Удивительно, как я вообще не разделась там догола и не показала все свое тело, в свое время зацелованное Максом и им же отвергнутое. Сказала ли я им правду? О том, что Макс ни разу ко мне так и не прикоснулся и что видел во мне просто товарища? Что я, умирая от ревности и любви, устраивала им с Милой свидания? Что много раз представляла, как она, молодая красавица, вдруг исчезает из жизни Макса, а я успокаиваю его своей любовью? Или рассказать им о том, что, когда Макс исчез, я, придумав историю убийства, поверила в нее? Ведь это я первая, еще давным-давно обнаружив в доме трупы, представила себе, что убийца — это я, сгорающая от ревности женщина, брошенная Максом любовница… Нет, этого подарка от меня никто не дождется. Я целый месяц знала о том, что они оба, там, на окровавленных простынях. Холодные, с заиндевевшими ресницами. Я никак не могла понять, кто это мог сделать? Кто же так ненавидел Макса, что смог его так жестоко убить? Тропинина? Закатов? Кого я только не подозревала! И только мысленно совершив это убийство, нафантазировав массу деталей, я успокоилась и поверила в него. Мой воспаленный от горя, неразделенной любви и потери мозг принял эту игру, и я, сама непонятно как, превратилась в убийцу! Мое воображение рисовало мне картины всеобщей ненависти ко мне как к убийце. И мне, как ни странно, это нравилось. Кем я была до того, как мое имя прогремело в городе в качестве синонима жестокой убийцы? Обыкновенной операционной медсестрой. И если бы я пропала, исчезла, если бы меня убили и нашли в сточной канаве или утопленной в Графском озере, обо мне бы забыли уже на другой день. Смерть такого человека и доктора, каким был Макс Тропинин, потрясла весь город и держала всех в напряжении до тех пор, пока его тело не нашли на Нефтебазе… И пройдет еще много лет, а о нем будут помнить, и рядом с его именем будет и мое, его любовницы и убийцы. И это притом, что все это — лишь плод моей больной (я и не отрицаю этого) фантазии. Про настоящего убийцу забудут, и имени его никто не запомнит. Какой-то наркоман… Неинтересно. Конечно, Дождев спросил меня перед тем, как отпустить: — Савушкина, зачем ты это сделала? — Он даже перешел на „ты“, не особенно церемонясь. Он злился, что потратил на меня столько времени, что уже успел отрапортовать начальству о том, что поймал преступницу, убийцу. А получается, что его просто водила за нос какая-то сумасшедшая медсестра, а настоящий убийца в это время убивал дачника. — Вы все равно не поймете, — ответила я. Мне тогда хотелось как можно быстрее покинуть его кабинет. Мне хотелось на свежий воздух, туда, где чистота, снег, где дышится легко и где есть люди, которые будут останавливаться, увидев меня, выходящую из отделения. — Любовь? — он горько усмехнулся. — Полагаю, да. — И вы способны были бы на это? — Не знаю… Знаю только, что мне было очень больно наблюдать их любовь. Я хотела сказать, что, глядя на них, на эту влюбленную пару, я чувствовала, как старею. Но не сказала. Кто он мне, этот Дождев?» — Что теперь с тобой будет? Зачем ты уволилась? О тебе поговорят-поговорят, да и забудут, — сказала Соня. — Ты же классный специалист, как будут без тебя в больнице? — Нет, Сонечка, они не забудут, как не забудут Макса. Все в больнице напоминает о нем. Его все любили так, как будут теперь ненавидеть нашу Тамару, — ответила Наташа, постоянный обитатель больницы и знающая там все. — Я уеду, — донесся голос Тамары из-под пледа. — В большой город переберусь, где меня никто не знает. — Но я все равно не понимаю! — воскликнула Соня. — Тома, а что было бы с тобой, если бы этого наркомана не вычислили? Ты что, не понимала, что будет суд и тебе дадут охренительный срок! Что ты всю оставшуюся жизнь проведешь за решеткой! — Оставь ее. Не видишь разве, что она этого и добивалась. Не приведи господь так влюбиться! — Дуры вы, девчонки, и ничего не понимаете, — Тамара вынырнула из-под пледа, села на диване, умыла лицо сухими ладонями и выпрямилась, как струнка. — Да, любовь — это такой непередаваемый кайф! Вот он заходит в ординаторскую, а у меня сердце так колотится, так счастливо колотится, что даже во рту становится сладко, словно я мед проглотила… И она, прикрыв глаза, с жаром, со страстью, от которой захватывало дух, заговорила о своей любви… 36 — Тебе каким лаком покрыть, красным или розовым? Или с рисунком? — Красным, как кровь, вот этим, — Тамара показала на флакончик с алым лаком. Соня улыбнулась. — Ты сегодня какая-то возбужденная, глаза блестят… Лак вот красный, прическу сделала… Куда собралась, подружка? — Да никуда. — И платье на тебе красивое, новое, и туфли. На свидание, что ли, собралась? — Да какое свидание, о чем ты? Надо же время от времени что-то менять, хотя бы платья новые покупать… Ей не хотелось говорить с Соней на эту тему, вообще не хотелось разговаривать. Ей казалось, что, открывая рот, чтобы что-то объяснить, она может расплескать то состояние счастья, в котором она находилась вот уже целые сутки. Ей нравилось смотреть, как Соня слой за слоем покрывает ее ногти красным-прекрасным лаком, нравился даже запах этого лака. Было в этом что-то завораживающе приятное и дающее возможность подумать, помечтать. Соня, понимая, что подружка не собирается делиться с ней, тоже замолчала. Если бы ей