Рядом присел на корточки Учитель, наблюдатель без бинокля. От него не было никакого толку, кроме психологической поддержки. – Я их вижу, – сказал он. – А ты видишь? Конечно, Мила их видела. Оптика была превосходная, гораздо лучше привычного ПУ. В окуляр прицела Мила видела господина обергруппенфюрера Гределя так, словно он находился всего в трехстах тридцати трех метрах. Она видела невысокого толстого мужчину, судя по виду, мягкотелого и рыхлого, из тех, кто никогда не унаследует Землю. В нем было что-то комичное – пестрые гетры, строгий костюм, утонченная походка. Казалось, он сошел с подмостков оперетты. Поглощенный беседой с Салидом, еще одним чудовищем, Гредель в окружении фаланги эсэсовцев спускался по главной улице Яремчи. Салид показывал ему достопримечательности, как будто можно было найти что-либо интересное в этой отсталой дыре, где хаты до сих пор крыли соломой, и хотя Салид говорил увлеченно, лицо обергруппенфюрера оставалось пустым и безучастным. – Если только Гределя не интересует сельское хозяйство эпохи Средневековья, все это от начала и до конца фальшивка. Несомненно, нас хотят заманить в ловушку. – Немцы считают себя такими умными, – согласился Учитель. Чтобы напрасно не напрягать глаза, Мила оторвалась от оптического прицела; мышцы расслабились, пока что не следовало с силой прижиматься к винтовке, поскольку это только измучит ее, а чем больше она устанет, тем выше будет вероятность того, что случайная судорога запорет выстрел. Мила закрыла глаза, собираясь с силами. После пристрелки она добрую тысячу раз нажала в пещере на спусковой крючок, выявляя все тонкости его хода. Могло быть и лучше, но вместе с тем могло быть и значительно хуже. Сначала упругое сопротивление, словно где-то внутри терлись друг о друга две стальные детали, затем плавное движение до предельной точки, потом небольшое усилие, выводящее спусковой рычаг из зацепления. Затем в какую-то микроскопическую долю секунды курок устремляется вперед, ударяет по бойку именно с той энергией, которая необходима, чтобы пробить капсюль, а это уже приведет к… Мила знала, к чему это приведет. Проблема заключалась в оптическом прицеле. Простой и надежный, он был достаточно грубым. Настройки были рассчитаны на дистанцию в тысячу метров, однако добиться этого оказалось непросто, и пришлось прибегнуть к помощи Учителя. Но теперь винтовка была пристреляна. Последняя проблема: роль перекрестия выполнял усеченный конус, торчащий снизу, который на таком большом расстоянии практически полностью закрывал крошечную цель. Нужно будет подвести вершину конуса под голову, затем медленно нажать на спусковой. – Так, он остановился! Мила прильнула к окуляру прицела. Вот он, Гредель, благодаря оптике приближенный на триста тридцать три метра, застывший на середине моста, в полном одиночестве, в трех шагах от него никого нет. Лицо его казалось непроницаемым, поза была расслабленной; казалось, окружение оставило его одного, чтобы он мог полностью отдаться своим мыслям. Если у него имелись какие-то мысли. Вид у него был такой, словно он ждал, когда все это закончится. Сделав вдох, Мила наполовину выпустила его, дождалась промежутка между двумя сердцебиениями, а ее указательный палец тем временем подвел спусковой крючок к граничной точке, и она мысленно повторила заклинание снайпера, запечатленное в моторной памяти и в подсознании: «Нажимай на спусковой крючок ровно. Не рви резко, но и не затягивай. Полностью подчини себе винтовку. Будь сильной, уверенной. Не отводи взгляда от прицела, следи за целью». Винтовка послушно выполнила все ее указания и сама собой выстрелила, удивив Милу. Цифры, цифры, цифры. Пуля весом одиннадцать целых тринадцать сотых грамма, свинцовый сердечник, заключенный в обтекаемую латунную оболочку, со скоростью около семисот двадцати метров в секунду вылетела из дула по параболической дуге, которая на высоте тысячи метров должна была опуститься на триста сантиметров. По этой причине прицел был настроен так, что на самом деле ствол