— Но я не хочу ждать! Мне нет дела до денег. Я могу уйти из агентства, работать в твоем магазине… — И спать в нем, как я? — ему удалось выдавить из себя улыбку, но она получилась не более веселой, чем недавний вздох. — Да, да. Я устроил себе спальню в подсобке. Питаюсь по большей части печеными бобами. В городе говорят, что я прижимистей, чем местный банкир. — Но какой в этом смысл? — спросила Мэри. — Я хочу сказать, что если бы ты жил прилично, ты выплатил бы долги на год позже, ну, чуть больше. А пока… — А пока я живу в Фейрвейле. Это хороший городок, но маленький. Все знают обо всех все. Пока я вкалываю, меня уважают. Все стараются покупать у меня — они знают, как обстоят дела, и видят, что я не бездельничаю. У отца была хорошая репутация, несмотря ни на что, и я хочу, чтобы такая же была у меня и у моего дела. И у нас, в будущем. И это самое главное. Ты понимаешь? — В будущем, — Мэри вздохнула. — Через два или три года. — Мне очень жаль. Но я хочу, чтобы когда мы поженились, у нас был хороший дом, красивые вещи. А это стоит денег. Или, по крайней мере, нужно располагать кредитом. Я и так, насколько могу, задерживаю выплаты поставщикам, и они терпят, потому что знают: все, что я зарабатываю, идет на выплату долга им же. Это не легко и не слишком приятно. Но я знаю, чего хочу, и не соглашусь на меньшее. Так что тебе придется проявить терпение, дорогая. И она была терпеливой. Но лишь до тех пор, пока не убедилась, что никакие ее аргументы не могут заставить его изменить свои планы. Такой была ситуация на тот момент, когда закончился круиз, и такой она оставалась больше года. Прошлым летом Мэри съездила навестить Сэма, увидела город, магазин, свежие цифры в бухгалтерской книге, из которых следовало, что выплачено еще пять тысяч долларов долга. — Осталось всего одиннадцать, — гордо сказал он ей. — Еще два года, может быть даже меньше. Два года. Через два года ей будет двадцать девять. Она не могла позволить себе роскоши блефа, не смела устроить сцену и демонстративно уехать, как какая-нибудь двадцатилетняя девчонка. Она знала, что ей больше не приходится рассчитывать на изобилие сэмов лумисов. Поэтому она улыбнулась и кивнула, и вернулась домой и в агентство Лоуэри. А в агентстве она продолжала наблюдать, как старик Лоуэри неутомимо стрижет свои пять процентов с каждой сделки. Видела, как он скупает сомнительные закладные и без всяких церемоний лишает права выкупа владельцев, просрочивших выплаты. Как он, безошибочно чуя поживу, назначает грабительские цены, припирая к стене людей, отчаянно нуждающихся в наличных, чтобы потом без спешки, но легко и быстро перепродать их имущество, сняв солидный навар. Люди всегда что-то покупали, всегда что-то продавали. Лоуэри только стоял посередине и сдирал проценты с обеих сторон лишь за то, что сводил продавца с покупателем. Больше он ничего не делал — не было больше никаких причин, которые могли бы оправдать его существование. И, тем не менее, он был богат. Ему не потребовалось бы двух лет, чтобы наскрести одиннадцать тысяч на выплату долга. Иной раз он выручал столько за два месяца. Мэри ненавидела его, и она ненавидела многих клиентов, с которыми он вел дела, потому что они тоже были богаты. Этот Томми Кассиди был одним из самых худших — спекулянт, набитый деньгами, нажитыми на нефти. Он и так ни в чем не нуждался, но все равно приторговывал недвижимостью, вынюхивая чью-нибудь нужду или чьи-то страхи, не упуская ни единой возможности выжать лишний доллар. Ему ничего не стоило выложить сорок тысяч долларов, чтобы купить своей дочери дом в подарок на свадьбу. Как полгода назад ничего не стоило положить стодолларовую купюру на стол перед Мэри Крейн и предложить ей “прогуляться” с ним в Даллас на уикенд. Он сделал это так неожиданно и с такой наглой и самодовольной ухмылкой, что она даже не успела рассердиться. Тут вошел мистер Лоуэри, и на том дело и закончилось. Позже она не стала пытаться устроить скандал — ни наедине с Кассиди, ни публично, — а тот больше не повторял своего предложения. Но она не забыла. Она не могла забыть эту похотливую ухмылку на дряблом и жирном стариковском лице. И она никогда не забывала о том, что мир принадлежал таким, как Томми Кассиди. Они владели собственностью, и они устанавливали цены. Сорок тысяч долларов — подарок на свадьбу дочери; сотня, небрежно брошенная на стол, — вполне достаточная плата за аренду на три дня тела Мэри Крейн. Вот я и прикарманила сорок тысяч долларов… Так начиналось немало воровских баек, но это была не байка. Она украла эти деньги и, наверное, подсознательно мечтала именно о такой возможности давно, очень давно. Потому что теперь все вставало на свои места, будто ее действия являлись частями тщательно разработанного плана. Была пятница, вторая половина дня, банки в