Установилась гнетущая тишина. Анри сделал вид, что увлечен полотном Вермеера. Ник исподволь наблюдал за ним. Хмурое лицо, руки, скрещенные на груди, темные волосы, разметавшиеся по плечам. Какой прекрасный человек. Добросердечный, отзывчивый. Талантливый. Смышленый. Чертовски упрямый. «И я люблю его так, как никогда никого не любил», – подумал Ник. Анри наградил смотрителя сердитым взглядом, затем прошипел, обращаясь к Нику: – Ты просто хочешь вернуться домой. Скучаешь по жуткому Лондону. По дождю и облакам. Холодный англиец, ты совсем меня не любишь. – Англичанин, Анри. Ты ошибаешься. Я очень тебя люблю. До безумия. Но я… – Тогда ты себя не любишь, – перебил его Анри. – Если ты вернешься домой, это будет равнозначно смерти. Ты сам знаешь. Николас, ты не обязан жертвовать своим счастьем ради отца. И своей жизнью тоже. – Похоже, что обязан. – Mon Dieu… почему? – Чувство долга. Я единственный сын. Наши предки основали «Альбион» более двухсот лет назад. Шесть поколений управляли им. Седьмым должно быть мое. – Но ты же терпеть не можешь банки! Ты плюешь на свои счета… ты даже не откладываешь свои комиссионные. Это приходится делать мне. – Да знаю, знаю… – И ты бы смог бросить Париж ради какого-то банка? Свою здешнюю жизнь? Свою работу? Меня? – В том-то и вся закавыка, Анри, что тебя я бросить не могу. Ник полюбил Анри в первый же вечер их встречи, и Анри откликнулся на его любовь. У Ника уже были интимные отношения с мужчинами: скрытные, торопливые, оставлявшие ощущение чего-то грязного и постыдного, но они даже отдаленно не напоминали любовь. Любовь он познал, только встретив Анри. Чудо любви! Самые обыденные, повседневные занятия вдруг наполнились магией. Он с неописуемой радостью покупал курицу, зная, что принесет ее Анри, а тот приготовит на ужин изумительное блюдо, приправленное травами и вином. А каким восторгом наполнилась душа Ника, когда он нашел на рынке белые розы редкого оттенка, который любил Анри. Эта удача затмила шесть проданных полотен. Бывало, в субботу Ник отправлялся в магазин «Тассе и Лот» и выбирал лучшие краски и кисти, о которых Анри не мог и мечтать. Вернувшись, он украдкой выкладывал сокровища возле мольберта, чтобы потом насладиться восторгом Анри… Через месяц после знакомства они сняли квартиру, где счастливо прожили целый год. Ник дважды получал повышение по службе. Дюран-Рюэль говорил, что еще не встречал молодых людей, обладающих столь безошибочным художественным чутьем. После работы Ник уже не засиживался в кафе. Он спешил домой, где его ждал Анри, жаждавший узнать, как прошел день. Но их счастье было не совсем безоблачным. На горизонте постоянно висела черная туча – отец Ника. Его отъезд в Париж взбесил отца. Поначалу отец не донимал Ника, считая увлечение искусством проходящей юношеской блажью. Убедившись, что это не блажь и что сын не думает возвращаться, отец стал настаивать на возвращении. Он напомнил Нику, что тому исполнился двадцать один год. Возраст, когда пора принимать на себя обязательства перед семьей. Отец намеревался расширить влияние банка, открыв филиалы по всей Англии и в Европе. В письме Нику он писал, что деловой мир стремительно меняется. Время требует превратить «Альбион» из частного банка в общественный, и потому он хочет, чтобы сын сейчас находился рядом и они вместе управляли бы семейным детищем. Ник отказался возвращаться, и отец лишил его ежемесячных выплат. Когда и это не помогло, отец пригрозил лишить его наследства. Нику было что́ терять: миллионы фунтов наличными и в ценных бумагах, дом в Лондоне, поместье в Оксфордшире, подчиненные «Альбиону» компании в Девоне и Корнуолле, а также