оказался направленным в точку ровно в трехстах сантиметрах над головой цели. Через пятьсот метров скорость пули упала до четырехсот семидесяти трех метров в секунду, а ее кинетическая энергия – до четырех тысяч двухсот восьмидесяти килограмм-силы. Под действием силы тяжести и сопротивления воздуха, строгих повелителей, чьи требования нельзя игнорировать, она опустилась на семьдесят восемь сантиметров и продолжила выписывать в небе дугу, не отклоняясь ни влево, ни вправо. Ветер в этот ранний час (9:22 по московскому времени) не дул, а поскольку плавное нажатие на спусковой крючок не оказалось испорчено рывком или дрожью указательного пальца, дуло в момент выстрела не дернулось. Если бы пуля начала отклоняться от траектории, то благодаря нюансам своей конструкции и гармонии ствола, отправившего ее в полет, она через шестьсот метров вернулась бы на исходную траекторию и продолжила спуск по дуге. Пуля попала точно в цель. Когда это произошло, примерно через 2,2 секунды, проведенных в полете, ее скорость упала до двухсот восьмидесяти шести с половиной метров в секунду, а энергия – до тысячи восьмисот тридцати трех килограмм-сил. Она опустилась ровно на триста сантиметров. Тем не менее свинцовый сердечник в латунной оболочке сохранил убойную силу с избытком, тем более что как раз в этот момент обергруппенфюрер Гредель чуть повернул голову вправо, словно что-то привлекло его внимание. Быть может, он услышал шелест крыльев смерти. Пуля попала в него приблизительно в пятнадцати сантиметрах ниже левого уха, то есть чуть ниже основания шеи, в районе ключицы, произведя звук, напомнивший всем, кто находился рядом, удар гвоздодером по говяжьей туше. Пуля вошла в тело под углом восемьдесят градусов, поскольку она опускалась по дуге, а не летела по прямой. Под воздействием ее кинетической энергии обергруппенфюрер дернулся, и его сшитый на заказ, но все равно сидящий мешком пиджак вздулся от возмущения воздуха, вызванного быстролетящей пулей, и в то же время облачком розового тумана брызнула превращенная в пыль кровь, смешанная с кожей и волокнами шерстяной ткани. После того как пуля прошла сквозь кожу и подкожный слой, она потеряла скорость, но не радикально. Продолжив путь сквозь желеобразные ткани под гортанью, она перебила вестибулярную складку, блок голосовых связок, по пути полностью превратила в пыль щитовидную железу и перстневидный хрящ, и, слегка деформировавшись под сопротивлением тканей, препятствующих ее прямолинейному движению, немного отклонилась вбок. Далее пуля рассекла сонную и подключичную артерии в том самом месте, где проходит сочленение грудины и ключицы, прямо посредине лестничной мышцы. Теперь, уже сильно отклонившись в сторону, пуля принялась спотыкаться, словно пьяная, двигаясь вдоль линии, проходящей через левое легкое, сердце, аорту, правое легкое, диафрагму, печень и толстую кишку, оставляя за собой огромный рубец. Обессиленная, смятая, потерявшая во время длительного путешествия по телу часть своей латунной оболочки, пуля, наконец, остановилась в толстой кишке, превратив перед этим печень в паштет. Пулевое ранение в печень неизбежно оказывается смертельным, однако к тому времени, как этот орган превратился в фарш, было нанесено столько не совместимых с жизнью травм, что это уже не имело особого значения. Обергруппенфюрер Гредель рухнул на землю не сразу. Поскольку его гидростатическое напряжение резко упало на несколько порядков, колени стали конечной точкой приложения энергии в размере тысячи восьмисот тридцати трех килограмм– сил, и тело качнулось на правую ногу. Какой-то внутренний гироскоп, не догадываясь о том, что окружающий его организм уже мертв, выполнил свои обязанности по удержанию равновесия и, когда тело начало заваливаться, передвинул вперед левую ногу. Как следствие Гредель выкрутился еще больше, повернувшись лицом к Салиду. Только теперь он начал заваливаться. Он ударился головой о перила, задержавшие его падение, и сполз на дощатый настил, вздрогнувший на