учений впадают в самый настоящий эротический экстаз. К тому же к нам часто попадают люди, подверженные сонму всевозможных грехов. Чтобы спасти от них и отмолить их прощение, нужно знать хотя бы составляющие, классификацию зла. Нужно научиться разбираться в этих грехах. Я считаю так. Кстати, это мое личное убеждение. Но оно подкреплено глубокой жизненной практикой. Ортодоксальная позиция церкви никогда не разделит эту точку зрения. Вы, наверное, слышали, что нас считают колдуньями? — Слышала. Говорят, вы настоящие лесные ведьмы. — Это, конечно, преувеличение, но мы знаем много такого, о чем вы, люди, живущие в современном мире из стекла и бетона, не имеете никакого понятия. Мы умеем определить зло и разбираться в грехах. Девушка, ради которой вы приехали, пришла как раз из такого мира греха и проклятия. — Мы пришли не ради нее. Мы и понятия не имели, что ее здесь найдем. — Но вас же мучило какое-то предчувствие, вы ведь чувствовали, что должны идти именно сюда? — Постоянно. — Значит, цель вашей дороги — этот наш разговор. Он может вас убить, а может спасти. Теперь все зависит только от вас. — Я не понимаю. — Илона Комаровская попала в наш монастырь три года назад. Когда ее принесли буквально нам на порог, была точно такая же метель, как и сейчас — середина января. Помню полночь ледяной январской ночи, густую метель, яркий фонарь в руках привратницы, кровь, запекшуюся на губах Илоны, и снежинки, тающие на ее щеках. Мы уже отпраздновали Рождество. Был период рождественских святок, оттого наши сестры были более чувствительными, чем обычно, и более суеверными. Илону принесли к нам местные жители. Сказали, что на охоте, в лесу, произошел несчастный случай. Компания богачей охотилась в лесном хозяйстве поблизости, наняли проводника. Так они проводили праздники. Нужно сказать, что так здесь происходит постоянно. Охота в дикой природе — любимое удовольствие богатых людей, потому что и услуги проводника, и оружие, и передвижение по тайге стоят очень дорого, не говоря об аренде частного чартерного самолета, которым такие компании прилетают сюда. Местные жители, которые принесли девушку, сказали, что в нее попало несколько пуль из охотничьего карабина, и наш монастырь был ближе любого другого жилья. Мы разрешили перенести ее в больницу. У нас есть сестра — бывшая врач. Ее послушание — медицинская служба в нашей местной больнице. Есть и несколько медсестер. Мы можем лечить простые случаи болезни, а в сложных случаях специальным транспорт отправляем больных в город. Но такие случаи бывают очень редко. Как правило, мы справляемся практически со всем. Сестра-врач осмотрела девушку. Две пули попали в позвоночный столб. Было ясно сразу, что повреждены жизненно важные центры, и девушка больше никогда не сможет ходить. Несмотря на сильную боль, она была в сознании и сказала, что является женой очень богатого человека. Как только он узнает, что с ней произошло, он отправит за ней самолет. Ему уже сообщили, значит, помощь придет скоро. Илона сказала, что поехала на охоту без мужа, в компании его друзей. На этом специально настоял ее муж. Он предложил ей съездить отдохнуть и развеяться, так как она очень устала. Его же задержали дела в городе, и он собирался присоединиться к компании позднее. Услышав это место в рассказе настоятельницы, я побледнела, так как уже знала, какой смысл скрывают слова Комаровского «съездить на отдых, развеяться… Одной». — Что с вами? У вас изменилось лицо, — сказала настоятельница. — Да. Я уже поняла, что имел в виду ее муж. — Я тоже поняла это очень скоро, когда помощь за девушкой не пришла. Через два дня мы позвонили в город, чтобы вызвать вертолет и транспортировать ее в больницу. Но нам ответили, что вертолет не прилетит и открыто сказали, что за то, чтобы вертолет не летел за пациенткой в монастырь, было специально заплачено. Узнав у Илоны мобильный телефон мужа, я позвонила ему. Раздраженный мужской голос дословно сказал следующее: «Забирать Илону и оказывать ей будь-какую помощь он не будет, так как она сама виновата в том, что произошло. Мол, нечего было ехать без него. Он знает, что в нашем монастыре есть инвалидный дом, так пусть Илона остается у нас. Он будет присылать деньги по минимуму, конечно, на ее содержание. Жаль, что судьба распорядилась так жестоко, лучше бы ей было умереть. Но раз она не умерла, пусть теперь живет инвалидом». Я была просто вне себя… Кричала что-то о человеческом долге, о милосердии. В конце концов