– Рыгор, выйди во двор, – сказала она. – Поговорить пришла. Или боишься? Страха не было, ни капельки, за спиной послышалось придушенное ойканье – Катря проснулась и тоже ее увидела. – Сейчас, – сказал я. Она кивнула, повернулась и ушла в сторону крыльца. Шагнув к табуретке со сложенной там одеждой, я принялся натягивать галифе. Катря села в простели, одной рукой придерживая одеяло на груди, другой отводя с лица рассыпавшиеся волосы. – Рыгор, не ходи! – прошептала она горячечно. – Глядишь, и обойдется. Она ж сама не может зайти, если не пригласишь… – Бог не выдаст – свинья не съест, – негромко сказал я сквозь зубы. – Мне тут еще жить да жить, не могу ж я от нее, как заяц, бегать… Она еще что-то шептала с испуганным, словно бы постаревшим лицом, но я уже не слушал. Оделся в темпе, наученный войной, надел сапоги и, не подпоясавшись, вышел на крыльцо. Алеся стояла в двух шагах от него. Как ни в чем не бывало сказала: – Спустись, Рыгор, поговорим. Не бойся, не укушу. – А с чего ты взяла, что я тебя боюсь? – усмехнулся я, спустился с крыльца и встал с ней лицом к лицу. – Ну, с чем пришла? – Сам, наверное, догадываешься. Пришла любовь предлагать. – Что, так уж невтерпеж? – язвительно сказал я. – Среди ночи подхватилась… – Натура такая, Рыгор, – серьезно, без малейшей обиды ответила она. – Привыкла получать все, что хочу. – Царица, а? – Здесь – царица, – сказала она. – Мне довольно. Неужели я тебе не нравлюсь? Она была очаровательна. Откровенно говоря, я не стал бы разыгрывать из себя неприступного святошу, будь она обычной девушкой, вешавшейся на шею красоткой нестрогих правил. Но она не была человеком, пусть даже то, что я вижу, – ее истинный облик… – Не в том дело, – сказал я. – Нравишься, не нравишься… Вот тебе мое последнее и окончательное слово: иди ты к чертовой матери, или куда там тебе ближе… Она рассмеялась: – Ах, какой ты храбрый, поручик… – И резко сменила тон, заговорила высокомерно, резко: – Храбрый исключительно оттого, что я за тебя всерьез не бралась. Могу и взяться. И за клушу твою могу взяться… Очень чувствительно. – Она-то тут при чем? – сказал я. – Никакой любви меж нами нет. Есть она, или нет ее, это ни на что не влияет. Или не веришь? – Отчего же и не поверить? Ладно, не трону я ее. А вот от тебя не отстану. Ты, понимаешь ли, мой каприз. А я привыкла, чтобы мои капризы претворялись в жизнь. В моей богатой коллекции офицеров еще не было… советских, я имею в виду. – Интересно, а какие были? – Если захочешь, обязательно расскажу… потом. Так и будешь упираться, как телок? Или ты решил… – Она звонко, искренне рассмеялась. – Рыгор, я вовсе не старая ведьма в облике девушки, я такая есть и остаюсь с того момента, как появилась на свет, и до того, как меня не станет. Я вообще не ведьма. – А кто ж тогда? – Ты не поймешь, – сказала она серьезно. – Попросту не поймешь, потому что в вашем языке нет таких слов. Когда-то, давным-давно, были, но забылись, даже если я тебе их скажу, не поймешь. Есть люди, есть нечистая сила, а есть… я. Какая тебе разница, если я кое в чем ничуть не отличаюсь от человека? Значит, отталкиваешь? – Правильно понимаешь, – сказал я. И напрягся в ожидании нехороших неожиданностей. Но ровным счетом ничего не произошло, Алеся не шелохнулась, сказала спокойно: – Я не злюсь и даже не раздражена. Всякое бывало. Я терпеливая, знал бы ты, какой терпеливой я могу быть… Тебе здесь еще жить да жить, и я хочу, чтобы ты понял: никуда ты от меня не денешься. Ты наверняка уже обо мне кое-что слышал, но есть еще кое-что, о чем ни ты, ни здешние дикари понятия не имеете. Будешь упираться – на себе испытаешь. Иди к своей клуше и подумай как следует. Спокойной ночи. Повернулась и неторопливо, грациозной походкой пошла прочь. Я зачем-то остался стоять на крыльце, смотрел ей вслед, пока не скрылась за поворотом, и искренне жалел, что взглядом нельзя убить врага. Яростная решимость помаленьку крепла. Вернулся в хату. Шел едва второй час ночи, но Катря и не собиралась ложиться, накинула ночную рубашку и вздула керосиновую лампу, сидела на постели, косясь