тросах-растяжках. Тело Гределя уже умерло, но мозг еще продолжал жить. Пока он падал, его взгляд выразил какую-то мысль: возможно, изумление, возможно, разочарование, возможно даже, любопытство (как Белой Ведьме удалось сделать этот выстрел?), но где-то на полпути его глаза остекленели и искра жизни погасла в них. Он рухнул на настил, поскольку мертвые нервные центры уже не посылали электрических импульсов к мышцам, чтобы выправить падение. Повинуясь какому-то странному посмертному рефлексу, мертвец сжался, подбирая под себя ноги и руки. Гауптштурмфюрер Салид с ужасом обнаружил, что мельчайшие брызги крови, кожи и прочего клеточного вещества налипли на лицо и одежду. Он ошеломленно посмотрел на убитого, и как раз в этот момент до его слуха наконец долетел отголосок далекого выстрела. Глава 49 Карпаты Каменная осыпь Наши дни Все должно было получиться. Свэггер оставил Рейли автомат, более или менее объяснил, как им пользоваться, предупредил о рычажке предохранителя, показал, как менять магазин. Пули должны смотреть ВПЕРЕД. Вот и все. Пули вперед, вставить магазин в приемное отверстие до щелчка, оттянуть затвор назад и снова открыть огонь. Пули ВПЕРЕД. ВПЕРЕД. У Рейли не было времени понять разницу между «патроном» и «пулей», что выходит за рамки понимания всех журналистов, особенно выпускников Гарварда. К счастью, для работы такого рода образование она получила хорошее: в Гарварде она не училась. Ее задача: услышав, как Свэггер крикнет: «Давай!», она должна будет высунуться из-за камня, зажав оружие под рукой на уровне бедра, направить его на преследователей или хотя бы в их сторону и нажать на спусковой крючок. «Стэн» сделает тридцать выстрелов приблизительно за четыре секунды. Рейли придется удерживать автомат, борясь с его стремлением задрать ствол, но о том, чтобы поразить цели, ей можно не беспокоиться. Главное – это дать очередь по тропе, чтобы преследователи попрятались в кустах, обдумывая свой следующий шаг. В этот момент, находясь позади них, Боб выдернет пять чек из пяти гранат «Миллс-36» и бросит их именно туда, где устроились на отдых плохие ребята. Те, кого не убьют пять взрывов и одна тысяча летящих со сверхзвуковой скоростью кусков стали, будут оглушены и растеряны. Больше того, вихрь дыма и пыли затянет все вокруг. Боб выйдет из засады со своим «Стэном» и добьет всех тех, кто еще будет шевелиться. – Убей собаку, – попросила Рейли. – Собаку не могу гарантировать. Но она, скорее всего, погибнет. У Свэггера мелькнула мысль, что взрывы, вероятно, произведут на собаку такое впечатление, что она даже откажется от свежего мяса в пользу собачьего корма, но как знать? Собаку ни за что не проведешь. И вот сейчас Боб сидел со своим «Стэном» и пятью гранатами за скалой, в нескольких ярдах ниже по склону и в нескольких ярдах от тропы. Теперь оставалось только ждать. – На войне приходится много ждать, – предупредил он Рейли. – Можно сойти с ума от ожидания. Но ты не сходи с ума. Думай о чем-нибудь другом. Сам Свэггер думал о том оружии, которое ему хотелось бы иметь, и о том, которым приходилось довольствоваться. Каждая граната представляла собой яйцо цвета хаки, рассеченное крест– накрест канавками, предназначенными для того, чтобы облегчить образование осколков. С одной стороны имелся механизм взрывателя, с чекой, запиравшей деталь, которую одни называли ложкой, а другие рычагом. После того как выдернут чеку и бросят гранату, эта изогнутая полоска стали под действием пружины отлетит, освобожденный боек ударит по детонатору и воспламенится, и через четыре с половиной секунды граната превратится в оглушительный грохот и смерть. Граната – штука коварная. Полагаться на нее нельзя. Если не бросить ее в нужный момент, она убьет тебя самого, а не врагов. Другая проблема с гранатой – ты ее бросаешь, она ударяется о низко нависшую ветку и отлетает назад. Тоже ничего хорошего. Поэтому Свэггер заранее убедился в том, что полету его гранат ничто не помешает. Также он проверил, чтобы все чеки свободно ходили в отверстиях