По круче карабкался низкорослый кустарник, растущий прямо из голого камня, с неожиданно толстыми стволами и темными листьями, сложенными в маленькие воронки. Кое-где на плоских участках зеленели куртины других кустов и даже довольно старых, высоких деревьев. Чуть в стороне среди кустарника гнездилась стая некрупных темных птиц, и их гвалт эхом звенел вокруг вместе с монотонным гулом — не то ветра, не то текущей по дну ущелья реки. Ветер здесь и впрямь буквально сбивал с ног, так что я на всякий случай покрепче вцепилась в перила. Но через пару секунд необходимость в этом отпала: Адриан обнял меня со спины, еще и укрыл широкими полами куртки. Сразу стало теплее, вот только и интерес к пейзажу заметно ослаб. Я расслабленно прикрыла глаза, наслаждаясь ощущениями, и вдруг отчетливо поняла, что мне… хорошо. Не только в физическом, но в каком-то более глубоком и широком смысле. Редкое, трудноуловимое чувство, на которое обычно не обращаешь внимания. Не яркая радость от свершения долгожданного события, не острое плотское наслаждение, не пронзительное чувство облегчения и удовлетворения, когда наконец заканчиваешь что-то долгое, важное, сложное. А просто — хорошо. Вот именно в эту минуту, без яркого фейерверка, но во всем. Хорошо дышать, видеть и осязать мир, слышать шум ветра. Хорошо быть. И совсем не хочется анализировать, почему это именно так, но хочется, чтобы ощущение осталось навсегда. Наверное, именно его в куда большей степени, чем все остальные, можно назвать счастьем. Так странно иногда поворачивается жизнь… Я не могла вспомнить, когда в последний раз испытывала нечто подобное, и тем удивительней было почувствовать это сейчас. Казалось бы, откуда? Почему? Я где-то в глуши, вдали от дома и того, что уже давно является смыслом моей жизни, стою здесь с мужчиной, которого едва знаю и с которым меня связывает лишь расследование убийства, в которое я случайно вляпалась. Ну и спонтанный секс, да, вот уже второй день как. Бесспорно, очень хороший, и я ни о чем не жалела. Но… Что все-таки происходит в моей жизни? И из чего она состоит, если счастье я испытываю именно здесь и сейчас?.. — Вот видишь, а ты идти не хотела, — со смешком прервал мои раздумья Блак. Очень вовремя, потому что творец знаег, до чего бы еще я додумалась в тишине. — Красиво же. — Была не права, — признала легко. — Красиво, очень. — Может, передумаешь? — предложил он вкрадчиво, с легкой насмешкой в голосе. — Пойдем гулять по горам, а? Там такие водопады, мм! — Какой ты романтик, а так и не скажешь, — тихо засмеялась в ответ. — Пойдем лучше в исторический музей. — А пойдем, — неожиданно согласился Дан. — Может, в нынешнем возрасте это окажется интереснее. — А как же расследование? — Да ладно, выкрою пару часов ради такого дела, — заявил шериф. — А то, может, мы сейчас приедем, Тург сразу расколется, и я спокойно закрою дело. И смогу дальше бездельничать в свое удовольствие. — Ты все еще веришь, что он виновен? — нахмурилась я. Но оборачиваться не стала и вообще не пошевелилась, слишком хорошо было в его объятиях. — Я просто фантазирую. Даже если он действительно виновен, все равно так не получится. У нас слишком мало фактов, а убийца слишком хладнокровен, чтобы взять его на испуг, нужно что-то посущественней. — Магией его… Ментальной… — тихо пробормотала я, но Блак услышал и засмеялся: — Суровая женщина, а ведь судья! — Я просто фантазирую, — передразнила его. — Было бы здорово: прочитал мысли человека — и сразу знаешь, виновен он или нет. И никакой преступности. А ментограф можно и обмануть, толку с него… Только не надо мне говорить, что это все невозможно, ладно? Можно подумать, я сама не знаю! — Зачем такое говорить? — Адриан пожал плечами. — Это ведь просто мечта. Я вот тоже хочу, чтобы Разлома не было, и войн при этом — тоже. И даже немного верю в существование шестого лепестка. Отвечать на это я не стала. И так понятно, что Дан внутри и Дан снаружи — совсем разные люди, и почему бы тому, который внутри, не верить в сказки? Я ведь в глубине души тоже немного верю. Или даже не немного… Шестой лепесток — это такая старая легенда. Ведь если существует пять лепестков и в Черный, например, можно попасть только из Сердцевины, никто из смертных не может поручиться, что нет еще одного. Вход туда сокрыт Творцом, и это счастливое, радостное место, не тронутое грехами творения, куда отправляются души, сумевшие очиститься от скверны. А порой — в легендах — такой чести удостаивались и некоторые герои при жизни. — Знаешь, что меня тревожит во всей этой истории больше всего? — нарушил молчание Адриан. — Почему он так спокоен? — Убийца? Ну, видимо, уверен, что ты его не вычислишь. — Это понятно. Но почему? Понимаю, если бы он кого-то очень удачно подставил, а я на это купился. Но ведь ни одного крепкого подозреваемого, только