Наконец он вернулся. Он был чисто выбрит и аккуратно причесан. Подошел к зеркалу, чтобы полюбоваться собой. Видно, он себе понравился, потому что замурлыкал под нос песню: «А у нас во дворе есть девчонка одна…» Я эту песню отлично знаю, у нас ее в совхозе все поют. Он посмотрел впервые прямо мне в лицо и спросил: — С пополнением? — Приезжий, — вдруг сказал Сережка. У меня все как запрыгало перед глазами: Софка, Сережка, он и эти две женщины, которых он вырезал из журнала и повесил на стене. Я отвернулся, нарочно отвернулся. Думал, успокоюсь, повернусь к нему лицом, а он… Когда я поставил вазу и оглянулся, он уже забыл обо мне. Спросил, кто да что, а ответа толком не дождался: приезжий так приезжий. В общем, он был из тех, которые спрашивают: «Как у вас дела?», хотя им совсем это неинтересно. — «А у нас во дворе есть девчонка одна…» — снова запел он и повеселевшим голосом спросил: — Значит, государству нужна бумага? — Что он так развеселился, непонятно было. — Что ж, сейчас будет бумага. Вышел из комнаты и вернулся с пачкой старых газет. Снова вышел и снова вернулся: бросил на пол еще пачку. — Государству нужна бумага, — сказал он. — Пожалуйста. — Неплохой урожай, — заметил Сережка. — А у вас вегевки есть? — спросила Софка. — Мы бы сейчас всё связали и унесви. — Веревки? Это мы сейчас организуем. — Он опять вышел. — Давай начинай, — сказала Софка. Я промолчал. — Ты видишь, он волнуется, — сказал Сережка. — Лучше я ему записку напишу. Я оторвал от газеты длинную полоску бумаги и быстро написал: «Это тебе подарок от мамы. Твой сын Севка». Я очень торопился, боялся, что он зайдет. Сложил записку в комочек и положил в карман. — А где ты ее оставишь? — спросил Сережка. И в это время он вернулся в комнату. В руках у него была веревка. — Дядя Миша, а вам нгавится эта ваза? — вдруг спросила Софка. — Ваза? Для ребятишек неплохо. — Это я одному человеку в подарок привез, — сказал я. Голос у меня был какой-то странный. Он разорвал веревку на три куска и протянул нам. Софка и Сережка тут же стали связывать газеты. А я как дурак стоял в центре комнаты: в одной руке у меня была пачка с печеньем, в другой — веревка. — Ты что на меня уставился? — спросил он. — Я? Просто так. — Экий ты, брат, неловкий! Дай сюда твое печенье. — Он взял у меня коробку с печеньем и слегка при этом коснулся моей руки. — И в пачке у тебя нет ни одного печенья, а ты за нее держишься. А я даже не заметил, как съел всё печенье. — Он сегодня ничего не ел с утра, — сказал Сережка. — Он ведь проездом в Москве. Сегодня уезжает. — А чего же он тогда с вами болтается? — Ради компании, — сказал я. — Ну, давайте, ребята, давайте побыстрее! — сказал он. — Мне надо уходить. А мне наплевать на это, плевать мне на то, что тебе надо уходить! Я стою с тобой рядом, я ради тебя сбежал с поезда, а ты меня выгоняешь. А еще отец! Ну и уходи. А я сейчас соберусь и уеду и больше никогда-никогда не приеду. А в вазу брошу записку. А потом, может быть, ты когда-нибудь заглянешь на дно вазы и прочитаешь записку: вот тогда тебе будет стыдно. Я изо всех сил старался, мне хотелось, чтобы мой пакет был самый увесистый. Я натянул веревку покрепче, а она лопнула. Мне снова стало жарко, я почувствовал, что он мне смотрит прямо в затылок. Прямо прожигает его насквозь, а я ползал по полу, собирая эти несчастные старые газеты, потому что государству нужна бумага, а мне очень нужен отец. — Ну-ка, дай я тебе помогу. — Голос у него стал какой-то другой. Я бы сказал, что голос у него стал поласковей. — У тебя что-то не ладится. — У меня? — спросил я. — У