он заявил, что подумает и, возможно, привезет своего врача с лекарствами. Но в любом случае Илона должна оставаться в монастыре. Я не хотела говорить все это Илоне. Но, когда вошла к ней, она все прочитала по моему лицу и, заплакав, и сказала следующее: «Значит, это правда, значит, муж хотел меня убить, для того и отправил на эту охоту. Но тот, кто должен был убить ее, промахнулся, и вместо трупа я стала инвалидом». Я попыталась ее успокоить, но Илона все твердила о том, что муж хотел ее убить очень давно, уже предпринимал попытки. Ей не у кого было искать помощи. А потом рассказала о том, как он избавился от первой жены. Она рассказала, что первую свою жену Комаровский называл Мальвиной и любил до исступления. А ее, Илону, возненавидел за то, что она ничем не напоминала эту Мальвину: ни характером, ни внешностью. Поэтому и решил от нее избавиться. Несмотря на тяжелый характер ранений, состояние Илоны было довольно стабильным. Благодаря антибиотикам мы не дали инфекции распространиться. Наша сестра даже извлекла две пули, действуя под самым простым местным наркозом. Тело Илоны было абсолютно неподвижно, парализовано, но жизненные функции организма были очень здоровыми, и абсолютно ясный ум. — Как ясный ум? Я же ее видела! — Подождите. Это не конец истории, а только ее начало. Самым интересным было то, что сама Илона теперь очень хотела остаться в монастыре. Она слезно умоляла не отправлять ее к мужу. Я обещала, что этого не сделаю. Тем более, прекрасно понимая, что муж уже не захочет ее забрать. Как я поняла, родственников у Илоны не было. Отец умер, а у матери была другая семья где-то в европейской стране (в Дании, кажется, или в Норвегии). И до Илоны ей не было никакого дела. Она бы все равно отправила Илону в приют для инвалидов, а не оставила у себя. Илона очень не хотела оказаться в приюте для инвалидов в чужой стране, поэтому упросила меня не звонить и ничего не говорить ее матери. Настоятельница замолчала, собираясь с мыслями. Было непохоже, что длинный рассказ ее утомил. Скорее она искала точные и четкие формулировки, которые как можно точнее дошли до моего сознания. — Так прошел почти месяц. Мы ежедневно подолгу беседовали с ней, так как я хотела уберечь ее от депрессии, хотела, чтобы она чувствовала себя нужной, к тому же видела, что и самой Илоне нравятся наши беседы, после них она становилась спокойнее духом и бодрей. Однажды ко мне пришла сестра-врач, и сказала, что ее ужасно мучают мысли о совершенном нами страшном грехе. Она была твердо уверена, что если б как можно скорее после получения травмы Илона была бы доставлена на операционный стол, она могла бы ходить. Врачи попытались бы вернуть ей эту возможность. Если бы прошло хотя бы двое суток… Теперь же время было потеряно, и любая операция — бесполезна. Сестру мучила совесть. Я постаралась успокоить ее, как могла, но не была уверена в правильности ее предположения, так как до прихода в монастырь эта женщина была районным терапевтом в поликлинике. Я не думала, что у нее достаточно квалификации, чтобы судить о таких вещах. Но ведь на самом деле этот страшный грех, если и был совершен, совершили не мы, а человек, взявший на себя официальное обязательство заботиться об Илоне. Я не знала, сможет ли он хоть чем-то искупить свою вину за свою жизнь и после смерти. Поэтому я попыталась успокоить сестру обычными словами, что пути Господни неисповедимы, и если так произошло, значит, так повелел Господь. Постепенно за это время Илона рассказала мне свою историю и еще о том, с чем ей пришлось столкнуться за время своей богатой жизни. Это была обычная история девушки, выросшей в бедной семье и страстно мечтавшей о деньгах. Господь дал ей внешнюю красоту и ум, но все эти богатые дары она повернула себе во зло, не думая о завтрашнем дне, поддалась грехам гордыни и алчности. Илона призналась, что до появления Комаровского в нее был очень сильно влюблен обыкновенный парень, и она вроде как отвечала ему взаимностью. Возможно, она бы и вышла за него замуж, но встреча с Комаровским перечеркнула все. — Этот обыкновенный парень сейчас рыдает там, обхватив руками ее инвалидное кресло, — вставила я, — он любил ее все эти годы, долго искал и, наконец, нашел. — Я так и поняла. Самыми горькими могут быть только слезы уничтоженной любви. Я давно не живу в миру, но от этой сцены поруганной любви у меня разрывается сердце. — Что рассказала вам Илона о своей жизни с Комаровским? — я четко держалась своего