– А как насчет пекаря, у которого он своровал хлеб? Тому нужно семью кормить. Или, быть может, пекарь должен раздавать хлеб голодным мальчишкам? – спросил Уилл-младший, повышая голос. – Уилл-младший, не смешите меня! Это был всего лишь каравай хлеба, а не содержимое денежного ящика кассового аппарата… Уилл стиснул зубы. Пикирование сына и Нелли продолжалось. При всей любви к сыну Уилл видел, как он и его сверстники, обуреваемые жаждой денег и положения в обществе, с жестокостью и презрением относились к менее успешным. Уилл-младший нередко слышал от отца, что когда-то и Макклейны, и Ван дер Лейдены – предки по материнской линии – были иммигрантами. Предки всех богатых семей города когда-то приехали сюда из Европы. Но отцовские лекции казались Уиллу-младшему скучными нотациями. Он был американцем, а те, кто сходил с кораблей на пристани Касл-Гарден, американцами не были. Они назывались ленивыми, глупыми, грязными людишками. Потоки иммигрантов угрожали разрушить страну. Нетерпимость Уилла-младшего не была унаследованной от родителей. Эти убеждения он приобрел самостоятельно. Единственная черта в характере сына, которая не нравилась Уиллу. Слушая распалившегося, жестикулирующего Уилла-младшего, Уилл-старший представил, как повел бы себя сын, узнав о Фионе. Наверняка был бы шокирован, что отец увлекся женщиной, вынужденной зарабатывать на жизнь, представительницей ненавистного ему класса иммигрантов. – Нет, Нелли! Вы ошибаетесь! – излишне громко выкрикнул Уилл-младший. Уилл уже собирался осадить сыновний пыл, как рядом послышалось громкое и развязное: – Привет, мои дражайшие! Уилл с трудом подавил стон. «Только тебя тут не хватало», – сердито подумал он. Голос принадлежал Питеру Хилтону, редактору «Сплетен от Питера». Так назывался раздел, недавно появившийся в «Нью-Йорк уорлд», который был новым направлением в газетном ремесле. «Страницы жизни общества» – вот как это называлось официально. Созданные для увеселения читателей репортажами о жизни богатых нью-йоркцев, «Сплетни от Питера» сделались самым популярным разделом газеты, достаточно высокие тиражи которой взлетели до небес. Никто не признавался в чтении «Сплетен от Питера», но все их читали. Если там хвалили какую-то пьесу, в театральной кассе было не протолкнуться. Если устраивали разнос ресторану, тот через неделю закрывался. Уилл считал этот раздел отвратительным и безответственным злоупотреблением силой прессы, подобием рыночных сплетен. Хилтон не признавал норм порядочности. Ему ничего не стоило написать о некоем угольном бароне, которого видели в опере вместе с особой, не являвшейся женой барона. Или назвать истинной причиной спешной продажи особняка на Пятой авеню крупный проигрыш владельца на скачках. Поскольку теперь в газетах все чаще появлялись фотографии, Хилтон обзавелся собственными фотографами, которые торчали возле ресторанов и театров с их жуткими камерами и магниевыми вспышками. Уилл неоднократно сталкивался с этой публикой, щурясь от ослепительно-яркого света. Если он просто недолюбливал Хилтона, Уилл-младший откровенно ненавидел этого человека. Три года назад, когда Уилл-младший впервые баллотировался в конгресс, Хилтон написал о его увлечении девушками-хористками. Тогда сын еще не был женат, но такое поведение вызвало общественное недовольство, и выборы он проиграл. Уилл-младший пытался подать на Хилтона в суд, однако причин для судебного разбирательства не нашлось. Хилтон дал довольно точный словесный портрет, но ни разу не назвал его по имени. Уилл-младший напустил на газетчика своего адвоката, но и тот ушел ни с чем. Хилтон не моргнув глазом заявил адвокату: героем его публикации был другой молодой предприниматель из богатой и уважаемой семьи. Уиллу-младшему пришлось отозвать иск. – Хилтон! – прошипел Уилл-младший. – Какого черта вас сюда принесло? – Да вот собрался пообедать, мой дорогой мальчик. Я теперь член клуба «Юнион». Вы не слышали? Недавно за меня проголосовали. – Тогда я поспешу отказаться от членства! Я не собираюсь посещать клуб, который допускает в свои стены презренных охотников за сенсациями вроде вас и ее. – Я – охотница за