меня-то все ладится. Я поднял сверток и понес к выходу, даже не оглянулся на него. Нечего мне было на него оглядываться. Потом незаметно бросил записку в вазу. У двери я на секунду остановился, ждал, что он меня окликнет, что ли. Но он меня не окликнул, и я ушел, а моя ваза с запиской на дне осталась у него в комнате. На лестнице меня догнали Софка и Сережка. — Ты чего так быстро ушел? — сказал Сережка. — Можно было еще немного посидеть. Я промолчал. Нечего мне было говорить. — Ты не пегеживай, — вдруг стала успокаивать Софка. — Не поговогив — и не надо. Вазу ты ведь оставив? — Вазу? А вазу я вез другому человеку. А теперь вот провозился с ним и больше никуда не успею. Мне бы на поезд не опоздать. С Курского вокзала поезд отходит. — А ты нам оставь адрес того человека, — сказал Сережка. — Мы ему отнесем твою вазу. — Ладно! — отмахнулся я. У меня сильно щипало в горле, и трудно было разговаривать. Я боялся заплакать. Они тогда могут подумать, эти всезнайки-москвичи, что у нас в совхозе все такие плаксы. А они еще не видели наших. Мы вышли во двор. — Пожалуй, я пошел, — сказал я. — Уже? — спросил Сережка. — Ну прощай! Мы пожали друг другу руки, потом я пожал руку Софке. Ладошка у нее была длинная и худая. Постояли. Не люблю я этих расставаний до ужаса. Ведь прощались на всю жизнь. Может быть, никогда больше и не увидимся. Жалко было расставаться. — Эй, ребята, ребята! — (Мы задрали головы. В окне пятого этажа торчал он.) — Слушай, парень, ты забыл вазу!.. — Что? — переспросил я. Я отлично слышал, что он крикнул, но сделал вид, что ничего не понял. Он пропал из окна, потом снова высунулся. В руках у него была моя ваза. Он начал размахивать вазой. Из нее выскочила записка и упала к нашим ногам. Сережка поднял ее и протянул мне, а я тут же запихнул ее в карман. — Иду! — крикнул я. Ну что ж, возьму и скажу ему сейчас все. Мне вдруг стало легко и свободно. И непонятно было, как я мог так долго страдать и хитрить, вместо того чтобы сразу все рассказать. Давно бы уже сидели и распивали чаи, а потом бы он отвез меня на вокзал, и я его познакомил с Наташей и Гелием. Позвонил. Думаю, сейчас он откроет дверь, а я ему: так, мол, и так, принимай гостей. И тут он мне открыл… Я даже его сразу не узнал, так он преобразился, совсем какой-то другой. В новеньком костюме, в белой рубашке при галстуке, точно тракторист на свадьбе. Да что там тракторист, настоящий артист из заграничного кино! — Нехорошо чужие вещи забывать, — сказал он. — Тебе доверили, а ты забыл. Он еще поучал меня. Ну ладно, ладно, сейчас я тебе скажу, кто я, тогда ты не так заговоришь. Тогда я смогу тебе сделать несколько замечаний о твоей наблюдательности. Например, о том, что у тебя и у меня одинаковые брови и носы, а ты этого не замечаешь. Тебе даже в голову не приходит, что я твой сын. А может быть, ты на самом деле забыл, что у тебя есть жена и сын? Может быть, ты не обрадуешься, когда узнаешь, кто я? Ты ведь собрался в гости, что ли, а я тебе помешал? Придется возиться со мной и разыгрывать радость. Почему-то я никогда раньше об этом не думал. А вдруг действительно ему не до меня? — Как тебя зовут? — спросил он. — Мишка, — соврал я. Нет, прежде чем ему все выкладывать, надо разобраться в нем. — Тезка, значит, — сказал он. Пожалуйста, пусть будет так. Я успокоился и врал очень ловко. Совсем не волновался. — А откуда ты приехал? — С Алтая. — С Алтая? — У него в голосе появилась какая-то заинтересованность. — Значит, мы с тобой не только тезки, но и земляки. Где же ты там живешь? — Под Барнаулом, в совхозе, — снова соврал я.