– Не спишь? Зайду? – дежурно спросил Горюнов. – Я… Да, конечно… – Витвицкий отстранился, пропуская майора. Тот по-хозяйски шагнул в номер, окинул комнату изучающим взглядом. Кровать Витвицкого, несмотря на поздний час, была аккуратно застелена, в номере не было видно ни разбросанных вещей, ни газеты на прикроватной тумбе, ни пепельницы с окурками, ни стакана с недопитым чаем – вообще ни одной детали, намекающей на то, что здесь кто-то живет. Разве что открытая форточка да оставленные на столе книги с блокнотом, а больше никаких следов человеческого присутствия. – Ты вообще ешь, спишь? Хоть иногда? – Как раз собирался. – Слава богу, – усмехнулся Горюнов, – а то я уж было подумал, что ты робот. Психолог смутился. – Ладно, я к тебе по делу, – взял быка за рога Горюнов. – Девочка эта – лейтенант Овсянникова – к тебе явно неравнодушна. – Я вас не понимаю… – в голосе Витвицкого появилось напряжение. – И предпочел бы не переходить на «ты». – Ладно, – хмыкнул Горюнов и продолжил нарочито вежливо: – Я вижу, что вы, Виталий Иннокентьевич, большой ученый и за своей наукой простых житейских вещей не замечаете, но тут один нюанс возник: отношения между нашей группой и местными органами не задались. – Это я заметил, – кивнул Витвицкий, хотя тон гостя ему не нравился. – Только в данном случае речь идет о работе. И важны не столько личные, сколько деловые отношения. Полковник Ковалев, как мне кажется, достаточно открыт в деловом плане. – Это вам так кажется, Виталий Иннокентьевич, – покровительственно усмехнулся Горюнов. – Полковник Ковалев говорит красиво, а что у него в голове и что он у нас за спиной делает – мы не знаем. А лейтенант Овсянникова… – Старший лейтенант Овсянникова, простите, – мягко поправил Витвицкий. – Да шут с ней, – отмахнулся мужчина. – Важно, что она к вам тепло относится. Так вы ее холодностью своей не отталкивайте. Проявите, так сказать, ответную симпатию. Вам-то оно без разницы, а для дела польза, если у нас будет человек, через которого можно о планах Ковалева узнавать. Витвицкий почувствовал себя так, будто его окатили ледяной водой. Теперь все встало на свои места: и поздний визит, и выбранный тон. Только от понимания легче не стало, напротив, где-то в глубине души возникло дикое раздражение. Капитан холодно посмотрел на Горюнова. – Мне это расценивать как приказ товарища полковника? – сухо спросил он. – Что вы, товарищ капитан, – вежливо улыбнулся Горюнов. – Кто ж такие приказы отдает? Просто товарищеская просьба. Он легко, по-дружески хлопнул хозяина номера по плечу и направился к выходу. Уже от двери обернулся, все так же тепло улыбаясь. – Спокойной ночи, Виталий Иннокентьевич. И вышел. А Витвицкий еще долго стоял как оплеванный и зло смотрел на дверь. * * * В вестибюле школы-интерната было светло и просторно. В стеклянном шкафу стояло красное знамя с золотой бахромой, рядом изогнул гипсовые брови Ленин. Вождь мирового пролетариата встречал посетителей вдумчивым, испытующим взглядом, а со стендов на каждого входящего сурово взирали портреты членов политбюро, видимо, чтобы визитеры не думали, будто атмосфера интерната располагает к веселью и развлечениям. У окон в кадках зеленели фикусы и пальмы. На стене висели большие часы с раскрашенным циферблатом: урок – перемена – обед. Стрелки показывали, что как раз сейчас идет урок. На первый взгляд интернат ничем не отличался от обычной школы, и появление милиции здесь было так же неестественно. Потому Виктория Петровна – директор интерната, статная женщина с уверенным взглядом – чувствовала себя в присутствии Липягина, Горюнова, Витвицкого и Овсянниковой не в своей тарелке и тушевалась. – …Так что все у нас как у всех, товарищи, – продолжала она дежурную речь, какой встречала обычно комиссии из гороно. – Ну, есть, конечно, своя специфика, но если вы думаете, что тут, как это в народе говорится, «дураки» учатся и проживают, спешу вас разочаровать: таких у нас нет. – Это мы будем решать, кто тут у вас есть, а кого нет, – мрачно процедил Липягин. Виктория Петровна поджала губы, ей неприятны были слова этого человека, как и сам майор. По недолгому общению с четырьмя офицерами МВД она успела отметить, что этот Эдуард Константинович – самый несимпатичный и отталкивающий. Злой, как сказали бы ее ученики. – А есть у вас те из ребят, кто общался с Шеиным, Жарковым, Тарасюком, когда они учились? – спросила Овсянникова. – Ну, младшие товарищи, так сказать? – Да, конечно, есть! – просветлела Виктория Петровна. Девушка – старший лейтенант, в отличие от мрачного коллеги, вызывала симпатию. – У нас же тут все – как одна большая семья… – В которой не без урода, верно, товарищ директор? – резко осадил