и их легко можно было выдернуть. Многие ребята во Вьетнаме погибли от ошибок при обращении с гранатами. Граната на самом деле тяжелее, чем кажется с виду, и хотя некоторые обращаются с ними весьма неплохо, это требует практики, а Боб не бросал боевую гранату с 1966 года, со времени своей первой командировки во Вьетнам. Он побывал там еще дважды, но ему больше ни разу не приходилось связываться с гранатами, и он считал себя счастливым. А этим гранатам было семьдесят лет. «Бух» или «не бух», вот в чем вопрос. Именно поэтому Свэггер решил бросить сразу пять гранат, потому что даже если две из них сделают «бух», он все равно одержит победу. Или, по крайней мере, дойдет до той части, когда в дело вступит «Стэн». На всем свете не существовало более уродливого оружия. Полюбить «Стэн» можно было только после того, как он много раз спас тебе жизнь, но даже тогда для этого требовалось усилие воли. Автомат представлял собой несколько стальных трубок, сваренных вместе в пятницу, в 16:57 по британскому летнему военному времени, за три минуты до окончания рабочей смены. Капли и подтеки расплавленного сваркой металла, затвердевшие в маленькие неровности, покрывали его якобы гладкую поверхность. Они напоминали кусочки сливочного масла, затвердевшие, а затем разглаженные ножом. Конструкция «Стэна» была топорной, словно создатели спроектировали его за кухонным столом, что, вообще-то, соответствовало действительности. Он громыхал, никакие две детали в нем не подходили друг к другу, все острые углы больно впивались в руку и тело. По сути дела, это была лишь стальная труба с торчащими из нее под неестественными углами разными деталями. Магазин вставлялся сбоку, так что автомат по своей природе был несбалансирован; спусковую скобу, казалось, разработали еще до того, как люди научились придавать стали изгибы. Он был начисто лишен изящества, плавных линий, элегантности, уступок требованиям эргономики и солидности. У него отсутствовала мушка; прицел представлял собой маленький неуклюжий нарост с отверстием, поэтому никто и никогда им не пользовался. «Стэн» даже имел несуразное официальное обозначение: «механический карабин». У него хорошо получалось только одно: убивать людей. Если бы Свэггеру предоставили возможность выбирать, чем сражаться не на жизнь, а на смерть, он бы предпочел что-нибудь другое. Однако именно с этим автоматом англичане одержали верх в тех сражениях Второй мировой войны, в которых участвовали, так что назвался груздем – полезай в кузов. Мила Петрова этого заслужила. Ради нее Свэггер пошел бы в бой, вооруженный одним консервным ножом. Наконец он услышал приближение врагов. Он вздохнул с облегчением. Пригнувшись и укрываясь за кустами, Свэггер смог разглядеть преследователей. Их было шестеро-семеро, если считать собаку, которая шла первой, храбро вынюхивая феромоны, хотя их здесь не было и в помине. Она тащила за собой на поводке Первого Бандита, за которым следовали Бандиты со Второго по Пятого, в спортивных костюмах или джинсах, крепкие, мускулистые парни. Гангстерское сословие, у каждого АКСУ-74 с укороченным стволом и длинным изогнутым магазином абрикосового цвета на сорок патронов. Джерри Ренн не переправил по воздуху элитную группу из Дубая или откуда-нибудь еще. Он нанял убийц на московских улицах, вероятно, из числа боевиков какой-нибудь группировки, задешево. Таких не жалеют, купив их, накаченных тестостероном, с потрохами, вместе с густыми бровями, квадратными подбородками, шеями, похожими на шины грузовиков, здоровенными лапищами, бездумной жестокостью, необходимой для того, чтобы вселять ужас в потенциальных противников и держать в повиновении остальных членов группировки, а также обеспечивать внутреннее спокойствие шефу. Наркокурьеры или их охрана, рэкет, рейдерский захват, устранение конкурентов и прочая деятельность, связанная с применением силы, – они занимались всем этим, не задумываясь о последствиях и не терзаясь угрызениями совести. Это были универсальные бойцы банды, любой банды. Они