те, кто по хронологии подходят, он никому никаких улик не подкинул. Может, у него алиби есть на время убийства, его видели? Хотя я и не представляю как. Во всем вагоне следы ментального воздействия были только на тебе, и те старые… — Или он просто слишком самоуверен, — предположила я. — И считает, что никаких улик не оставил и подозревать его ты можешь сколько угодно, но посадить все равно не сумеешь. Сам же считаешь его очень хладнокровным человеком, тогда почему не рассматриваешь именно этот вариант? Ведь так бывает почти всегда. — Бывает, — эхом откликнулся Адриан. — Но мне вообще это дело не нравится, мутное. А мое предчувствие плюс предупреждение Железной Каси… Ладно, — оборвал он самого себя. — Что рассуждать, делать надо. Поехали? — Поехали. И мы оба не сдвинулись с места. Потом Дан все-таки разомкнул объятия, но только для того, чтобы развернуть меня лицом к себе и поцеловать. Целовались долго, нежно, неторопливо. Я цеплялась за борта куртки на груди мужчины, словно боялась упасть, несмотря на сильные руки, обнимающие мою талию. С наслаждением пила его дыхание, его запах, смешанный с духом горного ветра. И совсем ни о чем не думала, всей своей сутью впитывая сиюминутные впечатления. Немалую оставшуюся часть пути я продолжала просматривать содержимое папок, но теперь гораздо меньше зачитывала вслух, берегла горло. Все равно ничего, что я могла бы привязать к нынешнему делу, там не было. Сначала предполагала, что есть какая-то система распределения по цветам папок, но подборка в них была примерно одинаковой. — Дан, а ты не думал, почему Вист взял с собой именно те документы? — спросила, разглядывая стопку из трех разноцветных папок у себя на коленях — синюю, грязно-желтую и зеленую. — Там же, как я поняла, не было ничего существенного. — Думал, конечно, — отозвался мужчина. — Только, кроме варианта с подменой или кражей, ничего разумного в голову не приходит. — Может, он сам ее подменил, а? Имею в виду, просто перепутал, схватил похожую?.. — Хороший вариант, — спокойно согласился Блак. — Ну мы же тогда не знали, сколько у него этой макулатуры. — А какая она была? — Красная. Перегнувшись через сиденье, я полезла рыться в коробке, перекладывая папки. Но буквально через несколько секунд ощутила, что мы останавливаемся и съезжаем на обочину, машина запрыгала на ухабах. — Ты чего? — бросила я через плечо, не отрываясь от своего дела. — Такой вид, хочу спокойно полюбоваться. А то от дороги отвлекаюсь, — невозмутимо ответил он. Я угукнула, уже не удивившись внезапному порыву и тяге некроманта к красоте. Вот только еще через пару секунд все же пришлось отвлечься, потому что мне на попу легла горячая ладонь мужчины, сжала, погладила… Плотная ткань юбки хоть и скрадывала ощущения, но совсем недостаточно для того, чтобы игнорировать прикосновение. — Дан! — укоризненно окликнула я, пытаясь увернуться от его руки. Но куда там, в замкнутом-то пространстве! — Я любуюсь, — со смешком отозвался Блак. — Так любоваться мне нравится гораздо больше, и никакой опасности улететь в кювет. И вообще, брось ты эту бумагу… — Он обхватил меня ладонями за бедра, потянул. Только я упрямо вцепилась в спинку сиденья и воскликнула уже возмущенно: — Дан! Ну мы посреди дороги… — Неправда, мы на обочине, — с тем же весельем в голосе возразил некромант. Настаивать на своем и применять силу не стал, но рука оказалась уже под юбкой. Я опять дернулась, ощутив прикосновение через тонкое кружево белья, а уж когда мужчина окончательно разошелся и, задрав юбку, потянул за резинку вниз, игнорировать его стало совсем невозможно. — Дан! — Я села, оправляя одежду, и негодующе уставилась на Блака. Но, конечно, ни малейшего проблеска раскаяния в глазах не увидела. — Ничего не могу с собой поделать, уж очень соблазнительный вид. Иди сюда. — Он с улыбкой потянул меня за талию к себе. Вялая борьба, кажется, доставляла мужчине особое удовольствие. — Дан, ну… Ну не в машине же! — обреченно воззвала я, понимая, что воля к сопротивлению уже на исходе. Потому что мне эта шуточная возня и настойчивость тоже нравились, и тело вполне явственно отзывалось на прикосновения и намеки. Правда, столкновение головы с потолочным светильником заметно поубавило игривости. — Ой! — воскликнула я и, зашипев от боли, втянула голову. — Да, в машине, определенно, тесновато, — вздохнул Адриан и прекратил тянуть, но обхватил ладонью мой затылок и пригнул голову, чтобы взглянуть на место удара, слегка погладил большим пальцем. — Больно? — Терпимо, — проворчала я и уже сама перебралась к нему на колени. Сидеть, конечно, было неудобно, но пострадать совсем ни за что — совсем обидно. — А не надо было упираться! — Некромант пригнул мою голову к плечу и поцеловал в макушку. — Романтический момент упущен, а жаль. Поцелуй в утешение, конечно, случился, но