— Он ничего не говорил, чем убивал? — Сказал, что заточкой, но я не спрашивал, откуда она у него, мне-то какая разница. — А куда он потом ее дел? — Понятия не имею. Но я ее не видел. — Он мог оставить ее там, в спальне? — Мог. У него же мозгов уже нет, там, в голове, одна каша, труха. Запросто мог оставить. Ему тогда хотелось одного — купить дури и забыться. — Где ты с ним вообще познакомился? — Он мой одноклассник, мы списались с ним по интернету, я тогда в Москве жил. Он позвал меня на день рождения, а когда я приехал, то понял, что ему от меня просто нужны бабки. В общем, все с этого и началось… Мне понравилось, ну, и пошло, поехало. Мать переводила мне деньги, я просил ее прислать то на куртку, то на новый телефон, то, типа, с девушкой познакомился и мне надо купить ей подарок, водить по кафе… Потом наступил такой момент, когда я просить ее уже не мог, боялся, что она что-то заподозрит. Тогда Антон начал продавать вещи своей сестры, на квартире которой мы тогда жили. Все продал, что можно было вынести из квартиры. Фотограф, который записывал признание Логинова на камеру, время от времени едва слышно матерился и тяжело вздыхал. — Что было потом? — Говорю же, мать — дура! Не понимаю, зачем ей надо было рисоваться так, привезти трупы на Нефтебазу. Я ей, между прочим, говорил, что денег она все равно не получит, что этот доктор со своей подружкой мертвые. Это за живых ей бы заплатили. На что она отвечала мне, что таким образом собирается убить сразу двух зайцев, что, мол, если она, как ты выразился, «нарисуется», то на нее уж точно не подумают, ну, что она как-то причастна ко всей этой истории. К тому же получит деньги. Да, еще сказала, что в доме этом трупов не будет, а это тоже хорошо. Так, мол, спокойнее. Потом я спросил ее, куда она дела вещи, она сказала, что продала по дешевке тете Зине, своей сестре, а та пусть делает с ними, что хочет. Она на рынке торгует, у нее все раскупят, концов потом не найти. Ну, не сжигать же такую шубу, типа! Моя мать думает только о деньгах. Если бы она сожгла вещи доктора, ничего бы не было. Тогда и тетю Зину бы не подставили. Тетя Зина ее не простит. Ведь ее втянули в дело об убийстве! — А что мешало тебе самому обратиться в полицию и все рассказать? — Мать сказала, что меня посадят. Что Антон вывернется, все свалит, типа, на меня, и я сяду лет на двадцать. Вот так она и сказала. Хотя я не убивал. Я вообще не могу… Я котят бездомных и блохастых домой приносил, я не убийца, мне всех жалко. А теперь и мать жалко. — Хорошо, пойдем за мной. Дождев сделал знак фотографу, что камеру можно отключить. Он привел Логинова в гараж, где на цементном полу в позе зародыша лежал худенький паренек в тонкой зеленой курточке и кроссовках на босу ногу. Саша от удивления и страха открыл рот, да так и остался стоять, не веря своим глазам. Трудно было понять по его виду, испытывает ли он жалость к своему приятелю, который вот уже несколько часов как мертв, или же не верит в свое спасение от страха перед ним же, убийцей. — Вам знаком этот человек? — Антон. Это Антон. А что с ним? — Он зарезал одного дачника, потом вот пришел сюда, непонятно, правда, зачем. — Думаю, он замерз и пришел сюда, думая, что двери открыты и можно согреться. Хотел, думаю, через гараж войти в дом. А дачника убил ради денег. Смотрите, у него и куртки зимней нет, и штаны спортивные, короткие… Все продал. Конченый человек. А от чего он умер? Дождев ничего ему не ответил. За последние несколько часов он так много узнал, что теперь ему хотелось только одного — вернуться в свой кабинет, а еще лучше, к себе домой, непременно с Ваней Соболевым, накатить грамм по сто пятьдесят, и все хорошенько обдумать, понять, зачем было Савушкиной признаваться в убийстве, которое она не совершала. Соболев тем временем беседовал о чем-то с Закатовым. Должно быть, объяснил ему, что убийца мертв, и теперь ему, Закатову, нужно возвращаться домой, что ему сообщат, когда можно будет забрать тело жены, чтобы похоронить. Да, скорее всего, об этом шла речь, потому что Закатов, выслушав Ваню, кивнул, щелчком отправил недокуренную сигарету в сугроб, подал знак своим людям, после чего они сели в машину и уехали. «Вот и славно», — подумал Дождев. — Что со мной теперь будет? — спросил, заикаясь и дрожа всем телом, Саша Логинов. — Вы разрешите мне вернуться в санаторий, мне надо долечиться? — Ты бы о матери подумал, — бросил на ходу, направляясь к своей машине, Дождев. — Вам обоим срок грозит. В камеру его! Два оперативника погрузили Сашу в полицейский микроавтобус. Соболев подошел к Дождеву. — Ну что, куда теперь? — Купим пельменей по дороге да маринованных огурцов, и ко мне. — И на базар ваш заедем, за песочниками. Водку я уже купил. 