испуганно. Я тоже присел на постель и не спеша выкурил папиросу. Потом встал, надел ремень и портупею, туго подпоясался. Прекрасно знал, что пистолет против Алеси бессилен, но оставил кобуру на ремне согласно военному рефлексу. – К ней идешь, да? – спросила Катря ничуть не сердито – словно бы обреченно. – К ней, – сказался, чувствуя, как губы кривит злая усмешка. И побыстрее вышел, чтобы избежать сцен и явно последовавших бы уговоров не ходить. Размашистым шагом направлялся к Алесиной хате, сжимая в руке ручку противотанковой гранаты со ввинченным запалом, последней у нас оставшейся и не значившейся в списке штатного вооружения. Смутная идея, пришедшая в голову после того, как я ушел от старшины, уже окончательно оформилась. Риск был нешуточный, если я ошибаюсь, мне, безусловно, там и конец. Однако шансы, как часто на войне случается, были пятьдесят на пятьдесят, а значит, следовало рискнуть жизнью… Посветил электрическим фонариком в окно Алесиной спаленки, занавеска оказалась незадернутой, и в сильном луче я увидел лежащую на подушке светловолосую головку. Алеся не пошевельнулась, спала крепко. Погасив фонарик, я выдернул чеку, не прижимая рычаг, и он прыгнул вверх, от чеки пошел дымок. Размеренно посчитав в уме «один, два, три», я выхлестнул стекло донцем тяжелой гранаты и, когда еще не успели со звоном осыпаться на пол в спаленке последние осколки стекла, метнул гранату внутрь, так, чтобы упала в постель Алеси. В три прыжка оказавшись подальше от хаты, рухнул лицом в прохладную ночную траву, ногами к хате, зажимая затылок переплетенными пальцами. Разлета осколков я не боялся, у противотанковой их не бывает, но все равно следовало оказаться подальше от разрыва. Громыхнуло так, как и должно было громыхнуть, когда противотанковая граната разорвалась в небольшом замкнутом пространстве. Над головой у меня жарким ветром пронеслась взрывная волна, и я, вскочив на ноги, уставился на окно, откуда вынесло раму с остатками стекла. И тут раздался вопль – громкий, даже оглушительный, ни на что прежде слыханное не похожий, затухающий, безусловно изданный живым существом… гибнущим живым существом. Омерзительный был вопль, не содержавший в себе ничего человеческого, больше всего напоминавший скрип огромного ножа по великанской тарелке. И в спаленке словно зарница полыхнула – вспышка черного света. Ага, вот именно. Не спрашивайте, и как так получилось, и как такое вообще возможно, я и сам этого до сих пор не пойму. Но ручаюсь чем угодно: свет был черным. Дойдя до окна, я посветил внутрь. Всё в спаленке было перевернуто вверх ногами, то, что осталось от бабки Лявонихи, выглядело, как и должно было выглядеть. А вот Алеси не было, ни живой, ни мертвой. И я был уверен, что покончил с ней – после этого нечеловеческого вопля и полыхнувшей в спаленке вспышки черной молнии. Пальцы, признаться, тряслись, и я не сразу угодил папиросой в ровное пламя зажигалки. Жадно глотал дым и думал, что рассудил правильно. Поставил на карту жизнь – и выиграл. Рассудил я так… Ручные гранаты появились еще в начале восемнадцатого века. Если и в самом деле таким созданиям отмерен век жизни, неведомые предки Алеси должны были о гранатах знать… но вовсе не обязательно. Создания эти любили, как говорят, обитать подальше от многолюдства, в глуши. Это ружья и пистолеты были когда-то распространены повсеместно, если можно так выразиться, на гражданке, независимо то того, война там шла или стоял мир. Даже если эти о гранатах знали, могли не усмотреть в них для себя угрозы и не выработать той защиты, что их берегла от пули и ножа. Гранаты применяются исключительно на войне, а создания эти, несомненно, всегда стремились оказаться подальше от войн… Судя по тому, что я до сих пор был живехонек, а Алеси и след простыл, рассуждал я правильно… Окончательно я в этом уверился, когда рассвело. (Но еще ночью ко мне подбежали Гафур и Полынин, оба с автоматами – когда громыхнул взрыв, в котором бывалый фронтовик сразу опознает разрыв противотанковой гранаты, гарнизон мой самостоятельно подхватился по боевой тревоге