сенсациями, – с гордостью заявила Нелли. – А Питер этого звания не заслуживает. Уилл-младший игнорировал ее слова. – Вы оба думаете, что вам позволено совать нос в чужие дела и потом полоскать их на газетных страницах. Вы ничем не брезгуете, только бы угождать падким до сплетен обывателям! Питер, толстый, небольшого роста, обожавший крикливую одежду и золотые украшения, сложил на груди руки с короткими пальцами. Совсем как бурундук. – Боже мой, что я слышу! Надеюсь, обеденный зал в этом клубе – более цивилизованное место, – сказал он и удалился. Нелли смотрела, как ее коллега по перу скрылся в столовой, посетители которой по сумме богатств превосходили валовой национальный продукт многих стран. Их власть и влияние определяли направление политики и финансов на национальном и международном уровнях. Журналистка с завистью смотрела в том направлении. – Ну почему Хилтон имеет доступ в этот клуб, а я – нет? – спросила она Уилла. – По двум причинам. Во-первых, он происходит из состоятельной семьи, каким бы невероятным вам это ни казалось. А во-вторых, он мужчина. – Насчет второго я сомневаюсь, – злобно бросил Уилл-младший. – Я бы сказал, кто так наряжается. – У него есть жена и дети. Они живут в Нью-Джерси, – сообщила Нелли. – Я их вполне понимаю, – усмехнулся Уилл-младший. – Отец, ты пообедаешь с нами? – Рад бы, но не смогу. Я жду гостей. Карнеги и Фрика. – Мне не терпится услышать о результатах твоего разговора. Завтра первым делом заверну в твою контору. Пока, отец… До свидания, мисс Блай, – ледяным тоном добавил он. Уилл-младший ушел, а перед Уиллом и Нелли вырос разгневанный метрдотель. – Мисс Блай, я вам уже сто раз говорил: женщины в «Юнион» не допускаются! – прорычал он, беря ее под локоть. Нелли вырвалась из его хватки, допила виски и поставила стакан на стойку: – Благодарю за виски, Уилл. Кажется, ваш упырь вышвыривает меня из этого мавзолея. – Мисс Блай, я требую немедленно покинуть помещение! – Тише, милейший, не кипятитесь. Я без вас чувствую, где меня считают нежелательной персоной. – Едва ли, Нелл, – улыбнулся Уилл. Он смотрел, как она уходит, на каждом шагу пререкаясь со злополучным метрдотелем. Потом огляделся по сторонам, словно впервые видел свой клуб. Мавзолей! Уилл никогда не думал так о клубе «Юнион», но Нелли попала в точку. Мимо шаркающей походкой прошли двое пожилых джентльменов в смокингах. Они кричали, поскольку оба были глухими. «Буду ли я приходить сюда в свои семьдесят? – подумал он. – Вот так же шаркать ногами, долго пережевывать обед оставшимися зубами и торчать тут дни напролет, словно призрачный старый пердун?» Уилл знал очень многих из собравшихся здесь. Они были его друзьями или деловыми партнерами. Кто-то оседал в баре, кто-то шел в обеденный зал. Они проводили здесь целые вечера. Здесь, а не у себя дома. С чего им стремиться домой? Женатые люди, не знавшие любви и страсти, не получавшие тепла в постели. Такой же была и его жизнь. Эти мужчины отдавали сердце своим делам, а не женам; потому-то они и были чертовски богаты. Захоти он таких отношений снова, его желание исполнилось бы очень скоро. Сестра и друзья покойной жены уже не раз пытались его сосватать. Если бы он согласился с их предложениями, то снова оказался бы связанным с женщиной, похожей на его прежнюю жену: надлежащего происхождения, потомственно богатой, безупречно воспитанной. Его новый брак оказался бы таким же скучным и безрадостным, как прежний. Его новая жена по статусу была бы его ровней. Партнером. В лучшем случае другом. Без возражений, как когда-то Анна, удовлетворяла бы его сексуальные потребности, ни разу не выказав и крупицы желания или удовольствия, поскольку это недопустимо. Плотская близость считалась грубой и вульгарной, допустимой лишь для продолжения рода. А если он хотел весело покувыркаться в постели с женщиной, которой нравились плотские наслаждения, нужно было завести любовницу, что он частенько и делал в прошлом. У них с женой были раздельные спальни и раздельная жизнь. Честное слово, будь Фиона его женщиной, он бы ни за что не согласился на раздельную спальню. Он каждую ночь занимался бы с ней любовью, а