– Да. – Война… – протянула она, ничуть не удивившись. – Ты будешь меня хоть иногда вспоминать? – Разве тебя можно забыть? – И я… Знаешь, – она посмотрела серьезно, даже строго, – так даже лучше. Что ты уходишь в поход через три дня. Мы не успеем привязаться друг к другу так, чтобы обоим потом было больно. А впереди – только разлука. Ты же не захочешь уйти за мной в мой Анно Домини? – Она невесело засмеялась. – Можешь не отвечать – на твоем лице самый настоящий страх изобразился. И я не захочу остаться в твоем Анно Домини. Здесь все непривычное, что ни возьми. Я один раз украдкой выглядывала в окно. Всё другое. Люди в непривычной одежде, пушки совсем не похожи на те, что я видела у себя, ездят какие-то странные телеги совсем без лошадей, чадят вонючим дымом… Я мысленно добавил: и уж, безусловно, тебе не пришлось бы по вкусу, узнай ты, что крепостных уже давно нет, а дворянские имения новая власть намерена конфисковать, завершив то, что не удалось в революцию девятнадцатого года. Мы с тобой такие, будем чувствовать себя уютно исключительно в своем времени… – Так даже лучше, – повторила она. – Когда ты уйдешь, я закрою пейзаж. Иначе… страшно подумать, что будет с миром, если люди станут невозбранно бродить из одного времени в другое. Я умею, меня научили. И портрет приведу в прежний вид. – Она весело улыбнулась. – Правда, это будет уже не портрет, меня ведь там уже не будет. Но его видели так мало людей, посплетничают и перестанут… В душе у меня смешались разнообразные чувства: тоска от того, что скоро она уйдет навсегда и я никогда больше ее не увижу, и огромное облегчение от того, что все решится само собой и никаких неприятностей для нас с Пашей не будет. Что никто никогда ничего не узнает. – Значит, возвращаешься к себе? – Милый, ты удивительно догадлив… – Но ведь там считают, что ты… Я вовремя прикусил язык: быть может, в том времени, куда она возвращалась, этого еще не произошло? Однако Эржи, ничуть не удивившись, подхватила: – Что я была злодейски отравлена ревнивым мужем? Я уже знаю, мне рассказали там. – Она мотнула головой в сторону «двери». – Там прошло какое-то время, короткое, правда, пара недель. – Она прищурилась. – Значит, эта сказочка продержалась двести лет, раз ты ее знаешь. Что ж, со сказками так часто бывает. Интересно, что тебе еще рассказывали? О рукописи барона я не стал говорить – может быть, он еще не приезжал сюда. – Болтают разное, – сказал я. – Конечно, не все подряд, но я отыскал знающего человека. И понял так, что за вами охотятся, несколько человек уже убили, инсценировали твою смерть… – Ну да, – сказала Эржи. – Когда им не удалось меня схватить. Да, охотятся. Да, убили нескольких, но далеко не всех. – Ее глаза на миг потемнели от злости. – Но осталось достаточно, чтобы отомстить. И охотники далеко не так всесильны, как каких-то лет двадцать назад, вынуждены действовать исподтишка, а в эти игры могут играть две стороны… – Но ведь это, насколько я понял, очень опасные игры… – Конечно, – спокойно сказала Эржи. – Ну а что делать? Я сама выбрала себе дорогу, а значит, и судьбу. Приходится идти до конца. – Она улыбнулась во весь рот. – К тому же я мертвая, ты не забыл? И спокойно лежу в фамильном склепе. А когда я появлюсь здесь опять, никто не удивится и не примет за ожившую покойницу. Видишь ли, я обо всем позаботилась заранее. Миль за двести отсюда живет баронесса Катарина Капоши, моя двоюродная сестра, похожая на меня как две капли воды. Это, как ты, может быть, догадался, я. «Кузина» даже приезжала сюда. Правда, каждый раз по стечению обстоятельств меня не оказывалось в имении. Но «кузина» гостила у нее, то есть у меня, по нескольку дней, ее видели многие, знакомились, общались, так что никто не сомневается, что она есть. Завещание семейства Паттораи составлено в ее пользу, так что никто не удивится, когда она здесь поселится… И мы многое начнем сначала… – Слушай, – сказал я. – В конце концов, что у вас за общество такое, что его преследуют… те, кто преследует? Эржи прищурилась: – А ты уверен, что тебя интересуют такие вещи? – Не особенно, – признался я. – Все это как-то не по мне – тайные общества, удивительные умения, диковинные тайны… Такой уж я приземленный человек, что поделать. В чем честно и сознаюсь. – Вот видишь, – рассмеялась она. – Тогда к чему тебе подробности? Если кратко, дело обстоит так: от старых, иногда очень старинных времен остались интересные знания и умения… не имеющие ничего общего с черной магией, – торопливо добавила она. – Порой их нарочно погружали в забытье, старались уничтожить. И есть люди, которые эти знания пытаются отыскать и познать. Вот и все, если вкратце. Или ты хочешь знать больше? – Да