место в палате лордов. Ник решил быть дипломатичным и в ответном письме попросил отца дать ему время до сентября, после чего он приедет в Лондон и они продолжат разговор. Отец согласился. На календаре было начало июля. Через пару дней они с Анри уезжали в Арль. Ник рассчитывал, что там он спокойно все обдумает и найдет приемлемое решение. Из щелей в окошке кеба подуло холодным ветром. Ник этого даже не почувствовал; он снова погрузился в воспоминания… В Арле они сняли красивый каменный дом. Они бродили по окрестностям, вечером засыпали, едва донеся голову до подушки, а утром просыпались отдохнувшими и клялись, что никогда не вернутся в грязный и шумный Париж. Анри целыми днями простаивал за мольбертом. Ник переписывался с художниками и заказчиками или читал. Иногда они выходили в город, чтобы поужинать в кафе, но Анри предпочитал готовить сам. В тот вечер, когда Ник сообщил Анри о своем решении, Анри приготовил луковый пирог. Нику это лакомство не лезло в рот… – Знаешь, Николас, меня очень тревожит состояние Винсента. Он не в себе, – сказал Анри, наливая себе белого вина. Ужинали они в саду. – Все вы не в себе, – ответил Ник. – Нечего шутить. Это серьезно. Анри продолжал рассказывать о состоянии Винсента Ван Гога, который тоже проводил лето в Арле, но Ник почти не слушал. Все лето они говорили об искусстве, друзьях, пище, вине, старательно избегая одной темы. А она никуда не исчезала, продолжая висеть у них над головой. Но сегодня у них должен состояться серьезный разговор. Ник сделал выбор. Днем, пока Анри был поглощен живописью, Ник сходил на почту и отправил отцу письмо, где сообщал о принятом решении. Выйдя с почты, он остался сидеть поблизости, дожидаясь ее закрытия. Ник видел, как оттуда вышел почтмейстер с мешком писем и направился к станции, чтобы успеть к парижскому поезду. Вплоть до этого момента он еще мог сказать, что передумал, и попросить письмо назад. Теперь оно было вне его досягаемости. Когда Ник вернулся в их дом, Анри доставал из духовки пирог. Ник попытался начать разговор, но Анри отмахнулся, попросив накрыть на стол. – Сегодня в городе я наткнулся на Винсента, – продолжал Анри. – Отощал так, что я едва его узнал. В старой куртке. Брюки протерлись чуть ли не до дыр. Я его вначале за бродягу принял. Позвал меня к себе, работы посмотреть. – И как? – Изумительные вещи! Он написал натюрморт с кофейником… Ты это должен видеть. И портрет зуава… Какие краски! Палитра у него сильная и совершенно неподражаемая. – Иными словами, эти вещи невозможно продать. – Ну, если… – Анри с надеждой посмотрел на Ника. – Может, в руках хорошего торговца, лучшего в Париже… – (Ник отхлебнул вина и ничего не ответил.) – Ты хотя бы попытаешься? – Да. Ник опустил бокал, но до стола не донес. У него так дрожала рука, что бокал опрокинулся. Подскочивший Анри поспешил вытереть пролившееся вино. – Николас, какой же ты неуклюжий! Гляди, всю тарелку вином залил. Только сейчас Анри заметил, что Ник не притронулся к еде. – А почему не ешь? Тебе не нравится мой пирог? Ник по-прежнему молчал. Казалось, у него из груди выдавили весь воздух. – Николас, в чем дело? – Анри, я… – Он не мог произнести ни слова. – Боже мой… – Что с тобой? Никак заболел? Взглянув на Анри, Ник потянулся к его руке: – Я… я сегодня… написал отцу. – Увидев побелевшее лицо Анри, он поспешно добавил: – Я сообщил, что не… не вернусь в Лондон. Анри встал на колени перед стулом Ника и коснулся его щеки. Ник притянул Анри к себе, крепко обнял и вдруг почувствовал, что тот плачет. – Анри, почему ты плачешь? Я думал, ты обрадуешься. – Дурень, я просто счастлив! Но за себя. А плачу я по