и парами рассыпался по деревне посмотреть, что стряслось. На их недоуменные вопросы я ответил, что представления ни о чем на имею, просто оказался близко и первым обнаружил место взрыва. Вряд ли они, абсолютно ни во что не посвященные, что-то заподозрили.) Очень быстро прибежал и Деменчук – уж с ним-то я мог поговорить откровенно. Вот и поговорили – долго, выработав план дальнейших действий. О случившемся я доложил по рации только в восемь утра, когда все было обговорено. Минут через сорок приехали Минаев, Шалин и еще один незнакомый мне капитан из «Смерша» – ну конечно, налицо было явное ЧП. Позиция моя была непробиваемой – я рассказал, что, услышав взрыв поблизости и опознав противотанковую гранату, первым прибежал к хатенке Алеси, посветил внутрь фонариком, но в хату не заходил, как и старшина, – только на всякий случай выставил у хаты часового. Судя по всему, они поверили и расспрашивали старшину гораздо дольше. А он не подкачал, гладко изложил придуманную нами вдвоем железную «легенду». Сказал, что, по его данным, Алеся с Лявонихой при немцах хороводились с «дубравниками», часто у них бывавшими. Это подтвердили два соседа Алеси – я не был ранним утром при беседе старшины с ними, но всё прошло гладко, обнаружились два надежных свидетеля, подтвердивших все, что говорил Деменчук, а других деревенских приехавшие и не расспрашивали. Деменчук объяснил еще, почему он при наличии такой информации Алесю не трогал – хотел понаблюдать, не придет ли к ней кто интересный. И не хотел поднимать шума раньше времени, поэтому своему начальству и не подавал донесения. Прокатило… Тем более что, устроив у Алеси обыск, три бравых капитана быстро нашли в ящике комода четыре «лимонки» и холстинный мешочек со шмайсеровскими патронами. Когда они мне об этом рассказали, я добросовестно изобразил изумление, как будто и не я все это в комод положил. Гранаты были из штатного боезапаса моей самоходки, а патроны – наши трофеи. И это прокатило: в отличие от огнестрельного оружия гранаты отродясь не имели номеров, а на патронах тем более не написано, каково их происхождение. Так что вскоре Минаев с Шалиным поделились со мной родившейся у них весьма убедительной, единственно возможной в данных обстоятельствах версией, согласно которой гранаты и патроны в хате оставили по каким-то своим соображениям «дубравники» – кому же еще? Противотанковую, опять-таки по каким-то своим соображениям, Алеся держала в спаленке, и однажды граната самопроизвольно рванула. С гранатами это иногда случается – скажем, были плохо загнуты усики чеки, вот чека и выскочила… Именно эта версия трудами моими и старшины и должна была у них родиться. То, что Алеси в момент взрыва в хате не оказалось, было вещью ничуть не удивительной – ну, объявят в розыск, ну, никогда не найдут… Катря, конечно, догадалась, как все было на самом деле, но кто б ее расспрашивал, с чего бы вдруг? Так они и уехали, со своей убедительной версией, с гранатами и патронами – а мы со старшиной облегченно вздохнули… Мы прожили там еще восемь дней. Алеся так и не объявилась. Капитаны тоже. А местные вели себя примечательно: не было ни одного понимающего, многозначительного взгляда, никто не задал ни единого вопроса – словно и никогда не было на свете никакой Алеси… А вот провожать нас вышли всей деревней, что я расценил как молчаливое одобрение. Не было ни митинга, ни прощальных речей, ни цветов – не бог весть какое событие, ничуть не историческое. Разве что иные махали нам, и Катря махала, глотая слезы, и я ей махал, высунувшись по пояс из башенного люка, пока мог ее разглядеть. А потом мы отъехали далеко, и крайние дома деревни, и люди пропали из виду – и только тогда я окончательно поверил, что все кончилось, что я, рискнув жизнью, выиграл… Вот так со мной однажды приключилось невероятное, единственный раз в жизни, о чем я нисколечко не сожалел… Красноярск, май 2021 Оглавление Рамы без картин 7 Царица темной реки 131 * * * notes Примечания 1 В те времена Буда и Пешт были двумя разными городами. 2 Речь идет о венгерском мятеже 1848–1849 гг.