— Етто дело, — махнул Вайткус влажными волосами. — Сань, не сиди, как чужой. Наливай! Я покачал рюмку коньяка, грея в пальцах тонкий хрусталь. — Земля ей пухом. И выпил. Воскресенье, 21 мая. Позднее утро «Бета» Московская область, Орехов Милиции понаехало… Сержанты и офицеры в стального цвета рубашках стояли в оцеплении, а подальности белела «скорая помощь». Не знаю, с чего я взял, будто к Центру сойдется жуткая толпа, как на похоронах Высоцкого. «Попаданцев» набралось человек сто от силы — они выстроились в очередь, и мелкими шажками приближались к «сбыче мечт». Им возвращались старые документы, вещи, полузабытые за давностью лет — и вручалась энная сумма золотом. Кто дольше сидел, тот больше «озолотился». Растерянные люди сжимали маленькие, но увесистые слиточки драгметалла, расписывались в ведомости — и шагали за ограждение. На свободу с чистой совестью. Эти последние шаги по земле «Беты» замедляли почти все, даже седенький Кузьмичев — Кузьмич, как его представил Щукин. «Попаданцы» оставляли за спиной годы жизни, пускай скучной, монотонной, серой, но и в ней хватало радостей и горестей. Люди боязливо поднимались по ступенькам, и миновали раскрытые двери Центра специальных исследований. Дальше их ждал полутемный коридор — и «Лаборатория локальных перемещений». Мишка, с-сучонок, даже название у меня спер… Альфа-ретранслятор гудел без перерыва. Люди входили в кабину по одному, и перед очередным загорался красный свет. Гудок — зеленый. Входи, «попаданец»! По ту сторону — твой дом! Нету дома? Да ты что⁈ Ничего, твоего золотишка хватит на кооперативную квартиру. Видишь? Даже из безысходного негатива можно получить жизнеутверждающий позитив! Я стоял у последней загородки. Милиционеры с любопытством поглядывали на меня, но молчали. А ручеек народца, давно растерявшего и веру, и надежду, иссякал. Вот прошел Щукин с мужественным лицом. Походка у него была деревянной, выдавая сильнейшую зажатость. Под руку он вел Лизу. Вайткус… Рахимов… Гирин… Я покинул «Бету» последним. Тот же день, пару минут спустя «Альфа» Московская область, Щелково-40 Красная лампа погасла, засветилась зеленая — и узкие дверцы кабины разъехались. Я сжал кулаки. Неисчислимое количество тахионов пронизывало меня, но ощущения подступавшей жары или покалывания в кончиках пальцев были ложными сигналами… Проступили буквы табло: «Закройте глаза!» Я послушно смежил веки. Инверсная вспышка полыхнула тут же, пробившись тусклой краснотой. Моргнул. Выдохнул. Створки откатились со слабым щелчком, мгновенно подпуская к ушам множественный говор, а глаза просто терялись в знакомых и незнаемых лицах. Киврин… Ядзя… Аллочка… Корнеев… Иваненко… Рита. Я рванулся, обрывая не начатые речи, мимо тянувшихся рук — и засмеялся счастливо, как в детстве, стоило Ритке метнуться навстречу. Мои руки безошибочно подхватили ее, обняли… — Мишечка… Миленький… — нежный шепот опалял ухо. — Прости, прости, прости! — заладил я, окуная лицо в гривку густых черных волос, пахнувших крапивой и любистрой. — Я дурак, я козел, я чмошник… — Ты милый! — парировал родной голос. — Ты хороший… Я смолк, притиснув Риту еще крепче. Глядел поверх ее плеча, и мало что видел. Маленькая Марта в перекрашенных кудряшках сердито выговаривает Ромуальдычу, а седой гигант с умилением улыбается ей… Настя, быстро обмахивая мокрые щеки ладонью, жмется к Ивану, а неутомимый «Иваныч» скачет вокруг… Понурого Браилова в наручниках уводят двое молчаливых парней. Бледное лицо «Физика» искажено мукой жалости к себе, к человеку, который придуман… Генерал Иванов жмет руку смущенному Щукину, а Лиза гордо сияет… — Пошли домой. Я гляжу в блестящие черные глаза напротив, ловлю тот прекрасный момент, когда в них разгорается темное пламя. — Побежали! Не верите? Мы реально бежали по коридорам Института Времени, взявшись за руки, и хохоча! Выдыхая иссушавшую тоску, вязкую печаль, ёдкие обиды… Зеленого «Москвичонка» даже разогревать не пришлось — машинка трудолюбиво урчала на стоянке, дожидаясь хозяев. Там же, позже — А у меня скоро каникулы! — похвалилась Юлька. Она сидела с нами вместе, и болтала ногами под столом. — Везет тебе, — улыбнулся я, перехватывая Ритин взгляд — в ее зрачках кипел черный свет. — О-о-а-ах! — очень артистично зевнула доча, жмуря лукавые глазенки. — Мам, я, наверное, пораньше лягу. Можно? — Можно, можно, — ласково заворчала мама. — Спокойной ночи, папуська! — нежные губки чмокнули меня в уголок рта. — Спокойной, Юлиус. — Споки ноки, мамочка! Весьма правдоподобно изображая сонного ребенка, Юля поднялась к себе в спальню. А Рита мигом пересела ко мне на колени. — Мне показалось… — неуверенно завела она. — Или Юльчонок понимает больше, чем полагается? — Вошла в положение, — я чувствовал, как сбивается дыхание, а сердце колотится нечасто, но гулко, гоняя горячую кровь, и начал с Ритиных губ, порывисто целуя шею… Плечо… Ниже, еще ниже… — Мишенька… — сорвалось в жаркой тишине, и камин здесь был ни при чем. * * * Мы так и залегли на диване, «слипшись, как пельмени». Девичья головка лежала у меня на плече, а я тискал Риту за «нижние девяносто», чтобы чувствовать тепло ее тела. С галереи донеслось сдавленное хихиканье, и девушка забормотала, не поднимая головы: — Нахалка… — Ну, ей же интересно. — Защитничек… Я провел ладонью по изгибу Ритиной спины, и развел пальцы, погружая их в тяжелые, гладкие волосы. Свечи на столе погасли, и лишь огонь камина освещал гостиную — отблески языков пламени качались на стенах и потолке, сливаясь, тая и вспыхивая вновь. Иногда поленья трещали, пуская искры в дымоход, и тогда витавший смолистый дух прибавлял густоты. — А Инка красивая… была? — прошептала Рита.