Альберт Павлович только фыркнул в ответ на мою сентенцию. — Если бы, Петенька! Если бы! — Он склонил голову набок и спросил: — Дружок твой тоже с ума сошёл? Я кивнул. — Не иначе. — Обоснуй. Обдумывать аргументы не пришлось, всё давно обдумано и передумано было. Незаметным кивком я указал на заведующего первой лабораторией и пояснил свою точку зрения: — Пусть даже Вдовец допёк Леопольда до крайности и тот решился на бегство из страны, в здравом уме он бы точно на себя убийство вешать не стал. Убийство с ним никак не вяжется! Альберт Павлович пожал плечами. — В безвыходной ситуации люди идут на жёсткие меры. Ассистент был угрозой, а когда встаёт ребром вопрос или ты, или тебя… Я раздражённо поморщился. — Ну и смог бы Семён воспроизвести по памяти результаты исследования, что с того? Куратор покачал головой вроде бы даже как-то разочарованно. — Дело не в воспроизведении. Если бы он рассказал о достигнутых результатах, мы начали бы искать Леопольда куда раньше и несравненно более интенсивно, нежели обычного убийцу. И всё бы у него получилось, не сболтни он тебе лишнего. — Вот! — уцепился я за этот момент. — Зачем бы ему тогда мне образцы показывать было? Альберт Павлович мягко улыбнулся. — Это лишь говорит о спонтанности, а никак не о невиновности. Ну или он сознательно ввёл тебя в заблуждение, затеяв какую-то грандиозную мистификацию. Ни одно из двух предположений куратора убедительным мне не показалось, и я покачал головой. — Нет, тут что-то другое. Может, даже это очередная операция Гросса. Собеседник поглядел на меня с нескрываемым сомнением, и я подался вперёд. — Ну а почему нет? Вы же сами о значимости открытия говорили! Альберт Павлович поджал губы. — Не в моих принципах недооценивать противника, но откуда бы Гроссу узнать об этом проекте? Тебя в расчёт не берём, Медунец был себе на уме и ни с кем близко не сходился, а его ассистент, такое впечатление, своей работы стеснялся и всем представлялся аспирантом, упоминал о первой лаборатории и только. — Ну не знаю! — развёл я руками. — Почему-то кажется, что дело нечисто. — Не в моих принципах без нужды вводить в уравнение дополнительные переменные. Я покивал, потом вспомнил о кое-каких подозрениях касательно личности таинственного Гросса и, понизив голос, спросил: — Так понял, вы Горицвета из бухгалтерии знаете? — И что с того? — приподнял Альберт Павлович одну бровь, демонстрируя крайнюю степень удивления. Лично для меня последней каплей стала непонятная ситуация с отцом Сергием, а именно — упоминание о господине Горицвете и случившееся вскорости покушение, но упоминать об этом я не стал, приведя более весомые аргументы: — Каждый год он за свой счёт путешествует за границей, неоднократно посещал Нихон и наверняка обижен на всех операторов из-за того, что сам не смог пройти инициацию. Плюс морочит головы студентам йогой и ориентальной философией, а там и до вербовки недалеко! Стило только мне умолкнуть, и Альберт Павлович захихикал, потом не выдержал и сдавленно рассмеялся. Кинул быстрый взгляд на увлечённого чтением Вдовца, достал платок и промокнул выступившие в уголках глаз слезинки. — И что смешного я сказал? — пробурчал я, изрядно обескураженный столь неадекватной реакцией на свои слова. — Это очень смешно. Просто очень, — заявил куратор, понемногу успокаиваясь, потом глянул остро и сказал: — То, что я сейчас тебе сообщу, не такой уж великий секрет, но если кому-нибудь проболтаешься, самолично уши надеру. А если серьёзно, длинный язык до добра не доведёт, поэтому держи его за зубами. Понял? — Понял. Слушаю. Альберт Павлович вновь глянул на заведующего лабораторией и сказал: — Чтоб ты знал, первая и последняя попытка Мишеньки добраться до Пахарты закончилась в джунгарском зиндане. В двадцатых дело было, говорят, еле вытащили его оттуда. Без Георгия Ивановича в той истории не обошлось, поэтому знаю обо всём из первых рук. У меня аж глаз от изумления дёрнулся. — А остальное? Йоги и Махат Атман, Нихон и учитель боевых искусств?! Куратор улыбнулся. — Мишеньку отличает богатое воображение, изворотливый ум, страсть к мистификациям и отменное чувство юмора. Он душа общества, единственный не-оператор в клубе тридцать третьего румба, чтоб ты знал. — И он не Гросс? — Определённо — нет. Ты же не думаешь, что контрразведчики совсем мышей не ловят? — Не Гросс, — повторил я. — Просто морочит людям головы… — Не