За время плавания она узнала о причине, заставившей Ника покинуть Лондон. У них с отцом произошла крупная ссора. Отец владел банком и рассчитывал, что сын пойдет по его стопам. Но у Ника были совсем другие интересы. Он страстно увлекался новым искусством. Так он называл творчество группы парижских художников. Некоторое время Ник жил в Париже и торговал произведениями искусства. В Нью-Йорке он собирался открыть галерею и выставить полотна новых художников. Импрессионисты – вот как он их называл. С собой он вез около десятка их картин. Поначалу эти вещи показались Фионе весьма странными. Ничего подобного она не видела ни в витринах магазинов, ни на стенах пабов. На картинах были изображены дети, собаки, влюбленные пары, сцены охоты. Но чем больше Ник рассказывал ей об идеях, вдохновлявших этих художников, и о них самих, тем больше она проникалась симпатией к произведениям и их создателям. Один небольшой натюрморт – белые розы, яблоки, хлеб и бутылка вина – постоянно находился у Ника на ночном столике, который стоял между их кроватями. Ник подолгу смотрел на это полотно. В нижнем правом углу стояла подпись: «А. Бессон». Фионе эта картина напоминала о Джо. Да, она до сих пор тосковала по Джо. Удивительно, как незатейливый сюжет мог вызывать столько чувств. Ник объяснил: потому что художник писал натюрморт своим сердцем. Они расстались каких-то полчаса назад, но Фиона уже скучала по Нику. Ужасно. Сегодня был четверг. Они договорились встретиться в следующий четверг у него в отеле. Всего неделя, однако Фионе она представлялась вечностью. Ей недоставало энтузиазма и оптимизма Ника, его неукротимого духа приключений и смешной непрактичности. Она вспомнила их первый ужин на корабле. Когда они вошли в столовую, ее охватила паника. Фиона не представляла, как себя вести и что говорить. Сможет ли она сойти за жену Ника, даму из высшего общества? – Это проще, чем ты думаешь, – успокоил ее Ник. – Держи себя грубо с прислугой. Презрительно усмехайся, услышав любую новую идею. И постоянно говори о своих собаках. Фионе было не до шуток. Ей хотелось услышать по-настоящему полезные советы. Например, куда наливать воду и куда – вино. Первый обед стал для нее сущей бедой. Она растерялась от обилия столовых приборов, тарелок, рюмок и бокалов. Когда она наконец-то разобралась, какая ложка предназначена для супа, Шейми пил консоме прямо из бульонной чашки. – Какой жуткий чай! – заявил брат, шумно опуская чашку на стол и корча гримасу. Фиона вручила ему ложку, объяснив, что это не чай и что булку нельзя уплетать целиком, а надо отламывать по кусочку и намазывать маслом, как делает Ник. Требовать от мальчишки большего она не могла. Шейми упрямился, капризничал и не мог понять, с чего это вдруг он должен называть сестру мамой, а незнакомого мужчину – папой. Салат из омара Шейми не понравился. Есть перепелку он тоже отказался, поскольку ее принесли с головой. Стараясь завязать разговор, Ник спросил Фиону о семье. Пока она подбирала слова, стараясь не сказать лишнего, Шейми ответил за нее. – Наша ма умерла, – сообщил он. – Ее убил ножом страшный человек Джек. И наш па тоже умер. Упал на складе прямо из окна. Он не сразу умер. Сначала ему ногу отрезали. А еще у нас были брат Чарли и сестра Айлин. И они умерли. За нами гнались плохие люди. Хотели отнять наши деньги. Мы за матрасом прятались. В нем было полным-полно крыс. Я испугался. Не люблю крыс. Когда Шейми умолк, Ник от удивления разинул рот. После нескольких минут тягостного молчания он спросил, правда ли это. Фиона ответила, что да. Не поднимая глаз от тарелки, она рассказала о бедах, постигших ее семью, умолчав о