Мы остановились около дома Судакова, и он говорит нам: — Ты, парень, оставайся, а вы, «птички», вылетайте. Когда он открыл дверь своей квартиры, то стал тихим-тихим, сбросил башмаки, куртку и позвал: — Любаня… Мальчишки спят, — объясняет он. — И еще тише по складам поет: — Любаня! Лично я стою и дрожу, а Глазастая, полуживая, прислоняется к стене, ей все до лампочки. Выходит жена Судакова, видит нас, глаза у нее сильно округляются, к нашему приходу она, конечно, не готова. Она про нас, думаю, после суда вспоминает только в черных снах. Судаков ей ничего не объясняет и разворачивает Глазастую спиной. Любаня видит распоротую задницу и говорит: «Господи, как же ты терпишь, бедная». Укладывают Глазастую в комнате на столе. Любаня промывает ей рану, делает каких-то два укола, приносит здоровенную кривую иголку с ниткой, говорит: «Терпи, несчастная» — и зашивает ей рану, смазывает йодом и заклеивает пластырем. В этот момент Любаня мне очень нравится, и я решаю бросить свое поварское училище и выучиться, как она, на медсестру. Стоящее дело, скажу я вам. — Может, переночуешь у нас? — спрашивает у Глазастой. — Не, — отвечает Глазастая. — Нам пора. Спасибо вам. Когда мы вышли, то оказалось, что Глазастая еле передвигается, и Судаков нас отвез по моему предложению к нашему дому. Решили, что Глазастая и Кешка переночуют у Зотиковых, а потом двинем дальше. Вышли из автобуса. Судаков мигнул нам задними фонарями и исчез. Мы стояли в кромешной тьме, сверху сыпался дрянной дождик, снизу поддувал противный ветер. — Надо осторожно, — цедит Глазастая. — Наверняка мы в розыске, папаша мой дремать не будет. — Значит, посидите у Зотиковых. А утром Степаныч уйдет на смену, я вас покормлю, и двинем. Так мы все и сделали, только не так складно все получилось. Мы, когда утром сидели за завтраком и обсуждали, как похитим Колю, неожиданно явилась Каланча, без всякого предупреждения. — А можно, — говорит, — я с вами чайку попью? А то дома не успела. — Попей, если не захлебнешься, — отвечает Глазастая. — Не захлебнусь, — и накладывает себе в чашку сахар, — потому что… за дверью стоит и дежурит милиционер, капитан Куприянов. — Вот сука, — звереет Глазастая. — Навела. — Никого я не наводила, — отвечает. — Он меня силой приволок. Тут мы с Кешкой заволновались, и он говорит, что можно по трубе подняться и по крыше уйти. А Глазастая вдруг встала, открыла входную дверь и говорит Куприянову: — Входи, ищейка проклятая. — Ну ты, полегче. — Куприянов вошел, оглядел нас. — А я-то думал, они уже улетели. А тут подарок — вы в полном составе. Предлагаю мировую, без всяких последствий. Все аккуратно и добровольно возвращаются по своим местам. И будто ничего не было. — Кто вам поверит? — спрашивает Глазастая. — Давайте Куприянова свяжем, — вдруг предлагаю я, заношу над его головой чугунную сковороду и жду команды Глазастой. — В рот кляп. И бежать. — Дельное предложение, — замечает Кешка. — И Каланчу к нему присоединить. — Послушай, Глазастая, — говорит Куприянов. — Твой же папаша ни шума, ни огласки не желает. Вот вам и гарантия. — А Зойку не тронете? — А кому нужна эта шалава? — Он даже не посмотрел на меня. Наступила гробовая тишина. Все уставились на Глазастую — за ней было решение. Я думала в это время про бедного Колю. Но тут Кешка встает и твердым голосом произносит: — Ты как хочешь, Глазастая, а я обратно не пойду. — А ну заткни пасть, христосик! — злится Куприянов. — С тобой разговор короткий. Вызову «скорую», с дружками повяжут тебя и уволокут. Вижу, Кешка страшно нервничает, не знает, что ему делать, и я за него нервничаю, шепчу ему на ухо: «Беги!» Кешка делает несколько шагов к двери, а Куприянов выхватывает пистолет и командует: «Ни с места!» Кешка замирает, а тот берет трубку, чтобы набрать номер психушки, но тут на рычаг аппарата почему-то ложится рука Каланчи. — Ты что, падла, куда лезешь? — замахивается на нее. — Ты звонить не будешь… — Меня поразило, что она ему говорит «ты». — Что? — орет Куприянов. — А то, позвонишь — сам сядешь, — спокойно отвечает Каланча. — Я тебя посажу. Я беременна от тебя, а мне только четырнадцать. Сядешь как миленький на восемь лет. Вот будет весело. Тут наступает полное молчание. Все смотрят друг на друга — рожи отпадные. Глазастая впервые в жизни даже розовеет. — Блефуешь, зараза! — Куприянов бросается на Каланчу, но мы трое оттаскиваем его. — Имеется справка от гинеколога, — гордо заявляет Каланча. Балдею, хочу сесть, но падаю мимо стула. Глазастую ничем не удивишь. — Так вот, — говорит она менту, — мы через пару дней уедем, а ты от меня передашь этому, моему отцу, записку. И он тоже успокоится. — А как же я ему все объясню? — почти плачет рыженький. — Как хочешь. А теперь вали отсюда, пока я не разозлилась. Мы опасные детки, с нами лучше не связываться. Куприянов тут же выметается, а мы еще долго пьем чай и хохочем. — У нас даже стукачки не такие, как у них, — говорит Глазастая. — У нас они верные люди. — Она наклоняется и, шутя, дает Каланче подзатыльник. Каланча довольна. 25 Мы ехали за Колей. Его специнтернат находился в пятидесяти километрах от города. Погода была плохая: шел дождь, и грязные капли жалобно стекали по окнам быстро едущей электрички. Глазастая посадила нас порознь. Меня впереди всех, а сама сзади, чтобы был обзор. Я думала все время про Колю. Сердце прыгало от волнения, во рту пересохло. Потом мы шли по рыжему полю, в конце которого, на опушке леса, стоял двухэтажный кирпичный дом, огороженный высоким железным забором. Кешка нес небольшой складной стул и папку с бумагой. Он собирался для конспирации изображать художника. Когда до дома осталось метров двести-триста, Глазастая сказала: — Кто придумал это чертово поле, здесь даже спрятаться негде. — Не волнуйся, — ответил Кешка. — Я все окрестности изучил. Мы уйдем через лес на шоссе… — И лови ветра в поле, — быстро закончила я и некстати хихикнула. Потом мы замолчали и так дошли до самой ограды. Я прижалась к железным прутьям, а Глазастая спряталась за кустами на опушке. Около дома играли несколько детей. Коли среди них я не увидела. Кешка расставил свой стул, открыл папку, достал карандаши и стал рисовать. А я во все глаза высматривала Колю. — Ну как? — кричит Глазастая. — Его нет, — отвечаю, а у самой сердце бьется как сумасшедшее. Путаюсь, что не узнаю Колю, боюсь, что он не узнает меня, не понимаю, как мы его позовем. Кешка утверждает, что все дети любопытные и они обязательно подойдут посмотреть, что он рисует. Вдруг дверь хлопает, и появляется Коля. Кричу Глазастой: «Он!» — я его по пальто узнала и по вязаной красной шапочке. Следим за передвижением Коли: вот он спрыгнул с одной ступени, потом со второй.