34 Во времянке было жарко от газовой печки. Дина Логинова, крепко выпив в компании своего работника Юры, заснула там же, у него на диване, уложив свою голову ему на колени. Муж ее был в далеком Сургуте, работал, зарабатывал деньги, и она, считая себя виноватой в том, что произошло с сыном, так и не сообщила ему о беде. Заранее знала, какая будет реакция. Он с самого начала был против того, чтобы сын учился в Москве, говорил о том, что мальчик слабый, легко поддается влиянию других, что с подросткового возраста любил выпивать с друзьями, а потому нечего ему делать в столице, где он останется без присмотра, будет, как говорится, предоставлен сам себе. Что эта свобода обернется какой-нибудь бедой. Как предчувствовал. Вот чего муж боялся, то и случилось. Дурная компания, наркотики, сомнительные знакомства, Антон, прилепившийся к нему как банный лист и тянувший с него деньги. Теперь Сашу могут обвинить в соучастии в двойном убийстве. Всю свою боль она излила Юре. Страх потерять сына и постоянное чувство вины за то, что она сломала его судьбу, отправив в Москву, а теперь еще и эта история с трупами, которая опозорила ее на весь город и сделала посмешищем среди своего окружения — все это лишило ее последних сил. Она пила водку, как воду, большими глотками, обжигая горло и почти не закусывая. А потом просто отключилась, завалившись на бок, и голова ее оказалась на коленях Юры. Сам Юра, испытывающий к своей хозяйке чувство благодарности и благоговения, готов был пойти и взять на себя вину Саши. Но понимая, что ему никто не поверит и что его визит к следователю будет выглядеть глупо, он решил все-таки не смешить народ и постараться как-то успокоить Дину, помочь ей в ее сложной ситуации, быть может, работать в два раза больше и лучше. Или отказаться от зарплаты совсем, чтобы она поняла, что он работает на нее не ради денег, а в знак благодарности за то, что она когда-то спасла его, вылечила и дала ему кров и еду. Он поначалу искренне хотел взять вину за убийство на себя, готов был даже сесть в тюрьму вместо Саши, да только для того, чтобы сделать это, надо было быть в курсе, понимать детали преступления, разработать план обмана следователя. — Ты хороший человек, Юра, и спасибо тебе за верность, за благородный порыв, не многие на такое способны, но как бы ты ни хотел мне помочь, все равно ничего не выйдет. И не потому, что у тебя ума не хватит разработать план, чтобы взять все на себя, просто это слишком сложно даже для меня. Ты запутаешься, вернее, мы запутаемся, и все поймут, что мы врем. А это еще хуже. Думаю, если Саша ни в чем не виноват, его отпустят. Мой адвокат постарается. А я уж для этого никаких денег не пожалею. Юра просидел без движения больше трех часов — оберегал сон своей хозяйки. Потом все-таки, услышав какие-то звуки во дворе, осторожно переложил ее голову со своих коленей на подушку, встал, прикрыл Дину одеялом и на затекших ногах вышел из времянки. Под ногами сухим хрупким пенопластом поскрипывал снег, над головой высоко-высоко высыпали звезды, снега, значит, в ближайшее время не будет. Воздух сладкий, свежий, холодный, приятно наполняет легкие. Он шел по саду, касаясь широкими плечами, прикрытыми тяжелым овчинным полушубком, ветвей разросшихся яблоневых и грушевых деревьев, и думал о том, что надо бы весной эти ветви подрезать, а сухие и вовсе спилить, замазать варом, вовремя опрыснуть от червей и болезней. Что бетонные дорожки под ногами надо бы подправить, совсем раскрошились; навес над летней верандой починить, землю засыпать щебенкой, залить бетоном и сверху положить красивую плитку. А еще подогнать трактор к огороду и хорошенько все вскопать. И луку побольше посадить, моркови, чтобы продать. Земля здесь хорошая, все растет быстро, плоды крупные. Может, подсказать хозяйке разводить кроликов? Главное в этом деле — не проморгать и вовремя дать им витамины, чтобы они не ослепли, да и клетки сделать крепкие, чтобы ласка не погрызла крольчат. Он заставлял себя думать о таких вот хозяйственных делах, чтобы не сойти с ума от обрушившегося на семью (членом которой он себя считал) горя. Прав был Логинов-старший, который не хотел отправлять сына в Москву. Весь город знал, что Сашка