Немного погодя шхуна направляется к устью фьорда. С батареи на мысу раздаются приветственные возгласы: «Прощай, викинг! Привет Ямайке! Good luck!»[28] Оба мореплавателя грустно отвечают на приветствия, избегая улыбаться или смотреть друг на друга. Во фьорде попутный ветер крепчает. Шхуна становится осторожной и навостряет уши, подобно собаке, чующей сенсацию. Они проходят мимо корвета, который идет им навстречу, и снова нм кричат и машут. — Что они говорят? — спрашивает Тюгесен. — Что замечено в четырех морских милях от берега, Мюкле? — Plaice[29], — отвечает Мюклебуст. — Камбала. В четырех морских милях к юго-востоку от устья фьорда. — Держитесь левого борта, сэр! — кричат им. — Закат вот-вот взорвется! Мюклебуст, стоящий за рулем, опускает голову, отворачивается и погружается в свои мысли. Тюгесен выпивает в одиночку. Он знает, что Мюкле не выносит вида молодых матросов, ему от этого становится грустно. Его нужно развлечь, этого Саула. Подождав, пока выпитый шнапс немного уляжется, Тюгесен берет гитару и начинает петь тихо и задушевно: Жил-был однажды чудак седой, диделом, диделом, да. Был человек он добрый, простой, диделом, диделом, да. Когда же в глазах огонь злобы пылал, верьте, друзья, мне всегда! Думали люди, безумным он стал, диделом, диделом, да! — Ты молодец, Тюге! — говорит Мюклебуст. — Еще! Это твое собственное произведение? — Нет, это выдержки из полного собрания сочинений Ибсена, слегка обработанные Георгом Брандесом. Тюгесен продолжает: Я видел однажды, как старец седой, диделом, диделом, да, смеялся и пел, словно он молодой, диделом, диделом, да! Теперь расскажу, что я слышал о нем, верьте, друзья, мне всегда! А если покажется это враньем, то диделом, диделом, да! Ветер дул с моря, луна взошла, диделом, диделом, да, английская яхта к нам подошла, диделом, диделом, да. Оттуда кричали: «К нам прыгай на борт!» Верьте, друзья, мне всегда! Он прыгнул, это видел весь порт, диделом, диделом, да! Чудак, прислонившись к мачте, стоял, диделом, диделом, да. Неукротимым огнем он пылал, диделом, диделом, да. Богатая леди была как весна, верьте, друзья, мне всегда! И тут же влюбилась в него она, диделом, диделом, да! Море светилось, корабль летел, диделом, диделом, да. Чудак на корме все вдаль смотрел, диделом, диделом, да! Я видел однажды, как старец седой, верьте, друзья, мне всегда! Смеялся и пел, словно он молодой: диделом, ди делом, да! — Еще! — требует Мюклебуст. — Но я не могу вот так сразу вспомнить все целиком, — отвечает Тюгесен. — Потом они поженились, он стал лордом и в конце концов адмиралом, этот старый орел. И напоследок мы видим, как он ужасно долго целует леди, крупным планом с увеличением в восемьдесят восемь раз. — Это, конечно, по-современному, — говорит Мюклебуст, — ни капли романтики. — Да, это в стиле функционализма, — подтверждает Тюгесен. — Эпоха Виктории… во многих отношениях была неприятной, — говорит Мюклебуст, глядя в море. — Но зато она не была злой. — Сам ты тоже, бывает, злишься, — говорит Тюгесен. — Только на бурную погоду, — сказал Мюклебуст. — Но пой, Тюге, пой, пожалуйста! Спой что-нибудь старинное, изъеденное молью, а? Они приближались к устью фьорда. Дул по-прежнему мягкий и дружелюбный бриз. Море было как пол в погребе, где разлито красное вино. На западе догорающей сигарой тлело солнце. А на юго-востоке уже скользила луна. Так знакомо, по-домашнему светил этот старый, испытанный ночной фонарь, от которого веяло грустным ароматом свежих простынь, мыла, вечерней молитвы. Тюгесен настроил гитару и взял несколько томительных аккордов: Добрый вечер, лупа, добрый вечер, мой друг!..