просто, — покачал головой Альберт Павлович. — А с пользой и для института, и для них самих. Отвлекает на себя прекраснодушных мечтателей и прочую доверчивую публику, возится с ними, заставляет поверить в собственные силы. Он лучший наставник по чистой йоге, ещё и на общественных началах занятия ведёт. Слышал ведь поговорку, что свято место пусто не бывает? Вот он эту пустоту своими придумками и заполняет. От услышанного голова кругом пошла, и куратор поглядел-поглядел на меня, потом лукаво улыбнулся. — Если тебе будет легче, с тем нихонским мастером боевых искусств он и в самом деле встречался. В одном зиндане у джунгар сидели. — Шутите? Альберт Павлович посмотрел на меня с укоризной. — И в мыслях не было. — А я Федоре Васильевне в своё время не поверил, что Махат Атман — это выдумка, — сказал я с тяжёлым вздохом, потом спросил: — А какие дела у Горицвета с отцом Сергием, если не секрет? Куратор явственно поколебался, потом всё же счёл возможным ответить: — Помогает с закалкой тела. — Ага-ага, — покивал я. — Не-оператор помогает с закалкой тела недо-оператору. Обычное дело. — Покачал головой и сказал: — Ладно, спрашивать, куда Горицвет пропадает, если дело не в заграничных поездках, не буду. — Уже догадался? — Да уж не дурнее паровоза. — Вот и молодец, — похвалил меня Альберт Павлович, и тут нас пригласили на посадку. Весь следующий перелёт я то штудировал методичку, посвящённую расширенному описанию техники двойного вдоха, то занимался стабилизацией внутренней энергетики и прорабатывал силовые каналы, пытаясь соединить в единое целое нервную систему и переполнявшую меня сверхсилу. Дальше стемнело, и я задремал под размеренный гул моторов, на удивление быстро выспался и погрузился в медитацию, но йога пусть даже и с приставкой сверх— спасением от скуки в столь продолжительном полёте не стала, разве что позволила примириться с многочасовым пребыванием в не слишком-то удобном кресле. Шутка ли — от Новинска до столицы со всеми посадками лететь целых двадцать девять часов! В аэровокзалах занять себя было тоже особо нечем. Заглянуть в буфет, сбегать на почту, посетить уборную, походить туда-сюда, разминая ноги, — на этом обычно все доступные пассажирам развлечения и заканчивались. Содержание вечерних газет ничем от статей в утренних принципиально не отличалось, телеграмм на имя Альберта Павловича не присылали. Правда, как-то раз мы зашли в парикмахерскую и побрились, а я заодно и подстригся, на этом всё. Всякий раз я возвращался в аэроплан со всё большей неохотой, а на последнем перелёте никак не менее часа безрезультатно пялился в иллюминатор, силясь разглядеть столичные огни. Ну и разглядел, конечно же, в итоге. Уже непосредственно перед посадкой облака расступились, открылся вид на предместья, многоэтажные дома, белые полосы заснеженных каналов, мосты и дворцы. Где-то там скрывался, если только не успел покинуть город, Леопольд, и впервые я ощутил нечто сродни охотничьему азарту. Накатило жгучее желание во что бы то ни стало его отыскать и не позволить нанести ущерб интересам республики, а ещё мне хотелось разобраться в его мотивах и понять, что толкнуло нормального вроде бы человека, не монархиста и не морального урода, на измену и убийство. Как я мог так в нём ошибиться? Скрывалось за эксцентричностью психическое расстройство или неприглядная изнанка есть в каждом из нас, просто нужен один-единственный толчок, чтобы сломаться и упустить контроль над собственным альтер эго? Вспомнился лагерь для военнопленных и каждый пятый, выдернутый из нашего строя, пробежался по спине неуютный холодок. А как бы сам поступил, встань на пару человек левее или правее? Но я тут же взял себя в руки и решительно мотнул головой, прогоняя неуместные сомнения. Не о том думаю! Всё уже, на посадку пошли! На трапе меня встретил порыв морозного ветра, я надел перчатки, посильнее натянул на голову кепку и поспешил через заснеженное поле к зданию аэровокзала, на ходу заматываясь шарфом. Затянутое тяжёлыми тучами небо нависало над головой, мела позёмка, летели редкие снежинки и всюду растёкся густой сумрак, будто ещё не рассвело. Когда высокие двери отрезали от нас непогоду, я расстегнул пальто, за цепочку вытянул карманные часы, взглянул на них и озадаченно хмыкнул. — Здесь всегда так? — Ты о чём? — удивился Альберт Павлович, бросил высматривать кого-то и повернулся ко мне. — Как — так? — Темно!