выпивает, что носится с друзьями по городу ночами в пьяном виде, что в местных ресторанах и барах пропивает материны деньги. Что работы Сашка не знает, мать всегда берегла его, одевала, кормила, исполняла все его желания и, по сути, сгубила его своей любовью. Он не представлял себе, как сумеет адвокат, пусть даже и самый опытный и умный, помочь Сашке избежать тюрьмы. Одно дело, Сашка говорит, что не видел, как его урод, наркоман-приятель, убивал, другое — никто же не знает, как было все на самом деле. А что, если это Сашка убивал, а друг в соседней комнате находился? Сейчас-то Антон помер, он уже ничего не скажет. Хотя, может, именно это и поможет Саньку? Если Логинов-старший узнает, прилетит домой, скандала не оберешься! Мужик он хоть и крепкий, но кто знает, может, сердце не выдержит. Говорят, в Сургуте он начальник, ответственный человек, всех своих подчиненных в узде держит, у него там порядок и дисциплина. Все это Юра знал со слов хозяйки. И что будет, если он узнает, что его единственный сын — наркоман и убийца? Что, если так разозлится на него, что не позволит Дине нанимать адвоката, запретит и все, мол, как сам натворил, так пусть и отвечает. Звуки, которые насторожили его, когда он находился еще во времянке, были похожи на скрип двери. Так скрипела наружная железная дверь дома, и хоть смазывали петли, все равно скрипела — какой-то перекос был, надо было дверь приподнять. «Вот сегодня и займусь этим», — подумал Юра, поднимаясь на крыльцо и продолжая думать обо всем сразу — и о Сашке, который сейчас находился в СИЗО, голодный, грязный, напуганный, а может, уже и избитый какими-нибудь отморозками-сокамерниками, и о скрипучей двери, и о Дине, которая слишком много выпила — как бы не спилась вообще! Он открыл дверь, затем вторую и вошел в теплый, ярко освещенный коридор. Как же он любил этот дом, всегда теплый, чистый, уютный, где на кухне постоянно Дина что-то готовила, и аромат горячей еды распространялся по всему дому и саду и даже доходил до времянки. Так вкусно, как готовила Дина, Юра никогда и нигде не ел. Его жена-алкоголичка вообще не готовила, почти сразу же после свадьбы запила, загуляла. Постоянно требовала от Юры денег на выпивку, приводила в квартиру каких-то бродяг-алкашей, настоящих «синяков», а в моменты просветления, когда она могла несколько дней не пить, становилась ласковой, нежной, обещала Юре бросить пить. Отмокала, грязная, в ванне, выходила чистая, распаренная, с мокрыми волосами, и Юра старался не замечать характерных припухлостей на ее ставшем одутловатым лице, отсутствия передних зубов… В один из таких моментов, когда Таня (как звали жену) вместо водки пила чай с вареньем, она попросила его подписать дарственную на принадлежащую ему квартиру. Сказала еще, мол, вдруг с тобой что-то случится, вдруг набегут наследники… Глупость какую-то говорила, а он слушал ее и не понимал, что появившийся в их квартире какой-то Миша-бизнесмен, который обещал устроить Таню на работу и у которого водились деньги, помог ей с деньгами во время оформления документов, возил их к нотариусу, собрался выкупить эту квартиру за полцены. После того как квартира стала Таниной, Миша зачастил к ним с дорогой водкой, закуской. А потом в какой-то момент Юра вернулся с работы (он работал на заводе железобетонных изделий), а в квартиру попасть уже не мог, ключи не подошли. Соседка вышла и сказала, крутя пальцем у своего виска, мол, какой же ты дурень, Юрок, Танька твоя квартиру продала, а сама уехала к матери в Подлесное, а ты теперь бомж. Соседка пригласила его к себе, супу налила, сидела, смотрела на него и вздыхала: — Ну, что же ты, Юрочка, квартиру-то материну прошляпил? Неужели не видел, что подписывал? Не понимал, что Мишка этот Сапрыкин глаз положил на квартиру? Что Таньку спаивает? И в кого ты такой тугодум? Вроде мать твоя была верткая, смышленая женщина, отца-то я твоего не знала… Соседка же и помогла ему устроиться сторожем в школу, где ему выделили каморку для ночлега. Утром рано он успевал подмести школьный двор, к восьми бежал на ЖБИ, основную работу, вечером возвращался, немного отдыхал, готовил себе на плитке ужин и ночью сторожил школу. Так было до тех пор, пока его не сократили. Так что денег, заработанных в школе, хватало только на еду. Он был рад, что новые хозяева его квартиры вернули ему теплую одежду, постель, одеяла, кое-что необходимое для жизни. Простыл он, когда трубу прорвало, весь тогда промок, а потом его морозом схватило…