субботу и воскресенье не работали, а значит, Лоуэри никак не мог проверить ее до понедельника, когда она не выйдет на работу. Еще удачней было то, что рано утром Лайла уехала в Даллас — в ее обязанности теперь входила закупка новых записей для ее музыкального магазина. И она тоже должна была вернуться только в понедельник. Мэри поехала прямо домой и собрала вещи — не все, а лишь самые лучшие, уместившиеся в один чемодан, и небольшую ночную сумку. В пустой банке из-под сливок у них с Лайлой было припрятано триста шестьдесят долларов, но их она не тронула. Они понадобятся Лайле, когда ей придется в одиночку содержать квартиру. Мэри очень хотелось черкнуть сестре несколько строк, но она не решилась. В ближайшие дни Лайле придется тяжело, но тут ничего нельзя было поделать. Может быть, потом Мэри что-нибудь придумает. Она вышла из квартиры в семь вечера и примерно через час остановилась на окраине пригорода и поужинала. Потом заехала на стоянку подержанных автомобилей и сменила свой седан на двухместную модель. При этом она проиграла в деньгах, и проиграла еще больше на следующее утро в городке в четырехстах милях северней. К полудню, когда она пересела с машины на машину еще раз, у нее осталось всего тридцать долларов наличными, а очередная машина оказалась древней развалиной с помятым левым передним крылом, но сожаления Мэри не испытывала. Главное было совершить несколько быстрых обменов, чтобы замести следы, и кое-как добраться до Фейрвейла. Оттуда можно было поехать дальше на север, может быть до самого Спрингфилда, и там продать последнюю машину под своим настоящим именем. Кому придет в голову разыскивать в связи с этим миссис Лумис, живущую в сотне миль на юге? Потому что она собиралась стать миссис Лумис, и в самое ближайшее время. Она заявится к Сэму со своей историей о полученном наследстве. У наследует она не сорок тысяч долларов — такую крупную сумму было бы нелегко объяснить, — ну, допустим, пятнадцать тысяч. И она скажет, что Лайла получила столько же, не задумываясь бросила работу и уехала в Европу. Это заодно оправдает отсутствие сестры на свадьбе. Возможно, Сэм не захочет тратить ее деньги, и, уж конечно, ей придется ответить на несколько неприятных вопросов, но она что-нибудь придумает. Просто обязана будет придумать. Важно, чтобы они поженились не мешкая, и она стала бы миссис Лумис, женой владельца скобяного магазина, удаленного от агентства Лоуэри на безопасные восемьсот миль. А в агентстве никто даже не подозревал о существовании Сэма. Конечно, они обратятся к Лайле, и та наверняка сразу догадается. Но Лайла ничего не скажет, не связавшись предварительно с сестрой. И когда это случится, Мэри должна быть готова к встрече, должна будет как-то убедить сестру ничего не говорить ни Сэму, ни властям. Вряд ли это будет слишком трудно — все-таки, Лайла была в долгу перед старшей сестрой за все те годы, что та работала не покладая рук, предоставляя младшей возможность учиться в колледже. Может быть, Мэри даже поделится с нею частью тех двадцати пяти тысяч, что останутся. Какое-то решение будет найдено; Мэри еще не заглядывала так далеко в будущее, но когда придет время, у нее будут ответы на все вопросы. Пока же она должна была решать первоочередные задачи. Сейчас, конкретно, перед ней стояла задача добраться до Фейрвейла. На карте это было каких-то четыре дюйма. Отрезок красной линии, соединяющий друг с другом две точки. Но чтобы преодолеть эти четыре дюйма, ей потребовалось восемнадцать часов. Восемнадцать часов нескончаемой тряски; восемнадцать часов напряженного внимания, слепящего солнца и фар встречных машин; восемнадцать часов непрерывного сидения в скрюченной позе и отупляющей, смертельно опасной и все время нарастающей усталости. А теперь, в довершение всего, она еще и свернула не туда, пошел дождь, и она заблудилась на незнакомой дороге. Мэри бросила взгляд в зеркало заднего обзора и увидела там собственное неясное отражение. Темные волосы и правильные черты лица принадлежали ей, но полные губы больше не улыбались, а были плотно сжаты и вытянуты в тонкую линию. Где она раньше видела это усталое серое лицо? В зеркале, когда умерла мама, когда ты чуть не свихнулась… А она-то думала, что все позади, что она спокойна и собранна. Сознательно она не ощущала ни страха, ни сожаления, ни вины. Но зеркало не лгало. Теперь, как и всегда, оно говорило правду. И сейчас оно безмолвно говорило: остановись. Нельзя сваливаться на голову Сэму в таком виде. Что он подумает, если она нежданно-негаданно вынырнет из ночи с таким лицом и в мятой одежде? Что она бежит от чего-то. Понятно, она скажет ему, что хотела поскорее обрадовать его хорошими новостями, но при этом она должна выглядеть так, будто ей не терпится поделиться счастьем. Что ей следовало сделать, так это