сказали, что сидящая перед ней близкая подруга, операционная сестра, человек скромный и, в сущности, закрытый, мысленно дает в это время интервью журналистам, она бы расхохоталась! Какое еще интервью? О чем? — Скажите, как вам в голову вообще пришла идея написания романа? Что послужило вдохновением? Или кто? Тамара почти реально слышала голос неизвестной и невидимой журналистки, любопытной и нагловатой. Наверняка такая будет, и вопросы свои дурацкие озвучит, а потому надо будет отвечать. Но разве можно искренне рассказать о том, о чем рассказывать категорически нельзя? Или даже опасно? Скорее всего, она, Тамара, ограничится дежурными ответами, и время, чтобы подготовиться к интервью, у нее еще есть. И много! Во-первых, надо еще раз внимательнейшим образом прочесть написанный ею роман, затем автоматически изменить все имена, фамилии, названия населенных пунктов и все то, что может указывать на ее родной город, ее друзей и знакомых. Что же касается вдохновения… Да вся ее жизнь, переполненная чувствами, событиями и переживаниями, подвела к тому, чтобы все это нафантазировать, записать и тем самым как бы предостеречь женщин, в руки которых попадет ее книга, о том, как опасна любовь и в то же самое время как она прекрасна. Фи! Звучит как самый настоящий дежурный, даже пошловатый ответ журналистке. Разве так можно привлечь внимание читательниц к книге? Нет-нет, все не то. Многие женщины испытывают любовные переживания, но романов, однако, не пишут… Но если она расскажет, что сюжет книги сложился в тот осенний промозглый вечер, когда она зашла на рынок, чтобы купить кусок говядины, и увидела сидящего прямо на земле грязненького, с бегающими глазками инвалида, разложившего перед собой на цветной тряпке замусоленные цветные катушки ниток, швейные иглы, сапожные шила, заточки? Нет-нет, о нем она нигде не упомянет. Это глупо и выглядит как-то кровожадно. Однако она зачем-то купила шило или заточку… — Скажите, эта история реальная или вы все придумали? Так я вам все и рассказала! Конечно, это моя фантазия. Вот так она и ответит. Но, как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. В каждой фантазии есть доля правды. И здесь ей впервые пришло в голову, что она никогда не станет издавать свою книгу под настоящим именем! Конечно, она придумает себе какой-нибудь интересный псевдоним, чтобы в этом имени и фамилии была тайна и красота. Типа «Екатерина Бархатова». Или «Анжела Гомеопатова»… Тамара расхохоталась, не понимая, откуда взялся этот идиотский псевдоним! Мозг иногда выдает такую бредятину! Он словно подсмеивается над ней, над медсестрой, решившей стать писательницей! И с чего она вообще решила, что ее издадут? Разве что за свой счет! Хотя, если редактор будет женщина, то она, вполне возможно, прочитав, сочтет просто необходимым издать подобную книгу, чтобы женщинам неповадно было… А что, собственно говоря, такого особенного в книге? И что эта книга изменит в сознании влюбленной женщины? Ведь ее все равно не остановить! И она, несмотря ни на какие уговоры подруг, близких ей людей, все равно пройдет свой любовный путь от начала и до конца, испытывая кинжальные удары в самое сердце… Влюбившись, женщина, мать благородного семейства с целым выводком детей, уйдет из дома, да хоть в одной ночной сорочке и с одним рублем в кармане, сядет в машину к своему любовнику и укатит к черту на рога! Чистая и невинная, запакованная в дорогие кружева невеста (обещанная другому, перспективному и богатому) сбежит из-под венца, чтобы, взявшись за руки со своим возлюбленным, каким-нибудь бедным студентом или вообще узбеком-дворником, спрятаться в набитой клопами комнатушке, под старым одеялом… Сколько таких историй известно человечеству? А эта — лишь одна из них. И вероятная. И невероятная. — Тома, с тобой все в порядке? Она очнулась, вернулась в убогую парикмахерскую, прямо перед ней сидела ее подруга Соня и сушила ей ногти. Та самая Соня, которая послужила прототипом той, другой Сони. Не забыть бы изменить имена… — Да, просто задумалась. — Так и не скажешь, куда собралась? — Завтра на фотосессию в Саратов поеду, пока не старая, пусть запечатлеют… — соврала она, на ходу придумав не самую удачную отговорку. — Класс! Фотки потом покажешь? Тамара подумала о том, что имя «Надя» идеально подошло бы Соне в ее романе. А Наташа будет «Катей». Вот так. Мысленно она привела в порядок свой роман, заменила имена, поискала «блох» в тексте, вычистила его. А как же? Так поступают настоящие писатели. Но в целом она была вполне довольна своим произведением. Хотя некоторые моменты, как ей казалось, можно было подправить, кое-что уточнить. Она даже предполагала, какие вопросы могут возникнуть у редактора. Ведь это она, автор, все знает, а читатель может что-то не так понять, что-то упустить или не так истолковать. Ну, к примеру. Следователь не может без понятых, без постановления обыскивать квартиру Тамары, а тем более воровать у нее. Ни один суд не примет это как улики. Да, все правильно. Обыск квартиры Тамары (и взятие предметов оттуда) действительно был произведен без постановления. Но, увы, такое нередко случается сплошь и рядом. «У меня же это и не было официально нигде не зафиксировано, не подшито к делу, зато помогло добиться чистосердечного признания Тамары!»