— О, нет, что вы, я не могу доставлять вам столько хлопот. — Не отказывайтесь. Никаких особых хлопот не предвидится. Мама уже легла и готовить ничего не будет — я только соберу что-нибудь из холодного и сварю кофе. Если это вас устроит. — Ну… — В общем, я побегу и все приготовлю. — Большое вам спасибо, мистер… — Бейтс. Норман Бейтс, — он попятился к двери и задел плечом о косяк. — Послушайте, я оставлю вам фонарик, чтобы вы не споткнулись в темноте, когда будете подниматься к дому. Наверное, вы хотите поскорее переодеться в сухое. Он повернулся к двери, но она успела мельком заметить, что у него покраснело лицо. Господи, да он был смущен! Впервые за почти двадцать часов лицо Мэри Крейн осветилось улыбкой. Она подождала, пока за Норманом Бейтсом закроется дверь, и сняла куртку. Потом распаковала ночную сумку, достала из нее ситцевое платье и повесила его на плечики, надеясь, что мятая ткань хоть немного отвисится, пока она будет умываться. Сейчас она только освежится, но потом, когда вернется, примет хороший теплый душ, пообещала она себе. Как раз то, что ей нужно — а потом как следует выспаться. Но сначала надо перекусить. Так, косметика у нее в сумочке, а одеть можно синий плащ, который лежит в чемодане… Через пятнадцать минут Мэри стучала в дверь большого деревянного дома на холме. От крыльца она могла видеть окно небольшой гостиной. Шторы не были задернуты, и в комнате горела лампа. Еще ярче светились окна на втором этаже. Наверное, это была комната его больной мамы. Мэри стояла перед дверью и ждала, но ничего не происходило. Может быть, он тоже был наверху. Она постучала еще раз. От нечего делать она заглянула в окно гостиной. В первый момент она с трудом поверила собственным глазам: ей и не снилось, что такое еще бывает. Обычно даже в очень старых домах можно обнаружить какие-то следы перестроек и прочие признаки нового времени. Однако гостиная, в которую она заглянула, никогда не подвергалась “модернизации”: и цветочные обои, и мрачная тяжеловесная мебель красного дерева с вычурными украшениями, и богатый турецкий ковер, и камин с мраморной декоративной панелью, казалось, попали сюда прямиком из прошлого века. В комнате не было даже телевизора, который мог бы испортить общую картину, хотя на угловом столике Мэри заметила старинный граммофон: из тех, что надо заводить ручкой. Прислушавшись, она разобрала негромкие голоса и сначала решила, что они доносятся из широкого раструба граммофона, но потом поняла, что их источник находится наверху, в освещенной комнате. Мэри опять постучала, воспользовавшись на этот раз торцом фонарика, и, по-видимому, ее наконец услышали, поскольку голоса наверху смолкли. Потом она услышала негромкие шаги и мгновением позже увидела, как по лестнице спускается мистер Бейтс. Он подошел к двери, открыл ее и радушным жестом пригласил Мэри внутрь. — Прошу прощения, — сказал он. — Я укладывал маму. С ней иногда приходится нелегко. — Вы сказали, что она больна. Мне, наверное, не следовало беспокоить ее. — О, вы ее вовсе не побеспокоите. Она, скорее всего, уже спит как младенец, — мистер Бейтс бросил взгляд назад в сторону лестницы и понизил голос: — На самом деле она не больна, то есть, в физическом смысле. Просто у нее иногда бывают настроения… Он неожиданно кивнул, не закончив фразы, и улыбнулся. — Давайте ваш плащ, я его повешу. А теперь сюда, пожалуйста… Мэри двинулась за ним по прихожей, отросток которой загибался за лестницу на второй этаж. — Надеюсь, вы не будете против, если мы поужинаем на кухне, — пробормотал он. — Все готово. Садитесь, а я налью кофе. Кухня, в которой они оказались, по стилю была непосредственным продолжением той гостиной. Стены были скрыты высокими — под потолок — застекленными шкафами, полными всякой всячины, между ними примостилась старомодная мойка, снабженная ручной колонкой. В углу стояла приземистая дровяная плита. Несмотря на почтенный возраст, она распространяла вокруг себя приятный жар, а длинный деревянный стол, накрытый клетчатой красно-белой скатертью, был соблазнительно уставлен сосисками, колбасками, сыром и домашними соленьями в стеклянных банках. Впрочем, причудливость обстановки не вызвала у Мэри желания улыбнуться, и даже неизбежная салфетка на стене с вышитой вручную надписью показалась ей неожиданно к месту: «БОЖЕ, БЛАГОСЛОВИ НАШ ДОМ». Да будет так. Это, все-таки, было намного лучше, чем сидеть в одиночестве в каком-нибудь захудалом провинциальном кафетерии. Мистер Бейтс помог ей наполнить тарелку. — Ешьте, не обращайте внимания на меня! Вы, должно быть, очень голодны. Она была голодна и принялась за еду с таким воодушевлением, что сначала не заметила, как мало ест хозяин. Когда она обратила на это внимание, ей стало неловко. — Но ведь сами вы ничего не едите! Вы, наверное, уже поужинали раньше и просто сжалились надо мной. — Нет, нет. Просто я не очень голоден, — он подлил кофе в ее чашку. — Боюсь, мама иногда расстраивает меня, — он опять заговорил тише, и в его голос вернулся этот извиняющийся тон. — Наверное, я сам виноват. Плохо забочусь о ней. — Вы живете здесь одни? Только вы и мама? — Да. Тут никто никогда больше не жил. Никогда. — Вам, наверное, довольно нелегко приходится. — Я не жалуюсь. Не поймите меня превратно, — он поправил очки. — Мой отец ушел из