Мюклебуст взял курс на луну. Дул ветер, шхуна шла хорошим ровным ходом. — А теперь надо немного поесть, — сказал Тюгесен, закончив петь. — Бифштекс или картофель с мясом и луком, что желаете, капитан? — Время остановилось, Тюге. Словно вернулась молодость. «Добрый вечер, луна!» Бифштекс или картофель с мясом и луком? Бифштекс, Тюге, бифштекс, сочный, большой, с целым лесом лука! Теперь лунный свет приправлен ароматом лука со сковородки Тюгесена. Мужчины ели в восторженном молчании, а вода энергично и аппетитно лизала шхуну. Они по очереди стояли у руля. После бифштекса был подан кофе с коньяком и сигарами. Шхуна, расшалившись, прыгала на луну, как моль на зажженную свечу. — Выкурим эти сигары до конца, — сказал Мюклебуст. — И скажем, что это всерьез. Это дело решенное. Пусть черт изрубит меня на мелкие кусочки, если это не всерьез! И мы должны быть твердыми, как… — Как бормашина зубного врача, — подсказал Тюгесен. — Да, потому что обратно мы не вернемся! Решено, Тюгесен? Мы не хотим обратно в Котел! Ни за что! Это такая же нелепая мысль, как… как… — Как пьяный человек в первый день, сотворения мира! — Вот именно! Выпьем за это! Да здравствует приятная жизнь в мировом океане! Я хотел сказать «пиратская жизнь», черт побери! Мюклебуст поднялся и протянул сжатый кулак в направлении луны. — А если кто-нибудь станет на нашем пути, мы дадим залп из всех орудий! Мы ни за что не сдадимся! Решено! Мужчины обменялись свирепыми взглядами, счастливые, как заговорщики, которым вдруг стало ясно, что задуманное ими страшное злодеяние начинает совершаться. 5 Следующий день — такой же спокойный, с таким же красным, словно кованным из меди небом. Герой этого дня Опперман. Его имя красуется большими буквами на первой полосе «Тиденден», и старый почтовик Оле кивает, узнавая круглое «о» на всех устах, во всех округленных сенсацией глазах. — Оп-оп-опперман, — ворчит он и, плетясь со своими газетами, придумывает стишок: Все-то может Опперман, Ох и толст его карман! Собственно, может не только Опперман. Все они могут — и Саломон Ольсен, и консул Тарновиус, и вдова Шиббю, и Оливариус Тунстейн, и Маса Хансен, и, наконец, даже Понтус-часовщик. Все они строят, все они расширяются. Маленький домик сапожника Оливариуса у реки подняли домкратом и превратили и дворец, у него теперь и башня, и шпиль, и центральное отопление, и бомбоубежище, и мусоропровод, а его жена щеголяет в мехах и в крашеных волосах. А на холме, за широким рядом добротно построенных домов Саломона Ольсена, по ту сторону пруда, возвышается еще один дворец из стекла и бетона, построенный очень способным и очень популярным молодым архитектором Рафаэлем Хеймдалем. Сюда переедет Спэржен Ольсен с исландской красавицей. А вот и он сам! Промчался мимо в машине со своей черноокой кинозвездой. А там тащится, гремя, огромный крытый грузовик Оппермана, скрывающий в своем таинственном нутре шелковые пижамы и всякий другой драгоценный хлам. Он большой, величиной с обычный крестьянский дом, он заполняет улицу во всю ее ширину; хочешь сохранить жизнь — прижимайся животом к стене или, как дрессированная обезьяна, повисай на перилах лестницы, если таковая подвернется. Скоро из-за машин в этом городе невозможно будет ходить по улице, пешеходы уже давно потеряли всякие права, их просто не терпят, даже тротуары фактически предоставлены машинам и мотоциклам. Теперь уже не встретишь малыша, который бы не вращал в руках крышку от кастрюльки и не бибикал, пробираясь с грозным видом между до смешного устаревшими человеческими конечностями. Второе всевозрастающее несчастье — это собаки. Остановись на минуту в этом городе, прислушайся, и ты поймешь, что собачий лай заглушает шум уличного движения. Кажется, существует некая таинственная взаимосвязь между машинами и собаками. Каждую машину преследуют одна или две до бешенства возбужденные собаки, а за стеклами машины тоже виднеются меланхоличные собачьи морды. Огромная овчарка Тарновиуса всегда ездит на машине, ее двухкилограммовый алый язык едока бифштексов виден издали. Пьёлле Шиббю тоже завел породистую собаку для своей машины, зараза распространяется. «Странно: собака — это невероятно грязное и подлое животное, пользуется наибольшей милостью человека. Почему? Потому что она умеет пресмыкаться и быть трогательной. Как и Оп-оп-оп!» — думает Оле, медленно, с горьким удовольствием пережевывая свою табачную жвачку. Оле ежедневно видит душераздирающие картины — мотоциклист или просто велосипедист, тщетно пытаясь отогнать пса, желающего отгрызть ему