вышел он коротким: я долго не вытерпела сидеть в такой неудобной позе — боком, ногами на соседнем сиденье, а главное, в бедро очень больно упирался руль. И через несколько минут мы уже продолжили путь, а у меня на коленях лежало пять почти одинаковых красных папок, отличавшихся толщиной и оттенком. Повезло на второй. После статьи начала года о какой-то очень важной конференции анестезиологов, занявшей три листа газеты «Медицинский вестник», в моих руках оказалась толстая и очень потрепанная тетрадь, содержавшая, судя по всему, результаты какого-то медицинского исследования. Несмотря на удивительно разборчивый, даже каллиграфический почерк Кущина, вникнуть я не пыталась. Имен там не было, пациенты шли по порядку по номерам, начиная аж с двести сорок второго, дальше указывался возраст в годах и предварительный диагноз, который кое-где занимал несколько строчек, а следом — куча непонятных неспециалисту слов и цифр. Догадаться, что это результаты неких анализов, моей фантазии хватило, а вот о чем они — не очень. Истории болезни были разными. Некоторые занимали пару страничек, некоторые — пару десятков. Одни заканчивались оптимистичным «устойчивая ремиссия, продолжить наблюдение», другие — сухим «умер» и подробным пересказом заключения патологоанатома, третьи — малопонятными лечебными рекомендациями и разными по оптимистичности прогнозами. О последнем пациенте информации было совсем немного, видимо, Кущин не успел взяться за него всерьез, а вот предпоследний сразу заинтересовал и заставил подобраться. Пациент номер двести восемьдесят девять сорока трех лет от роду, диагноз — пресловутая инкопотензия «поздней клинической манифестации». Записей было немного, чуть больше полутора страниц, а вердикт — неутешительные три года при выполнении поддерживающего лечения. Жутко все-таки, не дай творец такую судьбу! Медленно угасать, точно зная, что ничто не поможет… Впрочем, с этим пациентом все вышло иначе, судя по кривоватой нервной приписке поверх: «Полное исцеление?! Невозможно!» — Дан, а кому из подозреваемых сейчас шестьдесят четыре? — спросила я, разглядывая страницу. — Не помню, — отозвался Блак. — И Тургу, и Донту что-то около того, в деле должны быть все цифры. Что ты там нашла? — Судя по всему, незадолго до трагедии у Кущина был пациент с той самой инкопотензией. Прогноз неутешительный — три года при наилучшем стечении обстоятельств, однако есть пометка, что пациент полностью исцелился. Причем явно гораздо более поздняя. Бумага вон какая желтая, потертая, выгоревшая, да и чернила в остальных местах вроде бы слегка выцветшие, хотя, конечно, нужна экспертиза. А вот тут поверх приписка другим цветом. Помнишь, нам в институте… — Ты о том счастливчике, которому ошибочно поставили этот диагноз, а потом списали все на каких-то паразитов, передохших самостоятельно? — подхватил Адриан. — Помню. Думаешь, это тот же самый? Логично, вряд ли таких появилось несколько одновременно. И диагноз у него все-таки был верный, судя по тому, что его подтвердил лучший специалист своего времени… — И что это значит? — Да как будто само по себе и ничего, — медленно проговорил некромант, не отрывая взгляда от дороги. — Ну выздоровел, случилось чудо, Творец вмешался — сама знаешь, и не такое бывает. Но при прочих вводных… Вист-то уцепился именно за эту болезнь! — Мне непонятно, как он понял, где надо искать и что именно? — нахмурилась я. — Ну смотри, он ведь считал старика психом. Изменить мнение, просто прочитав вот это? — Я выразительно взмахнула тетрадью. — По-моему, он бы открыл и закрыл эти папки не читая. Ну глупо же пытаться разобраться в бреде старика с диагнозом! — Мы не можем поручиться, что из вещей Виста ничего не пропало, — возразил Блак. — Это сомнительно, потому что незаметно забрать их из купе и не наследить было практически невозможно, но вероятность существует. А еще неясно, о чем именно они говорили в ту единственную встречу, — напомнил он, бросив на меня задумчивый взгляд. — Да, редактор сказал — чушь, и Вист наверняка тогда посчитал это чушью. Но вдруг Кущин рассказал нечто такое, на что Вист после его смерти взглянул под другим углом? Например, назвал имя этого пациента, рассказал его историю, сообщил, где и как увидел его и сделал эту новую запись. И это открытие вполне тянет на обнаружение главы секты, о котором он говорил горе-колдуну. — Звучит убедительно, — согласилась я. — Дальше. Я почти уверен, что убийца встретился с Вистом в Фонте. Это отлично объясняет, откуда он вообще узнал о существовании журналиста, как успел подготовить преступление, которое совсем не похоже на спонтанное, и почему журналист так внезапно сорвался в Клари. Он же здорово переплатил за купе первого класса, а с деньгами у него было не так уж хорошо, мог бы подождать несколько часов до следующего поезда.