выполняли свою работу ради кокаина, девочек и золотых цепочек. В удачный день они получали все, в неудачный – ничего, кроме свинца, летящего со скоростью триста шестьдесят метров в секунду. Последним шел Джерри, также с укороченным АКСУ. Это делало его одним из тех, кого нужно убить. Свэггер постарался обойтись без личных чувств, но все-таки у него мелькнула мысль, как будет классно уложить заодно и Джерри. Можно было не сомневаться в том, что он считает себя крутым парнем, а Свэггер, на его взгляд, уже много лет как вышел из обращения, старый, выживший из ума козел со стальным шаром в бедре. Будет крайне приятно превратить ему лицо в месиво восемнадцатью или двадцатью пулями из «Стэна». Джерри добавил к своей экипировке бейсбольную биту, брюки защитной раскраски и жилет с обилием карманов, какие носят все контрактники. Все это было песчано-желтого цвета, из чего напрашивался вывод, что он много времени провел среди песков. Кроме того, у него имелись темные очки «Окли», какие любят убийцы, пистолет в кобуре на поясе, судя по всему, «ЗИГ-Зауэр-226», и новенькие дорогущие ботинки на высокой шнуровке. В целом Джерри напоминал фотографию из рекламного проспекта фирмы, производящей снаряжение для служб безопасности. Хорошо хоть эти шестеро не болтали, не курили, не толкали друг друга и не смеялись. Они не были настолько уверены в своих силах, хотя их поведение совсем не соответствовало боевой готовности номер один, которая помогает выжить в боевом патрулировании. Очевидно, они уже считали свое дело сделанным. Хромой старик, женщина, уже имеющая внуков, ни оружия, ни воды, в дикой глуши, где они ничего не знают; они стараются подниматься вверх как можно быстрее, вот только каждый шаг дается им с трудом. Чего тут бояться? Рейли не могла думать о Париже. Не могла думать о раскинувшемся на берегу Тихого океана Сан-Франциско. И это был не страх, по крайней мере, в том виде, в каком его испытывают некоторые: тяжесть, груз, боль в груди, дыхание хриплое, сдавленное, не приносящее удовлетворения. Скорее все было похоже вот на что: «Я действительно должна это сделать? А ведь я могу придумать тысячу причин, почему это плохая затея. Что скажет Марти? “Что? Ты убивала гангстеров? Только не говори об этом нашему юридическому отделу!”» Поэтому Рейли старалась думать о чем-нибудь другом, о чем– то таком, что ей очень нравилось, что поддерживало ее на протяжении многих лет. Она не хотела думать об Уилле, о дочерях и внучке, так как опасалась, что это сделает ее неуверенной и породит раскаяние. И Рейли думала о редакции. Как ей повезло, что вся ее жизнь прошла в редакционных комнатах, в окружении смешных, ироничных, веселых людей, среди которых были и гении, и посредственности, и дураки, и сумасшедшие. Воспоминания о редакциях оставались самые причудливые. Так, один корреспондент отправился брать интервью, а вместо этого потерял редакционную машину. Сделать это было непросто; правда, тут не обошлось без спиртного. Была одна странная пожилая дама, которая каждый день приходила на работу в кожаном летном шлеме и платье, сшитом из флага штата Мериленд. Был священник-неудачник, который проводил обеденный перерыв, скармливая десятицентовые монетки автомату, торгующему порнухой. Был мужчина, постоянно ускользавший в массажные салоны. Были парики, обитавшие на головах мужчин, расисты, убежденные в превосходстве белой, еврейской или азиатской рас, один выпускающий редактор, державший редакцию в ежовых рукавицах, а потом его сменил другой, распустивший всех до предела. Рейли довелось пережить один двенадцатибалльный шторм, когда новая власть привела с собой уроженцев Филадельфии на все должности, в том числе, кажется, на должность водителя грузовика доставки. Был один тип, мечтавший стать телевизионным продюсером, другой, писавший романы, но большинство просто быстро покидало журналистику и уходило куда-нибудь туда, где имелся нормированный рабочий день, позволяющий проводить время в кругу родных. И были настоящие профессионалы, мастера