ноги, врезается в уличный фонарь, в стоящую машину или в витрину магазина. Тут на сцене появляются два других персонажа драмы — полицейский, протягивающий несчастному приказ об аресте, и владелец собаки с поднятой палкой, или зонтиком, или топором, требующий возмещения за собаку, с которой ничего не случилось и которая спокойно мочится на ноги полицейского. Оле-почтовик поправляет сумку на спине. Слава богу, чувство юмора у него сохранилось, это тоже что-то. Он останавливается у дома вдовы Люндегор. Маленькая вывеска «Hôtel garni»[30] снята. Мюклебуст, Тюгесен и странный исландец больше здесь не живут, вдова, ранее такая хлопотливая и жизнерадостная, стала одинокой, задумчивой и почти прекрасной. Но ее гостеприимство осталось прежним, и маленькая цветная бутылка появляется на столе, когда Оле показывается в дверях и выплевывает свою жвачку. По-прежнему никаких известий об Энгильберте Томсене. Может быть, он бежал из страны. Может быть, избрал путь смерти. Может быть, он был шпионом. Может быть, он был заколдован. Может быть, у него были не все дома, как это случается иногда с необыкновенно умными людьми. Все так запутано. Он исчез уже давно, и фру Люндегор начинает успокаиваться и примиряться со своей судьбой; в конце концов, судьба не такая уж страшная: у нее будет ребенок после шестилетнего бездетного замужества и почти двухлетнего вдовства. Материально она обеспечена, даже состоятельна. — Опперман! — восклицает она, уставившись круглыми глазами в газету. — Роскошная вилла и пятьдесят тысяч крон. Да, но он может себе это позволить, — деловито прибавляет она. — У него есть деньги. — Выпьем за это, — говорит Оле, — впрочем, я уже выпил. Фру Люндегор смотрит на него искоса грустно-шаловливым взглядом, отрываясь от газеты, и наливает еще рюмку. — А еще какие новости? — спрашивает она, просматривая газету. — Как пекарь? Лива? — Лива чувствует себя хорошо, — рассказывает Оле, — она весела и довольна, но не в своем уме. Пастор Кьёдт навещает ее ежедневно и показывает ей картинки. Она просто с ума сходит по картинкам. А Симон-пекарь совсем сумасшедший, его приходится держать в смирительной рубашке. — Господи боже! — Фру Люндегор опускает газету и смотрит куда-то в воздух. — А крендельная секта, что с ней? — Она строго запрещена, Маркус и Бенедикт сидят за решеткой за попытку убийства. Так что с сектой покончено. — Оле задумчиво играет пустой рюмкой: — А капитан Гилгуд женится на Боргхильд Тарновиус… Фру Люндегор вскакивает, улыбается молодой улыбкой и наливает Оле третью рюмку: — Правда, Оле?.. Серьезно? — Да, свадьба назначена на сочельник. Но… гм… Нельзя верить всему, что слышишь, — говорит Оле и как бы в рассеянности осушает рюмку. Глаза фру Люндегор становятся острыми от любопытства. — Ну, Оле? — умоляюще говорит она. — Наше здоровье, я забыл сказать, а теперь уж слишком поздно, но… нет, спасибо, нет, спасибо… о, спасибо! Фру Люндегор лихорадочно затыкает бутылку пробкой и произносит холодным тоном команды: — Ну и что же, Оле? — Говорят, что она снова попала в беду, но не с… капитаном. Вот так. Фру Люндегор пожимает плечами, втягивает нижнюю губу: — Подумать только!.. Оле поспешно осушает четвертую и, безусловно, последнюю рюмку, ему нужно идти, люди с нетерпением ждут газет и Оппермана… Во фьорд входит вооруженный траулер. Следом за ним тащится корабль викингов без паруса с двумя матросами на борту. Траулер ведет потешный корабль на буксире. Что бы это значило? Сразу же на пристани возникает давка. Что случилось? Люди шушукаются, улыбаются, и ворчат, и пожимают плечами. Это Тюгесен и Мюклебуст. Они сделали что-то непотребное, и теперь их ведут на допрос к судье. Контрабанда? Шпионаж? Люди перешептываются целый долгий день, распространяются самые невероятные слухи, похожие на мерцающие титры кино: — Они были связаны с вражеской подлодкой при помощи подпольной радиостанции. Они убили исландца за то, что он слишком много знал, и бросили труп в море. Но точно никто ничего не знает, ибо все держится в строжайшей тайне. Военная тайна. Редактор Скэллинг получил точную информацию от консула Тарновиуса. Строго частным образом, конечно, ибо консул знает это от своего будущего зятя капитана Гилгуда. Абсолютно верные сведения. — Боже ты мой! — стонет редактор. — В жизни все же есть юмористические стороны, Майя! Этих двух фантазеров встретил далеко в море патрульный корабль. Они шли на всех парусах к югу. Им кричали, делали знаки остановиться, ибо нельзя выходить из фьорда без разрешения, дали даже предупредительный