причастности Уильяма Бертона. Шейми ничего не знал об этом, и Фиона хотела сохранить страшную правду в тайне. Другим знать об этом незачем. Это ее жуткая, черная тайна. Закончив рассказ, она подняла глаза, ожидая, что увидит на тонком аристократическом лице Ника брезгливую гримасу. Но в его глазах стояли слезы. За почти три недели плавания, живя с Ником в одной каюте, ходя с ним в столовую, гуляя по палубам и участвуя в корабельных развлечениях, Фиона очень сблизилась с этим обаятельным, непредсказуемым, добрым человеком. Она не понимала, как такое случилось. Наверное, потому, что они оба были одиноки в мире. Она потеряла семью и была вынуждена покинуть родину. Ник – тоже, хотя в его семье никто не умер. Фиона и представить не могла, что они станут добрыми друзьями. В слишком разных семьях они родились и выросли и слишком далеко отстояли друг от друга на социальной лестнице. Но это случилось само собой; задолго до того, как ненастные вечера и отчаянная качка заставляли их оставаться в каюте, пить чай и делиться своими мечтами и планами под негромкий храп Шейми. Это случилось раньше, чем Ник взялся выправлять их уайтчепельскую привычку проглатывать в словах начальный звук «h» и заставил ее и Шейми до одури повторять фразу: «Hello, Harold, I hear Havana’s hellishly hot»[5]. Раньше, чем Фиона стала готовить ему имбирный чай и читать из его любимых томиков стихи Байрона и Браунинга, когда Ника одолевали странные моменты полного упадка сил. Раньше, чем он присаживался на край ее кровати и успокаивал после очередного кошмарного сна с криком и слезами. Это было раньше, чем Фиона случайно увидела фотографию, явно не предназначенную для ее глаз. Как-то утром, когда Ник отправился на прогулку по палубе – утром он гулял один, – Фиона увидела, что он забыл на ночном столике часы. Они лежали с открытой крышкой. Часы были золотые, искусно сделанные и наверняка очень дорогие. Решив, что их лучше убрать в надежное место, Фиона взяла часы со столика. Оттуда выпала небольшая фотография. Фиона подняла снимок и увидела симпатичного черноволосого молодого человека, улыбавшегося ей. Его лицо было полно любви к тому, кто делал фото. Фиона знала: фотографом был Ник, а этот человек – его возлюбленный. Кем еще он мог быть? Мужчины не хранили под крышкой часов фотографии друзей. Теперь понятно, почему Ник никогда не рассказывал ей о любимой женщине, хотя она и рассказала ему про Джо. В его глазах ни разу не появлялось чисто мужского интереса к ней или к кому-нибудь из пассажирок. Фионе так хотелось попасть на корабль и поскорее покинуть Англию, что других мыслей у нее поначалу не было. Только оказавшись в одной каюте с Ником, она впервые подумала: а вдруг его предложение вызвано не только душевной щедростью? Ее напряженность усилилась, когда они впервые легли спать и она оказалась в нескольких футах от чужого мужчины. Как ей себя вести, если он начнет приставать? Капитану не пожалуешься – они же выдавали себя за семью с ребенком. Но Ник не дал ей ни малейших поводов для беспокойства… Она смотрела на фото черноволосого мужчины, пытаясь представить, каков он в жизни и собирается ли приехать в Америку. Она еще ни разу не встречала мужчину, которому бы нравились другие мужчины. Потом она отчитала себя за излишнее любопытство и убрала часы. Кеб резко остановился. Фиона ударилась о жесткую деревянную дверцу, забыв про Ника и их путешествие. Кучер вновь кричал и ругался, пробираясь через перекресток Восьмой авеню и Четырнадцатой улицы. Двуколка имела скверные рессоры и подпрыгивала на каждом ухабе и рытвине. Фиона заметила, что фабрики остались позади и теперь по обе стороны тянулись