своего дела, которые любили ремесло и вкалывали по шестьдесят часов в неделю, независимо от того, требовалось это или нет. Они выполняли семьдесят процентов работы, но не обижались на тех, кто в пять часов спешил покинуть редакцию. Разумеется, все переменилось. Теперь редакцией заправляла крупная корпорация, и главный принцип работы сменился с «платить как можно больше за лучшее» на «платить как можно меньше за худшее». Рейли бессильно смотрела на то, как очаровательный дурдом превратился в пристойную страховую компанию, где посредственности по целому дню просиживали перед мониторами, монотонно стуча по клавиатурам, вместо того чтобы выдавать отрывистые стаккато из пишущих машинок под периодический звон колокольчика, возвещающего о том, что каретка дошла до конца строки. Рейли еще помнила линотипы: возраст позволил ей застать последние годы этой древней технологии и поработать с угрюмыми малообразованными наборщиками, разбиравшимися в истинной сущности процесса, в то время как руководившие ими верстальщики имели о нем лишь самое общее представление. Она хорошо помнила своего первого верстальщика, не раз выручавшего ее в наборном цеху. Он знал по именам всех наборщиков и играл на них, как на скрипке. Господи, вот это был настоящий мастер печати! Рейли помнила корректуры с правкой, скрученные в трубочку и заложенные в капсулу пневмопочты, издававшую такой хлопок, забыть который, услышав хоть раз, было невозможно. Она помнила, как один новый корректор сказал ей: «О, понимаю, вы предваряете аннотацией каждую статью!» Помнила редакторов, обладавших воображением хомячка, помнила происходившие изредка пьяные дебоши и случавшиеся изредка самоубийства (похоже, приход компьютеров вычеркнул из жизни целое поколение стариков с пепельно-серыми лицами и трясущимися пальцами, способных в считанные минуты превратить любой заурядный материал в сенсацию, но не сумевших найти себя в киберпространстве). Рейли помнила любовные похождения, взаимную ненависть, кровную месть и страсть, преданность тех, кто любил и уважал друг друга, помогая подниматься по служебной лестнице, ступенька за ступенькой. Помогала она, помогали ей. Это была чудесная жизнь. И если ей придется с ней расстаться, по крайней мере она успела насладиться золотым веком. Вот только тогда никто не догадывался, что это был золотой век. – Давай! – вдруг раздался крик Свэггера. Выпрямившись во весь рост, Рейли заняла позицию и только тут с изумлением обнаружила, как же близко подошли преследователи. Она нажала на спусковой крючок, и железная штуковина у нее в руках превратилась в дергающийся, полный энергии отбойный молоток. Раздался ужасный шум, и на окружающий мир обрушился шквал града. Среди сплошного треска и грохота пули ударялись в то, что оказывалось у них на пути, и делали свое дело. Приклад автомата больно колотил Рейли по рукам и ребрам, удерживавшим его на месте. Из отверстия справа хлестала струя латунных стреляных гильз, а из дула, ослепляя Рейли, вырывался пульсирующий танец ослепительного огня. Она зажмурилась, дожидаясь, когда наконец будет расстрелян весь магазин, и открыла глаза только после того, как прогремел последний выстрел, чтобы взглянуть на хаос, выплеснутый ею в мир. Рейли увидела, что двое боевиков упали на землю и стали отползать в сторону, а остальные уже успели скрыться в зарослях. Больше всего ее обрадовало то, что нигде не было видно собаки. Ей хотелось надеяться, что четвероногое существо погибло под градом пуль. Свэггер разложил гранаты с интервалом в три ярда, последним положив «Стэн». Крикнув: «Давай!», он бросил первую гранату, затем побежал вдоль цепочки, выдергивая чеки и перебрасывая гранаты через каменный вал, отделяющий его от охотников. Сначала прогремел одинокий выстрел, затем раздалась длинная очередь. В этот день бог гранат был настроен великодушно. Он позволил всем своим детям осуществить свою судьбу. Пять из пяти. Все рычаги отскочили, гранаты начали шипеть и плеваться, а ровно через четыре целых