Липягин. – Точнее, не без уродов. – Товарищ майор, ну нельзя же так! Мальчики… – Убийцы! – отрезал Липягин. Виктория Петровна остановилась посреди холла, повернулась к Липягину и посмотрела на него уже с открытой неприязнью. – Вот это еще надо доказать! – Ничего, – усмехнулся мужчина, – докажем. И хватит тут антимонии разводить, а то так ведь и до «препятствий расследованию» недалеко. Лицо майора вдруг стало жестким, глаза колючими, а взгляд угрожающим. Директриса хотела было что-то ответить, но из-за волнения ей не хватило воздуха, и она лишь открыла и снова закрыла рот. – Товарищи, товарищи! Потише, пожалуйста, дети ведь могут услышать… – мягко вмешался в разгорающийся конфликт Витвицкий. – Какие дети?! – резко бросил Липягин. – Тут убийц воспитывают. Откуда тут дети? Капитан не нашелся с ответом. Открыто спорить со старшим по званию, пусть даже и не прямым своим начальством, он не рискнул и беспомощно посмотрел на Горюнова. Тот в ответ только пожал плечами – мол, а что я могу сделать? Виктория Петровна тоже молчала, растерянно глядя на Липягина. Она явно не привыкла, что ее, хозяйку интерната, вот так явно ставят на место. Липягин же, чувствуя безнаказанность, зашагал через вестибюль, громко отдавая приказы: – Виктория Петровна, распорядитесь освободить учительскую. И предоставьте мне списком всех сотрудников. Будем допрашивать. Овсянникова! Работаешь с детьми – все по этой нашей троице. Ну а вы, коллеги, – он оглянулся на Горюнова и Витвицкого, – будете, я так понимаю, действовать по своему плану? – Не совсем, – мягко сказал Горюнов. – Мы с Виталием Иннокентьевичем хотели бы поприсутствовать на беседах с сотрудниками. – И с детьми, разумеется, тоже, – поспешил психолог и добавил поспешно для Горюнова: – Это очень важно для составления психологического портрета подозреваемых… точнее, задержанных. – Вы задержанными убийц называете? – фыркнул майор. – Господи, товарищи… Ну не надо так говорить… – голос Виктории Петровны впервые прозвучал с надрывом. – Суда ведь не было еще… Липягин медленно наливался краской. – Извините… товарищ майор… – поспешил вклиниться Витвицкий. – Вот именно – я майор! – взорвался Липягин, спуская на капитана все то, что приготовил для директрисы. – Майор МВД! Советский офицер! И я привык называть вещи своими именами! Он посмотрел на Викторию Петровну и, широко шагая, покинул вестибюль. Та поспешила за ним. Овсянникова подошла к Витвицкому. – Виталий… – с материнской заботой в голосе сказала она. – Вы не реагируйте так, это все немножко не на самом деле. Ну, вы же психолог, должны понимать… Небольшое давление… – Ага, небольшое, – усмехнулся стоящий рядом Горюнов. – Как в гестапо. Витвицкий поймал взгляд Горюнова. Тот все утро вел себя как обычно, будто между ними не было ночного разговора. Но сейчас в глазах майора была насмешка, и Витвицкому показалось, что она адресована больше ему, нежели ушедшему Липягину. Виталий Иннокентьевич окаменел лицом. – Спасибо за разъяснение, товарищ старший лейтенант. Без него бы я не обошелся, – холодно ответил он, даже не взглянув на Овсянникову, и вышел следом за Липягиным и директрисой. В глазах Ирины сверкнула обида. Она перевела растерянный взгляд с Витвицкого на Горюнова. Тот снова пожал плечами, но на этот раз с несколько саркастической улыбкой, словно говоря: я тут вообще ни при чем. И покинул вестибюль. Расстроенная и озадаченная Овсянникова осталась наедине с портретами членов политбюро и бюстом вождя мирового пролетариата. * * * Ковалев постучал, не услышал ответа и, приоткрыв дверь, заглянул в комнату с крашенными светлой краской стенами. В небольшом кабинете никого не было. У стены стоял казенный шкаф, у окна – стол, рядом примостилась пара стульев. И никого. Ковалев переступил порог, прикрыл за собой дверь и позвал: – Товарищи эксперты, есть тут кто? На голос из лаборатории вышла женщина лет сорока со строгим лицом, в белом халате и медицинских перчатках. Кажется, она была настроена дать решительную выволочку визитеру, что без спросу вламывается к ней в кабинет, но при виде мужчины вдруг улыбнулась. – Александр Семенович, день добрый, – она стянула перчатки и прошла к столу. – Здравствуй, Раечка, – Ковалев по-свойски плюхнулся на стул напротив эксперта. – А насколько этот день добрый, зависит от того, что ты мне расскажешь. – Расскажу. Есть результаты по твоим душегубам, – Раиса придвинула к себе пачку заключений, что лежали на краю стола, и принялась деловито перебирать бумаги. – У двоих первая группа, у одного четвертая. От этой новости полковник подался вперед. – Так-так. У кого четвертая? Раиса вытянула из стопки несколько заключений. – Вот. У Тарасюка четвертая положительная.