тебе… по всему, что ты потерял. Дом, семью… так много. – Тише, нечего реветь. Теперь мой дом – ты. И моя семья. В тот вечер они пролили еще много слез, но и посмеялись от души. Ник знал: со временем он пожалеет о принятом решении. Но его решение было правильным. Во второй половине августа они вернулись в Париж. Ник с головой погрузился в работу, полный решимости обеспечить своих друзей-художников деньгами от продажи картин и повысить значимость их творчества, возраставшую с каждой продажей. Работы Анри тоже начали покупать: две картины из галереи Дюран-Рюэля и три – у Гупиля. Когда август сменился сентябрем, а вестей из Лондона так и не было, Ник решил, что отец исполнил угрозы и попросту вычеркнул сына из своей жизни. Сознавать это было больно, но Ник знал: он справится. С ним была любовь Анри – самое важное, в чем он нуждался. Тогда ему думалось, что их счастье продлится вечно. Кеб резко остановился на восточной стороне Ирвинг-плейс, окончательно выбив Ника из воспоминаний. Он выбрался наружу, расплатился с кучером и стал разглядывать место, куда его привезли. «Высшие слои, – думал он, вертя головой по сторонам. – Старые деньги». Он улыбнулся. Интересно, какого возраста эти старые деньги в Нью-Йорке? Поколение? Два? Впрочем, это его не заботило. Главное, чтобы ньюйоркцы покупали привезенные им картины. А они будут покупать. В 1886-м Дюран-Рюэль привез в Нью-Йорк триста полотен импрессионистов и встретил ошеломляющий прием. Оказалось, здесь немало состоятельных людей, восприимчивых к новому искусству. Ник предложит им еще больше. Перед отплытием в Америку Ник перевел парижской галерее несколько тысяч фунтов – почти все деньги, что у него были. Одновременно он отправил бывшим коллегам телеграмму, сообщив, какие произведения необходимо купить. Все купленные картины он просил отправлять на таможенный склад Нью-Йорка. Где-то через неделю они должны достичь американского берега. И когда это случится, встреча с каждым полотном будет сродни встрече со старым другом. Каждое произведение заключало в себе частицу жизни художника, частицу его души. В них содержалась и частица его, Ника, жизни. Его и Анри. Если он преуспеет со своим замыслом, если откроет новые рынки для новых художников и обеспечит их средствами для продолжения творчества, значит все его страдания были не напрасны. Улыбаясь, Ник зашагал в контору торговца недвижимостью. Пусть Экхарт запихнет свои мрачные пророчества себе в одно место! Николас Сомс не собирался в ближайшее время покинуть этот мир. Ни сегодня, ни завтра. Его ждало очень важное дело, которое он намерен довести до конца. Глава 24 – Дядя Майкл! – позвала Фиона, встав у двери дядиной спальни. – Дядя Майкл, ты меня слышишь? Пора вставать. Спящий не отвечал. Он лежал на спине, запутавшись в простынях. Спал Майкл в грязном нательном комбинезоне и носках, дырявых как решето. – Может, он уже умер, – пробурчал Шейми. – Шейми, я вчера этого наслушалась вдоволь. Пожалуйста, не продолжай сегодня. Дядя Майкл не умер. Мертвые не храпят. Фиона снова позвала дядю. Не получив ответа, она потрясла его за плечо. Встряска тоже не помогла. Тогда она легонько похлопала его по щекам и подняла руки. Руки тут же упали на кровать. Устав его будить, Фиона пихнула дядю в бок, после чего отправилась в ванную. В свою первую нью-йоркскую ночь ей не спалось. Фиона думала, думала и под утро твердо решила, что Майкл ни в коем случае не должен потерять магазин. От этого зависела его жизнь, а также жизнь ее самой и брата. Вчера, уложив Шейми, Фиона вышла купить еды. Приличный магазин попался ей только через семь кварталов. Хозяин оказался словоохотливым, спросил, кто