пять десятых секунды каждая из них стала хаотическим событием, высвобождающим энергию и ударную волну, которые никак не вязались со скромными размерами самой гранаты. Оболочка превратилась в смертоносные пули, а тестообразная начинка растворилась в огненном шаре. Не повезло тому, кто оказался поблизости. Это было очень нелюбезно по отношению к живым существам. Только собаке удалось остаться целой и невредимой. Услышав длинную автоматную очередь, она рванула прочь, молниеносно покидая зону смерти – великолепные собачьи рефлексы позволили ей остаться в живых, дав преимущества, которых не было у людей. Собака убежала прочь, чтобы одичать, найти себе нового хозяина, кто знает? Схватив «Стэн», Свэггер обнаружил, что единственным его достоинством была неуемная жажда находить и уничтожать цели. Впереди показался шатающийся силуэт, Свэггер выпустил в него очередь, и тот упал. Выбравшись из-за камней, он увидел перед собой картину кровавого побоища. Впрочем, видимость была нулевой: лишь кипящее море дыма и пыли, безмолвное, поскольку и убийца, и жертвы на какое-то время оглохли. Перед Свэггером появилась другая фигура, судя по походке, получившая серьезные ранения. Однако сегодня не было и речи о сострадании – этот тип пришел сюда, чтобы убить Свэггера, и тот прикончил его, но тут мимо мелькнула еще одна тень, убегающая сломя голову. Стремительно развернувшись, Боб увидел, что это был Джерри Ренн, уже без бейсбольной биты, бегущий, словно полузащитник, наперерез мячу. Не повезло Джерри. Свэггер выпустил всего две пули, поднявшие фонтанчики земли под ногами бегущего, и тут в магазине закончились патроны. Свэггер лихорадочно выполнил процедуру замены магазина, но к тому моменту как он был готов снова вступить в игру, Джерри уже исчез. Свэггер присел, дожидаясь, пока уляжется пыль, а затем оглядел дело рук своих. Четверо убитых, изуродованные взрывами гранат и добитые свинцовыми стежками Свэггера, пятый еще шевелился. Боб поспешил добить его короткой очередью до того, как на сцене появится Рейли; он не собирался спорить с ней относительно сложных моральных аспектов дара милосердия, ему просто хотелось вывести боевика из игры. – Чисто, все готовы! – крикнул Свэггер, возвращаясь туда, где оставил «Энфилд-4Т». Подобрав винтовку, он перебежал к отмеченному заранее месту – своеобразной площадке, скале, нависающей над каменной осыпью, откуда открывался вид на то, что лежало внизу. Рука пропущена в ремень, приклад к плечу. Оба глаза открыты, но доминирует один, в той самой точке, откуда открываются все возможности оптического прицела. Свэггер нашел упор ногам, чувствуя, как выстраиваются в линию его кости, как неподвижно застывают суставы. Прижавшись спиной к скале, он стоял на каменном выступе, устремив взгляд вниз, вдоль опускающейся линии деревьев. Заметив движение, он чуть повернул ствол винтовки, опознал Джерри по прихрамывающей походке, а также по той причине, что он был единственным живым человеком в ближайших окрестностях, и взял его в прицел. Навести. Сделать поправку. До Джерри было около шестисот метров, так что если Мила пристреляла винтовку на тысяче, нужно взять ниже, на уровне ног, дождаться, когда Джерри будет виден всеми своими шестью футами роста, и тогда указательный палец, подчиняясь прямой команде головного мозга, Н-А-Ж-А-Л на спусковой крючок. Подняв объектив прицела на Джерри, Свэггер увидел, как пуля попала ему куда-то в нижнюю часть тела, опрокинув своими оставшимися четырьмя с чем-то тысячами килограмм-силы энергии. Упав на землю, Джерри застыл неподвижно. – Ты в него попал? – Да, попал. – Ура стрелку из Техаса! – воскликнула Рейли. – Слушай, а ты была самым настоящим солдатом Джейн, – усмехнулся Свэггер. – Я просто нажала на курок и спряталась. – Именно так и одерживаются победы в войнах. Извини, собаку я не убил. Наверное, как-нибудь в следующий раз. Ты собрала свои вещи? Мы сюда больше не вернемся. – Я все собрала. Она не забыла свой рюкзак, все телефоны и даже тщательно завернутую тарелку.