выстрел… но все тщетно, они топали дальше, а когда корабль приблизился к ним, они совсем взбесились и стали стрелять в него из ружья. К счастью, ни в кого не попали. Стрелял Мюклебуст. «Мы ни за что не сдадимся! — кричал он. Подумать только, этот солидный старый человек совсем лишился разума! — Можете стереть нас в порошок своими пушками, но живыми вы нас не возьмете!» Редактор схватился за живот. — И подумай только, — сказал он, когда припадок смеха прошел. — Пока Мюклебуст грозил, словно бешеный Торденскьольд[31], Тюгесен беспрестанно запускал ракеты сигнала о бедствии. РОМАН "ЧЕРНЫЙ КОТЕЛ" И ЕГО АВТОР Творчество Вильяма Хайнесена — одно из самых ярких и самобытных явлений в литературе современной Скандинавии. Своеобразие его в большой степени определяется тем, что писатель на равных основаниях принадлежит двум литературам — датской и фарерской. Хайнесен пишет по-датски, его произведения входят неотъемлемой частью в общую картину литературной жизни Дании XX века, и все они повествуют о Фарерах и фарерцах, насквозь пронизаны неповторимой национальной спецификой. Характер творчества Хайнесена отражает те отношения, которые исторически сложились между Данией и Фарерскими островами, между датской и фарерской культурами. Фарерские (в переводе — Овечьи) острова — название, объединяющее группу из 24 маленьких островков, расположенных в северной части Атлантического океана. Впервые заселенные в IX веке пришельцами из западной Норвегии, острова с 1380 года входят в состав Датского государства, однако в силу своего географического положения всегда сохраняли некоторую независимость как в политическом, так и в культурном отношении. Датский язык не внедрялся на Фарерах насильственно, но был языком администрации, судопроизводства, церкви, и поэтому исконный язык фарерцев вплоть до середины XIX века не имел письменности. В то же время устная традиция сохранила богатейшее сокровище средневековых баллад, сатирических стихов, народных лирических песен. Так, из поколения в поколение переходили тексты бесконечно длинных «танцевальных песен», хоровым исполнением которых сопровождается традиционный хороводный танец. В конце XIX века начинается движение за создание литературного фарерского языка, связанное с именами поэтов Фредерика Петерсена (1853–1917), Расмуса Эфферсё (1857–1916), Йоуннеса Пеатуршона (1866–1946). Значительный вклад в дело создания национальной литературы внесли поэт Йенс Хенрик Оливер Джурхус (1881–1948) и его брат Ханс Андреас Джурхус (1883–1951) — поэт, романист и драматург. Из современных писателей, пишущих по-фарерски, выделяется Ханс Якоб Якобсен (род. в 1901 г.), опубликовавший под псевдонимом Хейн Брю ряд произведений, рисующих современную жизнь Фарер. В 1939 году фарерский был официально признан литературным языком, но и сейчас еще датский язык имеет на Фарерах широкое распространение. До сих пор там нет высших учебных заведений, и многие фарерцы получают образование в Дании. Фарерский язык очень мало известен за пределами островов — даже в странах Скандинавии. Поэтому нет ничего удивительного, что многие писатели-фарерцы пишут по-датски. Возможно, Хайнесен пишет по-датски потому, что именно в Дании он впервые осознал свое призвание и сделал первые шаги на литературном поприще. Вильям Хайнесен родился в 1900 году в Торсхавне, главном городе Фарер, в семье коммерсанта-судовладельца, в прошлом простого рыбака. Получив среднее образование, он в 1916 году отправляется в Копенгаген и поступает в Коммерческое училище. Очень скоро юноша сближается с кружком молодых художников и поэтов, группирующихся вокруг журнала «Клинген» («Клинок»), Журнал этот был рупором датского экспрессионизма, на его страницах велись увлеченные поиски нового содержания и новых средств выразительности в живописи и поэзия. Уже в этот ранний период политические и эстетические искания Хайнесена заставляют его примкнуть к наиболее радикально настроенной части сотрудников журнала: не случайно его симпатии отданы Отто Гельстеду — впоследствии крупнейшему прогрессивному поэту Дании нашего времени, коммунисту и активному антифашисту. В журнале «Клинген» печатались первые литературные опыты Хайнесена, под влиянием проповедовавшейся журналом теории о единстве изобразительного и поэтического искусства он пробует свои силы в живописи и графике. В последующие годы один за другим выходят несколько стихотворных сборников Хайнесена: «Арктические элегии» (1921), «Сенокос у моря» (1924), «Песни весенних глубин» (1927), «Звезды пробуждаются» (1930).