нет, пожалуй, – честно ответил я. – Откровенно говоря, мне это ни к чему. – Вот и прекрасно. – Она допила свой стакан, аккуратно вытерла пальцы и губы салфеткой и встала. В глазах играли чертенята. – У тебя нет желания поговорить о более приятных вещах, чем старинные тайны? – С той самой поры, как ты пришла, – честно сказал я. Отодвинул кресло, встал и пошел к ней. Идти-то было – два шага. На рассвете сон крепче всего. Но я давно уже привык просыпаться в любое время ночи, если рядом происходило нечто… нестандартное. А оно происходило, именно рядом – слышался тихий разговор на два голоса на непонятном языке. Окончательно привязав себя к реальности, я обнаружил, что рассвет наступил, что часть портьеры, закрывавшей «дверь», отдернута и возле нее в комнате, со стороны нашего времени, стоит завернувшаяся в покрывало Эржи и тихонечко разговаривает с человеком, остававшимся в восемнадцатом веке, – мужчина в длинном плаще с опущенным на лицо капюшоном. Опасности пока что не чувствовалось, но на всякий случай остался неподвижным, сунул руку под подушку и нащупал рукоятку пистолета. Они обменялись еще парой-тройкой фраз (я не понимал ни слова, но походило на то, что незнакомец ей что-то приказывал). Потом он повернулся и ушел в лес, а Эржи, тщательно задернув за ним портьеру, направилась к постели, и я уже видел, что лицо у нее очень озабоченное. Наклонилась ко мне, явно намереваясь потрясти за плечо, но я открыл глаза и сел. – Ты не спал? – спросила она настороженно. – Проснулся как раз вовремя, чтобы застать конец вашего разговора. Не беспокойся, я ни словечка не понял… У тебя такое лицо… Что-нибудь случилось? – Ничего особенно страшного, – сказала Эржи с принужденной улыбкой. – Просто сложилось так, что мне придется уйти прямо сейчас. Навсегда. И закрыть за собой все проходы. Она сбросила покрывало на кровать и принялась одеваться – быстро, но без всякого волнения. Перехватив мой взгляд, улыбнулась почти спокойно: – Немного времени есть, но надо поторапливаться. Будем прощаться? Я с радостью задержалась бы еще и проводила тебя в поход, но они где-то совсем близко. – Кто? – Скажем, охотники. На таких, как я. – Там? – я показал на закрывавшую «дверь» портьеру. – Здесь, – серьезно сказала Эржи. – Совсем близко. Здешние соратники тех, кто нас преследовал там… Я поступил согласно въевшемуся рефлексу: выскочил из постели и оделся в пожарном темпе, сунул пистолет в кобуру, натянул сапоги. Не все еще понимал, но осознал уже, что нам сейчас предстоит прощаться, а прощаться в исподнем… – Много их? – спросил я. – Вряд ли. Несколько человек. – Черт, Эржи, – сказал я. – У меня в этом здании рота солдат. Если я подниму тревогу… – …то получится совершенно ненужная огласка, – сказала она тоном, каким нянька учит жизни маленького несмышленыша. – Действительно… – смущенно пробормотал я, остывая от первого запала. – А туда, – я показал на портьеру, – они за тобой не пройдут? Глупость сморозил. Попасть туда они могли только через мою комнату. Автомат под рукой, в комнате напротив – Паша с автоматом, дом набит вооруженными бойцами… – Не беспокойся, – почти весело рассмеялась Эржи. – Я хорошо все закрою, они не умеют… Проводи меня. Я прошел следом за ней через спальню к портьере. Остановившись возле нее и повернув ко мне серьезное лицо, Эржи сказала: – Когда я уйду, пару минут не отдергивай портьеры, хорошо? Я кивнул, и она бросилась мне на шею, объятия и поцелуи были суматошными, исступленными, мы оба знали, что никогда больше не увидимся. Не знаю, сколько это продолжалось, наконец она оторвалась от моих губ, прошептала на ухо: – Мне было с тобой очень хорошо… Прощай и постарайся вернуться с войны… – Прощай, – сказал я так же тихо и выпустил ее из объятий. Она ушла за портьеру, тщательно задернув ее со своей стороны. На всякий случай я отошел на пару шагов. За портьерой, совсем рядом, протрещало что-то, напоминавшее электрические разряды, совсем негромкие, из-за краев портьеры вырвались отблески бледно-сиреневого короткого сияния, повеяло озоновой свежестью, как после грозы. На этом все и кончилось. Я добросовестно засек по часам четыре минуты и сидел в кресле, выкурив две сигареты. Чертовски хотелось хлопнуть стакан токайского, одна нетронутая бутылка еще осталась, – но я сдержался: до подъема оставалось с полчаса, и не следовало с утра появляться перед подчиненными, дыша свежим перегаром. Решив, что теперь можно, подошел к портьере, за которой скрылась Эржи, отдернул ее наполовину. Там опять была только картина. Самая настоящая – я увидел кракелюры, потрогал пальцами жесткий холст. Восемнадцатый век остался там, где ему и полагалось, – в прошлом. И Эржи давно умерла – как только