пути. — Что она говорила потом? — Об этом — чуть позже, — настоятельница горько усмехнулась. — Я понимаю, что вас интересует именно эта часть. Но вам все-таки придется дослушать до конца хотя бы то, что произошло дальше с Илоной. — Извините. Я не хотела перебить вас. Просто я так долго сюда шла, мои нервы на пределе… — Нет. Ваши нервы пока в полном порядке. На пределе они будут потом. Вы были знакомы с Комаровским? — Я видела его один раз на вечеринке в ресторане, где было очень много людей. Мы перекинулись парой слов. Меня представил ему общий знакомый. Признаться честно, Комаровский произвел на меня отталкивающее впечатление, даже как-то испугал. — Илона говорила, что ее впечатление от первой встречи было точно таким же, как рассказали вы. Но деньги перевесили все. Впрочем, она не нашла счастья и в своей короткой семейной жизни. После свадьбы муж по-прежнему ее пугал. Итак, прошел почти месяц. До конца первого месяца пребывания Илоны в монастыре оставалось два дня, когда приехал врач, присланный Комаровским. Он прилетел на специальном вертолете, его сопровождали четыре охранника. Их мы не впустили. Мы сами решаем, кого впускать, а кого нет. Он был страшно разозлен, раздражен, но ничего сделать не мог. Судя по всему, он получил от Комаровского четкий приказ — увидеть Илону. Причину этого приказа мы поняли только потом. Врач не понравился нам сразу. Это был хитрый мужчина лет пятидесяти, с неприятно бегающими глазами, больше похожий на полицейского или военного, чем на врача. Разговаривал как военный — грубо, командным тоном. Он показал нам письмо от Комаровского, в котором тот требовал пропустить врача для консультации к его жене. А мы даже наивно обрадовались, что муж Илоны стал проявлять о ней хоть какое-то подобие заботы! Врач привез целый чемоданчик лекарств, и отдал его сестре-врачу. Там были антибиотики, ценные импортные медикаменты. В чемодане были и деньги — плата за пребывание Илоны в монастыре сразу за несколько месяцев. Врач пробыл у Илоны где-то минут сорок. Затем он вышел, сказав, что сделал Илоне несколько уколов, в том числе снотворное, и сейчас она спит. Миссию свою он выполнил, поэтому прямо сейчас хочет уехать. Состояние Илоны безнадежное, она никогда больше не будет ходить, но мы ухаживаем за ней отлично, поэтому Илона сможет прожить еще долгие годы. Сказал, что если будет необходимость в лекарствах, мы должны сообщить об этом Комаровскому, и тот пришлет все, что нужно. И уехал. Я зашла к Илоне. Она спала мирным сном, только показалась мне более бледной, чем обычно. А когда я выходила, то услышала, что она тихонько стонет во сне. Я до сих пор не могу себе простить, что мы оставили ее наедине с этим врачом! Но подобное не могло прийти в голову. И только через нескольких часов после его отъезда, когда Илона пришла в себя, мы поняли, что он сделал. Ко мне с криками прибежала сестра-сиделка. Я и сестра-врач кинулись в комнату Илоны. Когда же мы увидели ее, то поняли, что прежней Илоны уже нет. У нее пропала речь, она никак не реагировала на слова и, судя по всему, не понимала, что ей говорят. Из ее безвольно раскрытого рта стекала слюна, а лицо застыло, как маска. Илона превратилась в беспомощного человека, весь ее мозг был выжжен, словно напалмом. И, судя по всем признакам, до конца жизни она должна была оставаться именно такой. Сначала мы не понимали, как это произошло, что случилось. Но все разъяснила одна из наших сестер, когда-то работающая в спецслужбах. Она сказала, что спецслужбы используют препарат, одна таблетка которого превращает нормального человека в беспомощного. Этот препарат выжигает мозг, стирает все воспоминания, уничтожает способность к пониманию и мозговые центры, отвечающие за речь. После применения такого препарата человек навсегда становится беспомощным. По приказу Комаровского врач дал Илоне такую таблетку. Сестра еще рассказала, что подобное химическое вещество было специально изобретено спецслужбами, чтобы убирать ненужных свидетелей или заставлять держать язык за зубами. Называется оно пирил. Возвращение к полноценной жизни невозможно. — Но почему? Зачем он сделал это? — я не смогла сдержаться. — К чему такая жуткая жестокость? — Возможно, из-за того, что Илона успела мне рассказать. В этом и заключается вся соль ее рассказа. — О чем она говорила? — Я вам расскажу. Я уже приняла это решение. Но помните, что узнавая об этом, вы рискуете жизнью так, как Илона. — Это меня не пугает. Я должна знать.