Глава 3 У нас большая шестиколесная телега, которую тянет пара крепких буйволов, так что еще два ездока – это вряд ли непосильная ноша. Сначала мне кажется, что Эйр сядет на козлы, рядом с настоятельницей, но туда быстро перебирается пугливая сестра Фьёрда, освобождая для мужчин место в телеге, рядом с нами. Игрейн больно тычет меня локтем под бок, когда красавчик-блондин садится рядом с ней и, как принято в высшем обществе, тянется, чтобы поцеловать ей руку. Она взвизгивает и одергивается от него, словно от создания Бездны. Тамзина хмуро зыркает за спину и Эйр тут же напускает смиренный виноватый вид. Но его глаза… Ох, вряд ли он сделал это не нарочно. Я сижу на краю, и едва ли могу шелохнуться, когда темноволосый садится около меня. Он двигается плавно и хищно одновременно. Может быть, военная служба дает мужчинам такие навыки? А, может, они никакие не гвардейцы? — Что-то не так, юная леди? – с нотками искреннего беспокойства, интересуется гвардеец, замечая мое любопытство. – Уверяю, я не собираюсь покушаться ни на вашу невинную душу, ни даже на ваш молитвенник, который вы так… гммм… трепетно сжимаете в ладонях. Я спешно опускаю взгляд, и стыжусь своих стремительно краснеющих щек. Этот голос… Он словно сам грех. И я действительно еще крепче стискиваю пальцы на корешке моего маленького молитвенника, потому что не в силах справиться со страхом. Как будто сам Плачущий шепчет мне на ухо, что от этого человека нужно держаться подальше. — Братец, не заставляй меня краснеть перед нашими спасительницами, - звонко посмеивается Эйр. – Я пообещал этой святой женщине с невообразимо глубокой душой, что мы не будем смущать их своими грубыми солдатскими манерами. — Я лишь спросил, неугодно ли молодой леди, чтобы я держалась подальше от ее святости, - пожимает плечами гвардеец. — Матильда очень набожна, - зачем-то еле слышно пищит Игрейн. — Матильда? – радуется Эйр. – Совсем как одну милую герцогиню, да, братец? Даниэль кивает, и достает из-за пазухи маленькую белую книгу с порядком потрепанным корешком, но с дорогим серебряным плетением поверх обложки. Опирается локтем о край телеги, подпирая щеку кулаком, одну ногу сгибает в колене, ставя ее так, чтобы можно было опереть книгу и… просто теряет всякий интерес к происходящему. Какое-то время мы едем молча. Но, Плачущий, у него же книга! Целая настоящая книга. Явно не молитвенник и не святое писание, а одна из тех, которые нельзя читать монахиням. От желания взглянуть на ее страницы хоть бы одним глазком, начинают чесаться ладони. Я, делая вид, что интересуюсь только пейзажами, верчу головой, изредка задерживая взгляд на названии. Написано, кажется, на н’дарском – только там есть такие непроизносимые сочетания букв. Что там написано? «О согласии»? Или, может быть, «О соблазне»? Может, это одна их тех богомерзких книжонок, в которых написано, как непотребным женщинам нужно… — Можно просто спросить, - говорит гвардеец, отрываясь от чтения и поднимая взгляд на книгой. Теперь я вижу его глаза. Очень темные, очень глубокие. Очень… не добрые. — «О совращении», - поясняет гвардеец, и когда я осеняю себя охранным знаком, выразительно и иронично фыркает. – Эта книга об одном святом, юная леди. Его вера была так… нестабильна, что демон решил отобрать у него его святую душу. Сперва демон явился к святому в облике сулящего богатства торговца, потом – в облике известного жреца, познавшего секрет вечной жизни, и лишь в конце – в образе прекрасной юной девы. Эта книга, да будет вам известно, о самом большом соблазне и самом большом грехе - совращении духа. Я таращусь на него во все глаза, и начинаю подумывать, что он – никакой не гвардеец, а тот самый демон в искусительном