вернулась в свое время, умерла для меня окончательно и бесповоротно. Даже если дожила до старости… Подошел к портрету, отдернув на сей раз портьеру на всю ширину. Это уже был никакой не портрет: и Эржи там не было, и красивого хрустального графина (стоявшего сейчас у меня в шкафчике, потому что Иштван к нему прикасаться отказался наотрез). Только стол на одной-единственной вычурной ножке и два высоких стакана на нем. То же самое – кракелюры, жесткий холст под пальцами… В голове у меня царил совершеннейший сумбур. Все это оказалось настолько диковинным, что с трудом умещалось в сознании: тайные общества, тайные знания, дверь из нашего века в восемнадцатый, девушка, с помощью картины сумевшая перенестись на двести лет вперед… В одном я не сомневался: все это не было ни сном, ни каким-нибудь колдовским наваждением (в которые я не верил и не верю). Все это было в реальности. И Эржи. Ее золотой крестик и сейчас висел у меня на шее – но чему он мог послужить доказательством? Как и распятия с шильдиками, лежавшие в ящике ночного столика. Да я и не собирался ничего никому доказывать, так и промолчал сорок лет… Вычурная ручка двери повернулась вниз, потом вернулась в прежнее положение – кто-то хотел войти и, убедившись, что дверь заперта изнутри, постучал. Это был, конечно, кто-то из своих, прекрасно знавший, что в армии не стучатся. Иштван не стал бы нажимать на ручку без стука, обязательно постучал бы – тихо, деликатно, а не громко и уверенно, как стучали сейчас. Точно, свои: в коридоре стоял комиссар Янош с двумя своими молчаливыми спутниками. – Доброе утро, товарищ капитан, – сказал он чуточку торопливо. – У меня к вам срочное дело, со штабом дивизии согласовано… – Доброе утро, – сказал я, в глубине души даже обрадовавшись, что появился повод отвлечься от всего, что только что, никаких сомнений, бесповоротно завершилось. – Проходите. И посторонился. Успел еще подумать, что постель не заправлена и сразу видно, что на ней спали двое, но поздно как-то исправлять положение. Да и какое им, в конце концов, дело? Первым шагнул к столу (про себя досадливо поморщившись: никто, разумеется, не убрал остатки вечернего ужина) – и услышал, как за моей спиной звонко защелкнулась задвижка. Недоуменно обернулся и тут же получил несколько жестоких ударов – под дых, под горло, по голове над правым виском, – так что и дыхание перехватило, и сознание помутилось. Как в каком-то полубреду чувствовал, что меня хватают, волокут, бесцеремонно швыряют в кресло, что-то, похоже, веревки, перехватывают кисти рук и грудь… Окончательно я пришел в себя, когда под нос сунули пузырек с чем-то резко, остро пахнущим, пожалуй, даже не нашатырем – голова моментально прояснилась, удушья не было. Хватило одного взгляда, чтобы оценить свое крайне незавидное положение: ноги связаны на всю высоту сапог, руки связаны впереди, да вдобавок от ворота до пояса качественно привязан к креслу. Янош сидел напротив и бесстрастно разглядывал меня, выпуская дым в сторону. – Прежде всего прошу прощения за столь бесцеремонное обращение, капитан, – сказал он. – Право, искренне жаль, что пришлось так с вами обойтись. Но вряд ли вы согласились бы беседовать со мной мирно, оставаясь со свободными руками и с оружием… Давайте сразу внесем ясность. Мы не шпионы и не диверсанты, мы вообще не имеем отношения к вашему противнику. Мы вам не враги. – Он жестко, одними губам улыбнулся. – Пожалуй, лучшая аналогия будет – путники, которые случайно встретились на дороге, поговорили и разошлись. Нас абсолютно не интересуют ваши дела, а вас не должны интересовать наши. Положение – врагу не пожелаешь. Командира роты неизвестные авантюристы спеленали посреди расположения его части, когда вокруг – сотня моих бойцов… Рот они мне заткнули кляпом из моего же собственного полотенца, так что на помощь не позовешь. – Нам непременно нужно поговорить, поэтому кляп изо рта у вас сейчас вынут, – продолжал Янош. – Надеюсь, вы понимаете, что позвать на помощь вам не дадут? Если да, кивните. Я угрюмо кивнул. Я не трус, трусы на войне долго не живут, но сейчас все козыри были у них на руках: попробуй я закричать, торчащие за спиной два его помощника (сообщника?) моментально заткнут глотку тем же полотенцем. Разок удастся вскрикнуть, не более того. А снаружи и не услышат – дом старинной постройки, стены в три кирпича, дверь массивная, обычно, сидя у себя, я даже шагов по коридору не слышу, если не топочут сапогами очень уж громко… Чтобы они не полагали меня совсем уж сломленным, я спросил довольно независимым тоном: – И о чем же вы хотите поговорить? – Тема для разговора будет одна, – спокойно сказал Янош. – Вот эти две картины и все, что с ними связано.