потом засыпал, вдыхая ее сладостный аромат. Каждое утро он будил бы Фиону поцелуем и смотрел бы, как ее удивительные глаза наполняются светом нового дня, а на лице появляется широкая улыбка, предназначенная только для него. На что это было бы похоже – прожить жизнь с женщиной, которую ты страстно, до безумия, любишь? Уилл не мог ответить. Он прожил сорок пять лет, на зная любви. Но теперь узнал. Ни одна женщина не трогала его сердце так, как это удалось Фионе. Дверь бара снова открылась. Вошли Карнеги и Фрик. Их вытянутые лица баронов-разбойников были настолько угрюмыми, что при одном взгляде на них бедняга Купидон лишился бы всей своей романтичности. Уиллу вдруг расхотелось обсуждать с ними подземные железные дороги. Он снова вспомнил разговор с братом, происходивший неделю назад в этом баре. – Роберт, а ты бы повторил это? – Что именно? – Попросил бы Элизабет выйти за тебя замуж? Даже… с учетом того, что случилось потом? – То есть зная, что она умрет? – осторожно уточнил Роберт. – Зная, что любовь к ней разрушит всякую возможность построить отношения с другой женщиной? Да, повторил бы. Без колебаний. – Он подался вперед и положил ладонь на руку Уилла – редкое проявление чувств между ними. – Уилл, ты всю жизнь следовал голосу своего разума. Пора последовать голосу сердца. Ты этого заслуживаешь. Хотя бы раз в жизни. Этого каждый заслуживает. Глава 34 Уперев руки в бока, Фиона смотрела на гору деревянных ящиков, заполонивших тротуар. Посыльный подал ей квитанцию, которую она быстро прочла и подписала. Потом закрыла глаза и вдохнула воздух, пахнущий чаем. Его аромат она чувствовала даже сквозь дерево, обитое свинцом. Чай. Теплый, с богатым, манящим ароматом. Ничто не могло сравниться с запахом чая! – Ты точно спятила! – резюмировал Майкл, неожиданно вышедший из-за фургона фирмы «Миллардс». – Полсотни ящиков чая, черт бы их побрал! Пятьдесят! Где ты собираешься их хранить? – В соседнем доме. В сто шестьдесят шестом. Там чисто и сухо. Чай не впитает посторонние запахи. Бывший фабричный цех – это тебе не конюшня или что-нибудь похожее, откуда прежний запах не выгонишь. Дядя, не притворяйся. Ты ведь все знаешь. Я рассказывала тебе про разговор с мистером Симмонсом. Он сдал помещение по приемлемой цене. Считай, скидку сделал. – Я думал, ты просто планы строила! Я не догадывался, что ты решишься. – Как видишь, решилась. Что толку возмущаться задним числом? Помог бы лучше грузчикам заносить ящики. Пока она выслушивала сетования Майкла, Шейми задумал влезть на самый верх горы из ящиков. – Шейми, а ну слезай, пока не грохнулся! – Фи, не хочу слезать! – Фиона, в этих ящиках пять тысяч фунтов чая, – не унимался Майкл. – Пять тысяч фунтов! Ты столько деньжищ угробила! Ты перепутала себя с дочкой Астора? Или Вандербильта? Ты и близко к ним не стоишь. – Пока не стою́, – поправила его Фиона. – Шейми, кому я сказала?! Слезай немедленно! – Дядя Майкл, лови меня! – завопил мальчишка, спрыгнув на него. – Эй, эй… фу, дьявол! – проворчал Майкл, ловя пятилетнего сорванца и с трудом удерживаясь на ногах. – Парень, у тебя мозгов нет? Я с тобой чуть спину не сломал! – Помолчите оба хотя бы пять минут! – шикнула на них Фиона. – Шейми, марш наверх! И умойся перед ужином. Майкл отряхивался от пыли и продолжал брюзжать: – Кто, скажи на милость, будет платить за все это? – Мы. Вместо обычных тридцати дней в «Миллардсе» нам дали девяносто. Времени предостаточно. – Ой, сомневаюсь, – покачал головой Майкл. – До сих пор не пойму: и чего тебе взбрендилось купить сразу полсотни ящиков? – Я решила выкупить у «Миллардса» всю партию индийского чая. Так, чтобы ни один ящик не попал к другому торговцу. Я же и об этом тебе говорила. Ты пропускаешь мои слова мимо ушей. – Попомни мое слово. Месяца через два склад по-прежнему будет забит чаем, а «Миллардс» пришлет тебе напоминание: пора бы и денежки платить. Сумма-то нешуточная: несколько сот долларов. – Не будет! – оборвала дядю Фиона. – Чай разойдется. Магазин, мой чайный салон и оптовые покупатели. – Какой еще чайный салон? – Тот, что у меня появится. Я уже начала присматривать место. – А кто оптовые покупатели?