обличии. — Братец, ты забыл добавить, что юная дева была не только прекрасна, но и совершенна нага, - мурлыкающим голосом добавляет Эйр. Настоятельница Тамзина громко поминает заповедь о том, что монахини – жены бога, и посягать на их непорочный слух, значит, гневить их единственного Супруга. — Уверяю, строгая госпожа, ни я, ни мой брат не посягнем на то, что принадлежит Богу, - снова не без издевки клянется блондин. И тут же добавляет: - Мой братец очень почитает монахинь. Особенно в длинные ночи молитв и бдений. Я вскидываю голову, почти веря, что от подобного «откровения» тот, второй, должен тут же отказаться и поклясться на том перед богом, которому служит, но он снова лишь мимолетно усмехается. И интересуется, как будто до сих пор погруженный в чтение: — Юную леди что-то беспокоит? — Лишь ваши богохульные речи! – шепотом выпаливаю я. Темный взгляд снова где-то над книгой. Щурится до тонких лучиков морщинок в уголках глаз, и я замечаю на смуглой коже тонкий след шрама. — Что же богохульного в ночных молитвах? – Он почти искренне не понимает. Но именно это «почти» - нарочное, издевательское – ни на минуту не дает усомниться в том, что мы оба понимаем, о чем речь. — Вы молитесь на ночь, юная леди? - вкрадчиво интересуется он. — Ночная молитва – единение с богом, и самая чистая исповедь, - отвечаю я. Он кивает, откладывает книгу и, чуть подавшись вперед, задает следующий вопрос: — Становитесь ли вы на холодные каменные плиты своими тонкими голыми коленками? Я не в силах ни вздохнуть, ни выдохнуть. — Когда просите у своего Бога быть к вам терпеливым и снисходительным – достаточно ли крепко сжимаете ноги? Стыд вспыхивает у меня под кожей, словно я уже в Бездне, и медленно поджариваюсь на своем личном костре. — Волнуется ли ваша невинная душа, когда… Повозка останавливается так резко, что меня сперва бросает вперед, а потом – назад, на мешки с полотном. — «Перепутье», - громко говорит настоятельница Тамзина. – Здесь наши пути расходятся. Пусть Плачущий не обделит вас своей милостью. Пока Эйр ловко спрыгивает прямо с телеги, гвардеец как бы случайно наклоняется ко мне. Тянется к моей руке. Я одергиваю ее и прижимаю к груди, где испуганно колотится сердце. — Я бы не посмел смутить юную леди такими богомерзкими вещами, - шепотом говорит гвардеец. Он что-то чувствую ловко и почти незаметно прячет между мешками. – Постарайтесь, чтобы ваша строгая наставница не нашла мой маленький подарок. И не переусердствуйте, когда будете молиться в следующий раз, чтобы не стереть свои невинные голые колени. Он поднимается, расправляет плечи и, даже не взгляну на меня на прощанье, тяжелым твердым шагом направляется в сторону постоялого двора. Глава 4 — Глазам своим не верю! Альберта! Вы уверены, что были трезвы и в крепкой памяти, когда составляли… вот это?! Эвин бросает пергамент на стол и разводит руками, с претензией глядя на стоящую неподалеку герцогиню Альберту Белл, которая, если память мне не изменяет, служит в Тайном совете еще со времен, когда был жив король Дарек. Даже не представляю, сколько ей лет, но, насколько вижу и чувствую, она не прибегала ни к каким махинациям и не использовала омолаживающие инъекции, которые, с легкой подачи одного химера, стали просто писком моды. Если так пойдет и дальше, я лично вытребую у Эвина приказ об увеличении налогов на салоны красоты. За последние полгода индустрия моды принесла в казну больше денег, чем пошив мужской одежды. Если в следующий раз какой-нибудь умник спросит, почему я в свои седины до сих пор не связал себя узами брака, я скажу, как на духу – женщины в наше время слишком дороги. И мне, заурядному Серому кардиналу при дворе Скай-Ринга, точно не по карману.