опрятные дома и магазины. Кеб набрал скорость и через четыре квартала остановился перед приплюснутым кирпичным трехэтажным домом на восточной стороне авеню, между Восемнадцатой и Девятнадцатой улицами. Дрожа от нетерпения, вся в предвкушении встречи с родственниками, Фиона выпрыгнула из двуколки, затем вытащила Шейми и сумки. Она расплатилась за проезд. Кеб со скрипом умчался, оставив облако пыли. Держа в одной руке сумки, а в другой – руку брата, Фиона подняла голову и увидела на стене табличку с номером 164. Она ожидала увидеть совсем не это. Вывеска над магазином была ей знакома по фотографии: «М. ФИННЕГАН. БАКАЛЕЙНЫЕ ТОВАРЫ». Те же часы работы, но магазин не работал. На двери висел замок. Витрину густо покрывала пыль. Такая же пыль вперемешку с дохлыми насекомыми и мышиным пометом лежала и на товарах. От солнечных лучей коробки и пакеты выцвели и сморщились. В правом нижнем углу витрины виднелся кусок картона с надписью: Выставлено на аукцион Первым коммерческим банком: трехэтажное здание шириной 25 футов на участке земли в 100 футов по адресу: Восьмая авеню, дом 164. Использовалось под розничный магазин и жилье. Дата проведения аукциона: суббота, 14 апреля 1889 года. За подробностями обращаться к агенту по недвижимости м-ру Джозефу Бреннану, в дом 21 по Уотер-стрит, Нью-Йорк. Фиона растерянно моргала, глядя на извещение об аукционе. Потом опустила сумки, прикрыла ладонью глаза от солнца и заглянула внутрь. На прилавке валялся скомканный белый фартук. За прилавком на стене висели большие часы, показывавшие неверное время. Фиона рассмотрела латунный кассовый аппарат, газовые лампы и полки, забитые товарами. Но что случилось с магазином? Где все? – Фи, пойдем. Я хочу видеть дядю Майкла. – Потерпи немного, – ответила она брату. Фиона отошла от витрины, запрокинула голову и посмотрела на окна второго этажа. Все они были грязными, без признаков жизни. Она подергала дверь, ведущую на верхние этажи. Заперта. Велев Шейми караулить вещи, Фиона постучалась в дверь соседнего дома 166, но там тоже было пусто. Через окно она увидела портновские манекены, рулоны тканей и катушки с нитками. Скорее всего, там жила портниха. Только где она? Фиона прошла к дому 162, пробравшись через груду пустых банок из-под краски и торчащих оттуда старых кистей. Но и здесь на стук никто не открыл. Фиона растерянно кусала губы и уже начинала паниковать, когда вдруг увидела подростка, идущего по тротуару. – Прошу прощения… Ты знаешь Майкла Финнегана? Не подскажешь, где его найти? – Скорее всего, в пивной Уэлана, – не вынимая рук из карманов, ответил мальчишка. – Это где? – Пивная-то? Один квартал на север, – ответил паренек и уже хотел уйти. – Постой. Скажи, а он что, здесь больше не живет? – Мисс, сюда он приходит только спать, а живет в пивнушке. – Усмехнувшись, мальчишка изобразил пьяницу, переворачивающего бутылку; Фиона ошеломленно смотрела на него, явно не понимая, и подросток выпучил глаза. – Вам словами объяснить? Пьет этот мистер Финнеган не просыхая. Все дни просиживает там, потом тащится сюда. Мой отец тоже не дурак выпить, но только по субботам. А мистер Финнеган торчит там постоянно. – Быть того не может, – пробормотала Фиона. Ее дядя не был пьяницей. Работящий бакалейщик – вот он кто. У нее есть его письма, фотография. – А почему его магазин закрылся? Невдалеке раздался пронзительный свист. – Иду! – крикнул мальчишка, которого звали друзья. – Не платил по счетам. Совсем свихнулся после смерти жены. – После смерти? – испуганно переспросила Фиона. – Молли Финнеган умерла? – Да. От холеры. Прошлой осенью. Многие тогда померли… Ладно, мне пора. – Он быстро зашагал