она и откуда. Потом рассказал, что знаком с ее дядей и знает, как тот экономил на всем, чтобы купить дом. – Магазин приносил ему хороший доход. И сейчас мог бы приносить, если бы ваш дядя пить перестал, – добавил бакалейщик. Вернувшись, Фиона засучила рукава, подоткнула юбку и принялась наводить порядок. Оказалось, что под грудами хлама скрывается просторная и удобная квартира. Помимо спальни Майкла, здесь была еще одна комната, в которой Фиона ночевала, а также детская, куда она уложила Шейми. Квартира имела ванную комнату со смывным унитазом, фарфоровым умывальником и ванной. Четвертой комнатой была гостиная. На кухне Фиона обнаружила новую плиту, двойную раковину и большой круглый дубовый стол. По мере того как она выгребала мусор и вытирала пыль, ей попадалось множество приятных вещиц. Зеленая стеклянная ваза с надписью «В память о Кони-Айленде». Два подсвечника из прессованного стекла, рядом с которыми стояла шкатулка для безделушек, украшенная морскими ракушками. Несколько натюрмортов в рамах, в основном с цветами. Под завалами она обнаружила диван и пару кресел, обитых темно-лиловым хлопчатобумажным бархатом, а также шерстяной ковер разных оттенков зеленого. Все это было далеко не новым, но подобранным со вкусом. Фионе вспомнились слова бакалейщика. Обстановка квартиры говорила о том же: до смерти жены дела у Майкла шли в гору. Если так было, если он неплохо зарабатывал, значит все это можно вернуть. Фиона не собиралась вновь устраиваться на какую-нибудь чайную фабрику или за гроши драить пабы. Как и намеревалась, она будет работать у дяди. Наберется знаний, узнает тонкости торговли, а потом на деньги Бертона откроет свой магазин. Из пятисот фунтов она потратила всего сорок. Пятьдесят обменяла на корабле, получив двести пятьдесят американских долларов. Оставшиеся четыреста десять фунтов принесут ей еще более двух тысяч. Целое состояние. Но эти деньги – ее и Шейми будущее, а потому расходовать их надо экономно. По собственному опыту она знала: фабричного жалованья едва хватает на оплату обшарпанной комнаты и скудную еду. Если просто тратить деньги, сводя концы с концами, они все равно иссякнут, и тогда она снова окажется такой же беднячкой, какой была в Уайтчепеле. Однако Фиона твердо решила: больше она никогда не будет бедствовать. Она разбогатеет. Она пообещала себе, что отомстит Уильяму Бертону и Шихану Котелку. Как и чем – она пока не знала, но не сомневалась: для мести ей потребуются деньги. Много денег. Очень много. Она выбьется в люди и будет подниматься только вверх, ни в коем случае не соскальзывая вниз. И это воняющее перегаром бревно, что храпело в спальне, ей поможет. В ванной она нашла на умывальнике стакан, наполнила холодной водой и, вернувшись в спальню, вылила на дядину голову. Фыркая и плюясь, Майкл сел на постели. – Откуда ты взялась, дьяволица? – спросил он, щурясь на Фиону. – И почему хочешь меня утопить? – А ты что, нас не помнишь? – поразилась Фиона. – Мы твои племянники. Фиона и Шейми. Вчера мы говорили с тобой в пивной Уэлана. Ты разрешил нам остаться здесь. – Я думал, мне это приснилось, – пробурчал Майкл и потянулся к валяющимся на полу брюкам. – Тогда подумай еще раз, и как следует! – рассердилась Фиона. – Ничего тебе не приснилось. И то, что в квартире прибрано, твоя кровать застелена чистыми простынями, а на кухне тебя ждало жареное мясо, – тоже не сон. Кто, по-твоему, его приготовил? Сказочные феи? – Скорее чертовки. Подгорело вдрызг. Майкл слез с кровати и стал разыскивать башмаки. – Спасибо тебе, дядюшка! – раздраженно бросила Фиона, голос которой звучал все громче. – Огромное тебе спасибо!