остановиться где-нибудь на ночь, хорошенько отдохнуть и приехать в Фейрвейл завтра утром, свежей и бодрой. Если она развернется и доедет до того места, где сбилась с пути, она снова окажется на главной дороге. А там можно будет найти мотель. Мэри кивнула сама себе, борясь с нестерпимым желанием закрыть глаза, и вдруг резко выпрямилась, пытаясь проникнуть взглядом сквозь мутную пелену дождя. Знак стоял у съезда с дороги, а чуть поодаль виднелось здание. «МОТЕЛЬ — свободные места». Буквы не горели, но, может быть, вывеску просто забыли включить, как сама Мэри забыла включить фары, когда внезапно опустилась ночь. Она свернула с дороги и подъехала к темному зданию. Свет не горел нигде, в том числе и в стеклянной будке, которая несомненно являлась конторой. Может быть, этот мотель вообще закрыт? Мэри сбавила скорость и попыталась разглядеть что-нибудь за темным стеклом, и как раз в этот момент почувствовала, как колеса машины переехали толстый сигнальный кабель. Теперь ей стал виден дом на холме за мотелем: окна, обращенные к ней, были освещены, и, по-видимому, хозяин мотеля находился там. И скоро спустится. Она выключила мотор и стала ждать. Ей тут же стал слышен дробный стук дождя и почти заглушенные им стоны ветра. Она помнила эти звуки, потому что точно такой же дождь шел в тот день, когда хоронили маму, — в тот самый, когда ее опустили в тесную и черную прямоугольную яму в земле. А теперь чернота обволакивала саму Мэри. Деньги ей не помогут, и Сэм ей не поможет, потому что она ошиблась поворотом и оказалась на незнакомой дороге. И ничего не поделаешь. Как могилку выкопаешь, так и поспишь. Почему она так подумала? Ведь в пословице было «как постелишь». Она все еще пыталась понять, что означала ее мысленная оговорка, когда из окружающих теней выступила еще одна, более плотная, и кто-то открыл дверь ее машины. ГЛАВА ТРЕТЬЯ — Вам нужна комната? Мэри решилась сразу, едва только увидела толстое лицо мужчины в очках и услышала его тихий неуверенный голос. Она кивнула, выбралась из машины и, пересиливая боль в затекших икрах, последовала за ним к застекленной конторе. Он отпер дверь, ступил внутрь и включил свет. — Извините, что немного задержался. Я был наверху, в доме: мама неважно себя чувствует. Кабинет не представлял собой ничего особенного, но тут было тепло, сухо и светло. Все еще немного дрожа, Мэри благодарно улыбнулась толстяку. Тот склонился над письменным столом и раскрыл регистрационную книгу. — Семь долларов за одноместный номер. Может быть, вы сначала хотели бы взглянуть? — Не нужно, спасибо, — она открыла сумочку, извлекла из нее пятидолларовую купюру и две однодолларовых и положила все три на стол. Мужчина придвинул к ней книгу и протянул ручку. После недолгого колебания она записала имя: Джейн Вильсон и адрес: Сан-Антонио, Техас. Поскольку номерные знаки на ее машину были выданы в Техасе, она не могла поселить себя в какой-нибудь другой штат. — Я помогу вам донести вещи, — сказал он и пошел к двери. Она засеменила за ним обратно наружу. Деньги лежали в бардачке, все в том же коричневом конверте, перетянутом толстой резинкой. Наверное, лучше всего было там их и оставить; она запрет машину, и никто ничего не тронет. Он перенес вещи в мотель. Ее комната оказалась у самой конторы, но Мэри это не смутило — главное было спрятаться от дождя. — Гадкая погода, — сказал он, отступая в сторону, чтобы дать ей пройти. — Вы давно в пути? — Весь день. Он щелкнул выключателем, и рядом с кроватью зажглась лампа, выпустившая в стороны желтые лепестки света. Комната была обставлена без роскоши, но вполне прилично; за дальней приоткрытой дверью Мэри разглядела душевую кабинку. Вообще говоря, она предпочла бы ванну, но и это сойдет. — Все в порядке? Она сразу кивнула, потом вдруг вспомнила: — А не могла бы я перекусить где-нибудь поблизости? — Дайте подумать. Милях в трех дальше по дороге была палатка, торговавшая пивом и гамбургерами, но ее, наверное, закрыли, когда проложили новое шоссе. Нет, думаю, поесть можно только в Фейрвейле. — А это далеко отсюда? — Миль семнадцать — восемнадцать. Нужно ехать все время прямо, потом свернуть направо и выехать на новую дорогу. А там десять миль по прямой. Странно, что вы не поехали по основному шоссе, раз направляетесь на север. — Я заблудилась. Толстый мужчина кивнул и вздохнул. — Я так и подумал. С тех пор, как открыли новое шоссе, нашей дорогой почти никто не пользуется. Она рассеянно улыбнулась. Он стоял в дверях, двигая губами. Когда она посмотрела ему в лицо, он опустил глаза и негромко прочистил горло, будто извиняясь за что-то. — Э-е… Мисс… Я вот что подумал. Может быть, вам не хочется ехать в такую даль и обратно, да еще под дождем. Я хотел сказать: я как раз собирался поужинать, и вы могли бы поесть вместе со мной в доме.