— Ну и читай свою книжку. — А чего же ты свистев? — Дело есть, — сказал Сережка. — Ну? — сказала Софка. — Я не собираюсь орать на весь двор, — ответил Сережка. — А ты губами, — сказала Софка. — Я пойму. — А может, спустишься? — попросил Сережка. — Нет, ты губами, — сказала Софка. — А то не пойду. Сережка начал говорить одними губами. Софка, не отрываясь, смотрела ему в рот. Когда Сережка кончил, Софка тут же исчезла из окна. — Сейчас прибежит, — сказал Сережка. — Она ради другого в огонь и в воду. Это у нее есть. — А что ты ей сказал? — спросил я. — Ничего нельзя было понять. — В двух словах изложил твою историю. — Сережка помялся. — Про него. — А… — Нужно было что-нибудь еще спросить, и я сказал: — И ты тоже умеешь читать по губам? Сережка скривился, подумал, вероятно, соврать мне или нет, и ответил: — Нет. Я только умею говорить беззвучно, одними губами, а читать не умею. — Он помолчал. Видно, его подавляло полное превосходство Софки, потому что он сказал: — У меня губы толстые, по ним нехитро прочитать. А ты попробуй прочитай по Софкиным губам. Она сама по своим губам ничего не может прочитать. — Как это сама по своим губам не может прочитать? — удивился я. — Человек сначала думает, а потом говорит. Что же, она сама не знает, о чем думает? — А вот так, — сказал Сережка. — У нее все может быть. Она мне рассказывала: встанет перед зеркалом, губами шепчет, а сама в зеркало смотрит и ни черта не понимает, что говорит. — Опять вгешь! Мы оглянулись: перед нами стояла Софка. В руках она держала пачку печенья. — Ты же сама рассказывала! — возмутился Сережка. — Хотева тебя успокоить, — ответила Софка. — Кому печенья? Сережка обиделся на Софку и не стал брать печенья, и я тоже не стал — неудобно было. — А Севка всем придумывает прозвища, — сказал Сережка. — И мне пгидумав? — спросила Софка. — Ящерица, — сказал я. Минуту они молчали. Потом Сережка сказал: — Сила прозвище! — Ничего, — согласилась Софка. — Давай печенье, — сказал Сережка. Он взял сразу три печенья и стал их жевать. — А ты? — спросила Софка. — Я есть не хочу, — соврал я. — Печенье — это не еда, — сказала Софка. — На, дегжи всю пачку, а я понесу твою вазу. — Смотри не разбей, — предупредил ее Сережка. — Это он одному человеку привез. — Ты за кого меня пгинимаешь? — спросила Софка. — За квадгатную дугу? Я никогда не слышал, чтобы говорили «квадратная» дура. Всегда говорят «круглая» дура. А тут «квадратная». — Ну ладно, — сказал Сережка. — Ты что-нибудь придумала? — Сейчас, — сказала Софка. Софка шла впереди, в руках у нее была ваза. Я посмотрел на вазу со стороны. Смешная она и веселая. Я даже к ней привык, и она мне нравилась. Софка что-то шептала себе под нос. — Чего это она? — тихо спросил я. — Думает, — ответил Сережка. — Она, когда думает, всегда под нос читает стишок. Она в актрисы целит, а там без букв «л» и «р» нельзя. Где-то достала стишок и тренируется. Ей сказали: как научишься читать этот стишок, так возьмут в актрисы. А она упорная. «Шит колпак не по-колпаковски, вылит колокол не по-колоколовски. Надо колпак переколпаковать, перевыколпаковать, надо колокол переколоковать, перевыколоковать». Это ее стишок. — Язык сломаешь, — сказал я. — Сломаешь. Но она упорная. Вдруг Софка оглянулась и сказала: — Пгидумава. Сейчас зайдем к нему и скажем: собигаем бумагу. Ну и поговогим, о чем надо. — Силища! — обрадовался Сережка. А я промолчал. Ходил как во сне. Точно все то, что происходило, было не со мной, а с кем-то другим. Точно не я сбежал с поезда, не я обманул Наташу, подвел Шерстнева, точно не я искал встречи с отцом, а кто-то другой. Мы вошли в подъезд, сели в лифт. — Чуг, я нажимаю кнопку, — сказала Софка. Она нажала кнопку десятого этажа, хотя нам надо было на пятый. Сережка невозмутимо стоял в углу. — Почему ты нажала на десятый? — спросил я. — Ведь он живет на пятом. — Гвупо ехать до пятого в десятиэтажном доме, — ответила Софка. — Доедем до десятого, потом спустимся до пятого. Мы ехали в лифте. Я в своей жизни первый раз. Он мягко скользил вверх, щелкая на этажах. Потом остановился. Софка нажала кнопку пятого этажа, и мы поехали вниз. Вышли на лестничную площадку, и я даже не успел опомниться, как Софка без всякой подготовки позвонила в сто восемьдесят пятую квартиру. Он открыл нам на второй звонок. Одна щека у него была в мыле, он брился. Сразу было видно, что он торопился. — А, знакомая братия. Ну, в чем дело? — Мы за макуватугой, — сказала Софка. — За чем? — переспросил он. — За стагой бумагой, — поправилась Софка. — Нет у меня бумаги, — сказал он. Но Софка — это не Сережка, от нее не так легко было отделаться. — А у ваших соседей тоже нет стагых газет? — спросила она. — Их нет дома. Давай, давай, шагайте дальше! — Он захлопнул дверь перед нашим носом. — В пвохом настгоении, — сказала Софка. — Ну ничего. Сережка совсем приуныл, и я тоже здорово приуныл. А Софка снова нажала кнопку. Он открыл дверь, и раньше, чем он успел возмутиться, она прямо выпалила в него: — Госудагству нужна бумага, а вы не хотите помочь! — Ну ладно, входите. — Он посмотрел на часы. — Проходите в комнату. Я добреюсь. Мы вошли в комнату. У него была самая обыкновенная комната: стояли кровать, стол и один стул. А вещи висели на двери, они были прикрыты простыней. На стене около окна висело зеркало, а под зеркалом портреты двух женщин. Я подошел поближе, чтобы их рассмотреть. — Агтистки кино, — сказала Софка. — Из жугнава выгезаны.