дома, когда я был еще ребенком, и мама воспитывала меня одна. Пока я рос, денег ей более или менее хватало — еще тех, что остались от ее родителей. Потом она заложила дом, продала землю и построила этот мотель. Мы управлялись со всем вдвоем, и дела шли неплохо — пока новое шоссе не оставило нас без клиентов. — Вообще-то говоря, мама стала хуже себя чувствовать задолго до этого, и тогда настала моя очередь заботиться о ней. Но порой это не так легко. — У вас нет других родственников? — Нет. — И жены у вас нет? Его лицо покраснело, и он опустил взгляд на клетчатую скатерть. Мэри закусила губу. — Извините меня. Я не имела права вмешиваться в вашу личную жизнь. — Да нет, ничего, — его было еле слышно. — Я так никогда и не женился. Мама относится… ну, немного странно… к таким вещам. Я даже ни разу не сидел за одним столом с девушкой — вот так, как сейчас. — Но… — Звучит необычно для нашего времени, не так ли? Я знаю. Но иначе нельзя было. Я всегда говорю себе, что без меня мама пропала бы, но, может быть, в действительности это я еще скорее пропал бы без нее. Мэри допила свой кофе, выудила из сумочки сигареты и предложила пачку мистеру Бейтсу. — Нет, спасибо. Я не курю. — Вас не побеспокоит, если закурю я? — Что вы, курите пожалуйста, — он поколебался. — Я бы предложил вам выпить, но… понимаете… мама не одобряет спиртное. Мэри откинулась на спинку стула и затянулась. Она вдруг ощутила необыкновенный душевный подъем. Как мало человеку нужно: немного тепла, немного отдыха, немного пищи. Час назад она была одинокой, несчастной, неуверенной в будущем. Теперь все изменилось. Впрочем, возможно, на ее настроение повлияло общение с мистером Бейтсом. Это он, на самом деле, был одиноким, несчастным и испуганным. Рядом с ним ей казалось, будто в ней семь футов роста. Она вдруг стала разговорчивой: — Вам не полагается курить. Запрещено пить. Нельзя встречаться с девушками. Но что вы делаете — помимо того, что работаете в мотеле и ухаживаете за матерью? Судя по всему, он не обратил внимания на тон, каким это было сказано. — О, у меня масса занятий — правда. Я много читаю. И у меня есть другие увлечения, — он повернул голову в сторону стенной полки, и Мэри проследила за его взглядом. Сверху на них любопытно глазело чучело белки. — Вы охотник? — Нет, нет. Я всего лишь таксидермист. Белку мне подарил Джордж Блаунт — он ее и подстрелил. Вот выпотрошить зверька, набить чучело — это для меня пара пустяков. — Мистер Бейтс, вы меня, конечно, извините, но нельзя же так. Вы взрослый человек. Вы должны понимать, что невозможно всю жизнь оставаться ребенком. Я не хочу показаться грубой, но… — Я понимаю. Я вполне понимаю ситуацию. Как я вам уже сказал, я довольно много читаю. Я знаю, что обо всем этом говорит психология. Но у меня есть долг по отношению к маме. — А разве не будет исполнением этого долга — и долга по отношению к себе тоже, — если вы поместите ее в… ну, лечебницу? — Она не сумасшедшая! Его голос больше не был ни тихим, ни извиняющимся, он стал резким и визгливым. Пухлый и только что безобидный мужчина вскочил на ноги и резко всплеснул руками, смахнув при этом со стола чашку. Брызнули осколки, но Мэри даже не посмотрела на пол. Она видела лишь это неузнаваемо изменившееся лицо. — Она не сумасшедшая, — повторил он. — Что бы там вы — или кто другой — не думали, она не сумасшедшая. Что бы там не писали в книгах, и что бы не говорили психиатры. Они бы рады были упрятать ее куда-нибудь, только дай им волю — одного моего слова было бы достаточно. Но я его не скажу, потому что я знаю. Вы понимаете это? Я знаю, а они — нет. Они не знают, как она заботилась обо мне все эти годы, как она в буквальном смысле слова ишачила на меня, как страдала из-за меня, какие жертвы ей приходилось приносить. Если теперь у нее появились странности, то это моя вина — я в ответе за это. Когда она пришла ко мне в тот раз и сказала, что собирается снова выйти замуж, это я ее остановил. Да, я — не кто-то другой! И не нужно говорить мне о материнской ревности или об излишней опеке — я во сто крат хуже ее. В сто раз более сумасшедший, если вам так хочется употребить это слово. Меня бы моментально упрятали в психушку, если бы кто узнал, что я говорил, и что делал, и как себя вел. В конце концов я сумел приспособиться. Она — нет, ну так что ж? Кто вы такие, чтобы решать? Я думаю, все мы временами немного сумасшедшие. Он умолк, но не хватило ему не слов, а дыхания. Его лицо стало очень красным, сморщенные губы начали дрожать. Мэри встала. — Я… Мне очень жаль. Правда. Я должна извиниться. Я не имела права говорить того, что сказала. — Да. Я знаю. Но это не имеет значения. Просто я не привык подолгу разговаривать с чужими. Живешь все время один, вот все и накапливается. Набивается внутрь, как в эту белку. Он был уже не таким красным и попытался улыбнуться. — А симпатичная она, правда? Я часто хотел завести себе живую, чтобы ее можно было приручить. Мэри взяла со стола сумочку. — Мне, пожалуй, пора. Уже очень поздно. — Ну что вы, не уходите. Мне страшно стыдно, что я поднял такой шум. — Да нет, дело вовсе не в этом. Просто я действительно очень устала. — Но я надеялся, что мы, может быть, посидим еще немного. Я собирался рассказать вам о своем хобби. У меня в подвале что-то вроде мастерской…