по тротуару. – Пивная Уэлана. На Двадцатой! – крикнул он, обернувшись через плечо. Фиона осталась стоять на тротуаре. Прижимая руки к щекам, она пыталась свыкнуться с услышанным. «Быть такого не может», – мысленно твердила она. Ни в коем случае. Возможно, мальчишка ошибся. Надо поскорее разыскать Майкла. Он все объяснит, и они дружно посмеются над недоразумением. – Идем, Шейми, – сказала она, поднимая сумки. – Фи, ну куда теперь? – заныл брат. – Я устал. Я пить хочу. Фиона старалась говорить бодро и весело, чтобы брат не уловил тревоги в голосе. – Мы пойдем и разыщем дядю Майкла. Его сейчас нет дома. Надо узнать, где он. Он так обрадуется, когда нас увидит. А потом мы все выпьем чего-нибудь вкусненького и поедим. Согласен? – Согласен, – вздохнул Шейми, беря ее за руку. Пивная Уэлана была явно не из тех мест, куда добропорядочные рабочие заходят пропустить свою законную кружку пива. Грязная нора с обветшалыми стенами. В такую заползают горькие пьяницы, если им удается наскрести четыре цента на порцию джина или виски. Набрав побольше воздуха, Фиона толкнула дверь и вошла. Внутри хотя бы было тихо. Трое играли на бильярде. Еще двое сидели ссутулившись у стойки. – Зал для женщин в заднем конце, – сказал бармен, вытирая кружку грязным полотенцем. – Меня не интересует выпивка, – сказала Фиона. – Я ищу своего дядю. Майкла Финнегана. – Эй, Майкл! – крикнул бармен. – Тут тебя видеть хотят! – Скажи им, пусть проваливают, – буркнул сидевший в дальнем конце стойки, даже не соизволив повернуться. – Постой пока здесь, – велела Шейми Фиона, оставив брата возле двери. Она насмотрелась на разъяренных пьяниц. Если события примут скверный оборот, она схватит брата за руку и покинет это злачное место. Но сначала ей хотелось увидеть лицо говорившего. Он сидел опустив голову. Поношенный твидовый пиджак с дырками на локтях. Длинные черные волосы, давно не мытые и не чесаные. – Простите, вы и есть Майкл Финнеган? Человек поднял глаза. Фиона едва не вскрикнула. Перед ней была почти точная копия ее отца. Такой же подбородок, такие же скулы и потрясающие синие глаза. Он был несколькими годами моложе ее па и не настолько широкоплечим. Лицо, как ни странно, оказалось чисто выбритым. Не обветренное, не огрубелое, как у отца за годы работы грузчиком, но в остальном… У Фионы отпали все сомнения: перед ней действительно был младший брат Пэдди Финнегана. – По-моему, я вам сказал!.. – рявкнул он, но, увидев перед собой женщину, извинился: – Простите, любезная. Думал, опять эти стервятники явились вытрясать из меня деньги. Не хотел вас обидеть… – Он не договорил и, прищурившись, стал пристально вглядываться в Фиону. – Я вас знаю? – Я ваша… твоя племянница Фиона. – Моя племянница? – помолчав, переспросил он. – Дочка Пэдди? Фиона кивнула. – А это – мой брат Шеймус, – добавила она, указав на Шейми. – Моя племянница! – изумленно повторил Майкл; его лицо смягчилось улыбкой. – Дай-ка мне взглянуть на тебя! Смотрю, в нашу породу пошла. Вся в отца! Как две капли воды! Моя племянница! – Он неуклюже слез с табурета и заключил Фиону в медвежьи объятия, едва не задушив ее перегаром. – Мисс, вам чего-нибудь принести? – спросил бармен, когда Фиона высвободилась из дядиных объятий. – Нет, благодарю… – Тим! – рявкнул Майкл. – Тащи выпивку для моей племянницы Финоны! – Фионы… – Невелика разница. Садись. – Майкл уступил ей свой табурет, а себе вытащил другой, но Фиона отказалась. – Садись, тебе говорят! – Майкл силой усадил ее на табурет. – Садись и рассказывай, как очутилась здесь. Тим! Принеси моей племяннице порцию твоего лучшего виски! – Мне достаточно содовой, – торопливо сказала бармену Фиона.